Брауне, но последовательности здесь нет, да и писал он
поздние сборники этой серии еще небрежней, чем всегда;
нередко ему просто не хватало денег на вечно прогоравшую
газету, которую создал его покойный брат, он садился и
поскорей сочинял рассказ. Есть среди них и очень хорошие,
все в том же смысле - концы не сходятся, зато несколько
фраз, обычно произнесенных Брауном, искупают это. А вот
сборник о Хорне Фишере ("Человек, который знал слишком
много") вряд ли мог бы появиться раньше. О сюжетах говорить
не будем - тут есть всякое; но самые рассказы и герой их -
очень печальные, едва ли не безнадежные. Многое видно тут:
Честертон уже не верит в политические действия и с особой
скорбью любит Англию, и как-то болезненно жалеет даже самых
дурных людей. Людей жалеет и отец Браун, но он исполнен
надежды, тогда как Фишер - сама усталость. Рассуждая об
этом сборнике, критики предположили, что герой - не Фишер, а
Марч, и все описанное - его "политическая школа". Оснований
для этого мало. Конечно, Честертон не отождествлял себя с
Фишером (тот похож на его друга Мориса Беринга), но и с
Марчем не отождествлял, а трактаты, стихи, воспоминания о
нем позволяют предположить, что общего у них больше, чем
кажется на первый взгляд.
драконом". Читая его романы, снова и снова видишь, как в
единоборство с драконом вступает, собственно, мальчик. Сайм
с друзьями победил угрозу уныния и распада ("Четверг");
Патрик Дэлрой - бесчеловечную утопию ("Перелетный кабак").
Позже скажем о том, что герой - не один, часто у него есть
помощник повзрослее, но сейчас речь не об этом. Отец Браун
никого не наказывает, не судит и не предает суду; он не
пользуется победой. Хорошо, он - священник, но ведь и
другие ею не пользуются. Сайм, как бы внешне и победивший,
вернее - узнавший, что побеждать некого, произносит слова,
которые исключительно важны для Честертона: тот, кто
борется со злом, должен быть одиноким, изгоем. Патрик
побеждает турок и лорда, но никак и никем не правит.
игру - взывал к толпе, разжигал страсти, проповедовал
жесткие догмы, которых и без него хватает. Можно прочитать
его и так, но не этого он хотел. Эзра Паунд сказал
когда-то: "Честертон и есть толпа". Обидеть Честертона это
не могло, потому что "обычный человек" для него неизмеримо
лучше тех, кто гордится своей исключительностью. Кроме
того, для Честертона нет толпы, есть только люди. Он не
всегда умел это описать, всегда - стремился (посмотрите,
например, как входят в аптеку мятежники из "Перелетного
кабака"). Казалось бы, он столько читал о средних веках, да
и о двадцатом; можно ли не заметить, как множество людей
становится толпой в худшем смысле слова? Ничего не
поделаешь, Честертон видел мир иначе. Чернь для него - те,
кто наверху. Все просто, как в Евангелии: тот, кто внизу,
лучше того, кто наверху.
апологию битвы, удивляясь при этом, почему вокруг ничего не
меняется, все живут, как в самое мирное время. Причина
проста: "битва" для него - знак, символ, как игрушечный
нож, который он назвал в одном эссе "душой меча". О
детективах не говорю: в них кровь и прочее - условность
жанра. Боевитость его совершенно неотделима от смирения и
милости, догматичность окуплена легким отношением к себе.
Честертона каких-то других решений: не "воинственный -
мирный", "догматичный - терпимый", а сложней или проще, но
иначе.
Англии, она начала расти у нас. Конечно, она не была
"всенародной" - маленькие книжечки рассказов и пять романов
издавались в 20-х годах небольшими тиражами, да и нравились
они прежде всего писателям и кинематографистам (особенно их
любил Эйзенштейн). Никто не сомневался в том, что Честертон
- именно тот "эксцентрик ради эксцентрики", которых тогда
так любили, у которых учились. Эйзенштейн восхищался тем,
что у него часто можно встретить "остранение" в совершенном
чистом виде. Такие же чувства вызывал "острый взгляд" отца
Брауна или Хорна Фишера. А уж сюжеты и ситуации - ничего не
скажешь, фантасмагория, цирк, балаган. Особенной любовью
пользовался "Человек, который был Четвергом".
