Чтение 4–й страницы книги ~Уилт~

Гаскелла была сеть магазинов, и это было отвратительно. Иметь деньги очень
удобно, а на Росситер Глоув тоска смертная. И прежде всего, ебля должна быть
в удовольствие, обязательно в удовольствие, с какой бы стороны на это ни
посмотреть.

Услышав последнюю сентенцию, Ева вздрогнула. В ее кругу это слово
произносили мужчины, нечаянно ударив себя молотком по пальцу. Сама же Ева
могла произнести его только в тишине ванной комнаты, причем делала она это с
томлением, лишавшим его всякой грубости и наполнявшим такой потенцией, что
перспектива хорошего секса становилась наиболее отдаленным и абстрактным из
всех ее ожиданий, имевшим мало общего с неловкими телодвижениями Генри
изредка рано поутру. Слово, употребленное Салли, подразумевало почти
непрерывный процесс, нечто привычное и приятное, придающее жизни новую
окраску. Ева с трудом выбралась из машины и в полном шоке последовала за
Салли в магазин.

Посещение магазина в обществе Салли стало для Евы подлинным
откровением. Манера американки делать покупки отличалась захватывающей
решительностью. Там, где Ева хмыкала и ахала, Салли выбирала, а выбрав,
двигалась дальше, оставляя не понравившиеся ей вещи брошенными на стульях.
Хватала другие, взглянув на них, заявляла с усталой снисходительностью, что
это, пожалуй, сгодится, и наконец покинула магазин с грудой коробок, в
которых было на двести фунтов чесучовых пончо, шелковых летних пальто,
шарфов и блузок. Ева потратила семьдесят фунтов на желтую пляжную пижаму и
плащ с широкими отворотами и поясом, в котором, по словам Салли, она была
вылитым Гэтсби1.

-- Теперь нужно купить шляпу, и будет просто блеск, -- заметила она,
когда они грузили коробки в машину. Они купили мягкую фетровую шляпу и затем
выпили кофе в кафе Момбаза, где Салли с длинной тонкой сигарой в руке,
перегнувшись через стол, говорила о телесном контакте так громко, что, как
заметила Ева, женщины, сидевшие за соседними столиками, перестали
разговаривать и начали прислушиваться с явным неодобрением.

-- Соски Гаскелла сводят меня с ума, -- говорила тем временем Салли. --
Он тоже становится просто как бешеный, когда я их сосу.

Ева выпила кофе и прикинула, что бы сказал Генри, если бы ей пришло в
голову сосать его соски. Стал бы как бешеный -- это. пожалуй, мягко сказано,
и. кроме того, Ева начала сожалеть о потраченных 70 фунтах. Это уж
непременно приведет его в бешенство. Генри неодобрительно относился к
кредитным карточкам. Но Еве было так хорошо, что даже мысль о его реакции не
испортила ей настроение.

-- Я думаю, соски играют очень большую роль, -- продолжила Салли. Две
женщины за соседним столом расплатились и ушли.

-- Наверное, -- сказала Ева неуверенно. -- От моих мне как-то было мало
пользы.

-- Разве? -- удивилась Салли. -- Это дело надо исправить.

-- Не вижу, что здесь можно сделать, -- сказала Ева. -- Генри никогда
не снимает пижаму, да и моя ночная рубашка мешает.

-- Только не говорите мне, что вы спите одетыми. Бедняжка! Еще и ночная
рубашка. Господи, как это унизительно для вас? Я хочу сказать, что все это
типично для общества, где доминируют мужчины, все эти условности с одеждой.
Вы, наверное, страдаете от йедостатка прикосновений. Гаскелл говорит, что
это еще хуже, чем недостаток витаминов.

-- Ну, Генри всегда приходит домой очень усталым, -- сказала Ева. -- Да
и я все время чем-то занята и тоже устаю.

-- Меня это ничуть не удивляет, -- заметила Салли. -- Гаскелл говорит,
что усталость у мужчин является следствием их половой неуверенности. У Генри
большой или маленький?

-- По-разному, -- сдавленно промолвила Ева. -- Иногда большой, а иногда
маленький.

-- Я предпочитаю мужчин, у которых маленький, -- сказала Салли. -- Они
так стараются.

Они допили кофе и вернулись к машине, обсуждая пенис Гаскелла и его
теорию о том, что в сексуально недифференцированном обществе стимуляция
сосков будет играть все возрастающую роль в развитии у мужа осознания его
гермафродитной природы.

-- Он об этом написал статью, -- сказала Салли по дороге домой. -- Она
называется "Мужчина в роли матери". Ее в прошлом году напечатали в журнале,
издаваемом Обществом по изучению недифференцированного секса в Канзасе. Джи
делал для них исследование поведения животных. Там же он писал свою
диссертацию о смене половых ролей у крыс.

-- Наверное, это очень интересно, -- сказала Ева неуверенно. Все это
впечатляло и, конечно, редкие статьи Генри о слушателях дневного отделения в
квартальном журнале "Гуманитарные науки" не могли идти ни в какое сравнение
с монографиями д-ра Прингшейма.

-- Право, я не знаю. По сути дела, все очевидно. Если вы надолго
поместите в одну клетку двух самцов крыс, то рано или поздно у одного из них
обязательно разовьются активные тенденции, а у другого пассивные, -- устало
сказала Салли. -- Но Гаскелл просто осатанел. Он считал, что они должны
меняться ролями. Джи, он такой. Я ему сказала, что все это глупо. Я сказала:
Лжи, радость моя, крысы по сути недифференцированны. Они же не могут делать
собственный экзистенциальный выбор". И знаете, что он ответил? "Крысы -- это
парадигма, крошка. Если ты это запомнишь, ты все поймешь правильно. Крысы --
это парадигма". Что вы на это скажете?

-- По-моему, крысы просто отвратительны, -- сказала Ева не подумав.
Салли рассмеялась и положила руку ей на колено.

-- О Ева, солнышко, -- пробормотала она, -- вы такая очаровательно
приземленная. Нет, я не повезу вас домой. Мы поедем ко мне, выпьем и
пообедаем. Я жуть как хочу посмотреть на вас в этой лимонной пижаме.

И они повернули в сторону Росситер Глоув.

Если крысы были парадигмой для д-ра Прингшейма, то наборщики из 3-й
группы были парадигмой для Генри Уилта, правда, несколько иного сорта. Они
сконцентрировали в себе все самое трудное, грубое и кровожадное, что было
спецификой дневного отделения, и, более того, эти поганцы считали себя
грамотными, поскольку умели читать, а Вольтера идиотом, потому что он
заставлял Кандида все делать не так. Занятия в этой группе шли после
медсестер и перед перерывом и будили все самое худшее в Уилте. По-видимому,
они будили все самое худшее и в Сесиле Уильямсе, которого Уилт вынужден был
заменять.

-- Он уже вторую неделю болеет, -- сказали Уилту ученики.

-- Ничего удивительного, -- отозвался Уилт. -- От вас любой заболеет.

-- У нас был один дядька, так он отравился газом. Его звали Пинкертон.
Он вел у нас семестр и заставлял читать эту книгу, ну, "Джуд Незаметный"2.
Ничего книжечка. Про этого убогого Джуда.

-- Я знаю, -- заметил Уилт.

-- В следующем семестре старичок Пинки не объявился. Он проехал
немножко вниз по реке, одел шланг на выхлопную трубу и отравился.

-- Я его понимаю, -- сказал Уилт.

-- Как же так? Он ведь должен был показывать нам пример.

Уилт мрачно разглядывал класс.

-- Я убежден, что именно это он и имел в виду, когда покончил с собой.
Ну, а теперь займитесь делом и тихонько почитайте, поешьте и покурите так,
чтобы никто из административного корпуса не заметил. Мне тут надо кое-что
сделать.

-- Сделать? Как будто вы знаете, что такое настоящее дело. Вы только и
умеете, что сидеть и читать. Это что, по-вашему, работа? Пусть меня
застрелят, если это работа, а вы еще и деньги за это получаете...

-- Заткнись, -- сказал Уилт с неожиданной яростью. -- Заткни свою
дурацкую пасть.

-- Кто это мне указывает? -- спросил наборщик.

Уилт хотел сдержаться, но не смог справиться с собой. Этот класс
наборщиков был невероятно нагл и самонадеян.

-- Я, -- заорал он.

-- Вы и кто еще? Вы один и мышь не сможете заставить заткнуться, даже
если будете этим заниматься весь день.

Уилт поднялся.

-- Ах ты. засранец поганый! Ах ты, грязный, сопливый...

-- Должен сказать, Генри, что ожидал от вас большей выдержки, --
говорил заведующий гуманитарным отделением час спустя, когда кровь из носа
Уилта уже перестала идти, а медсестра заклеила ему бровь лейкопластырем.

-- Ну, это вообще не мой класс, они меня достали, насмехаясь над
самоубийством Пинкертона. Этого бы не произошло, если бы Уильяме не заболел,
-- объяснил Уилт. -- Как у него занятия в группе наборщиков, так он
заболевает.

Мистер Моррис уныло покачал головой.

-- Мне безразлично, кто они. Просто нельзя допустить, чтобы вы
набрасывались на учащихся с кулаками.

-- Я? На учащихся? Да я пальцем...

-- Ладно, ладно, но ведь вы употребляли оскорбительные выражения. Боб
Фенуик вел занятия в соседнем классе, и он слышал, что вы обозвали этого
Аллисона поганым засранцем и придурком с грязным умишком. Стоит ли
удивляться, что он вас ударил?

-- Наверное, вы правы, -- сказал Уилт. -- Я не должен был выходить из
себя. Мне очень жаль.

-- Давайте обо всем забудем, -- сказал мистер Моррис. -- Но запомните,
что, если вы хотите получить старшего преподавателя, не стоит оставлять
пятна крови на журнале после драки с учащимися.

-- Да не дрался я с ним, -- сказал Уилт. -- Он меня ударил.

-- Будем надеяться, что он не пойдет в полицию и не обвинит вас в
нападении на него. Только такой рекламы нам не хватало.

-- Снимите меня с этой группы, -- попросил Уилт. -- Я сыт этим зверьем