отмахивались, восхищаясь его стремительностью и чудачеством.
Его считали как бы "объективно левым" - не хочет быть
"левым", но так получается. Однако отмахнуться от такого
восприятия - слишком просто, более того - неправильно. Ведь
Честертон действительно бросает вызов всему застывшему,
тяжкому, важному, или, как сказал бы он сам, глупому.
им герои его романов и циклов - как бы две половинки ножниц,
"которыми Бог кроит мир". Собственно, про ножницы сказал он
сам и неоднократно это подчеркивал. К таким парам со все
большей натяжкой можно причислить Майкла Херна и Мэррела из
"Дон Кихота", Макиэна и Тернбулла ("Шар и крест"), отца
Брауна и Фламбо. Чаще всего пишут, что один - рыжий и
романтичный ("идеалист", даже "фанатик", начисто лишенный
юмора), другой - маленький и не рыжий - ничего кроме смеха
не ведает. Такая пара, собственно, только в первом романе и
есть. Уже в "Четверге" Сайм - рыжий и романтичный, но кто
там "шутник", не Воскресенье же? Скорее Сайму
противопоставлен Грегори, уж точно фанатик без юмора, но
Честертон нимало не считал, что такими, как он, Бог кроит
мир - если бы он не вызывал жалости, его можно было бы
уподобить сатане из Книги Иова. Патрик Дэлрой совсем уж
романтичный и рыжий, но он же и "шутник". Правда, один
исследователь считает, что "вторая половинка ножниц" в
"Кабаке" - Айвивуд, и тогда он - фанатик, Дэлрой - клоун.
Не думаю; скорее фанатичный лорд стоит в ряду
честертоновских гордецов, которыми тоже Бог мира не кроит.
Однако можно заметить во всем этом и очень важную вещь: и
"шутник", и "идеалист", четко противопоставлены важным,
глупым людям. Оба бросают вызов миру поверхностной
обыденности, и тут поклонники Честертона, о которых мы
только что говорили, совершенно правы. Такой именно вызов
бросали и они.
несколько удивиться: а как же сам Браун? А Хэмфри Пэмп? А
добрый доктор Суббота? Они же ничуть не эксцентричны.
Допустим, нелепость отца Брауна как-то роднит его с
"эксцентриками", но кабатчик Пэмп и скромный врач, сам
назвавший себя вульгарным, скорее похожи на тех самых мещан,
которых в 20-е годы не любили. И вообще все эти трое и
многие другие у Честертона воплощают здравый смысл и
стремятся никак не к эксцентриадам, а к тихой жизни, которую
искренно считали обывательской.
покой "шарманочного люда"; Патрик (даже больше, чем Сайм,
совместивший в себе идеалиста и клоуна) хочет вернуть своей
стране уют. Кто, кроме Честертона, мог дать ему песню, где
свобода ведет не к неведомым и странным мирам (к ним ведет
тирания Айвивуда), а просто к человеческому дому? Гэйл
("Поэт и безумцы") предпочитает эксцентрике "центричность";
Солт из того же цикла предпочитает жизнь лавочника жизни
поэта. Словом, получаются еще одни ножницы, иногда
воплощенные в персонажах - Сайм и Булль, Патрик и Пэмп.
хорошо прочитать его трактаты, особенно главу VI из книги
"Ортодоксия", написанной тогда же, что и "Четверг". В ней
Честертон пытается показать нам, что разновидности добра,
несовместимые для "мира сего", на самом деле просто обязаны
совмещаться; не смешиваться, создавая что-то среднее, а
совмещаться "неслиянно и нераздельно".
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Фазиль Искандер
Шилова Юлия