тилась, лишь кой-где попадались отставшие от армии солдаты, бесколесая
повозка, труп лошади в канаве, как в могиле, потерявший силы пешеход.
невысокой кирпичной оградой. У открытых ворот часовой в небрежной позе.
Он грызет семячки, щека его подвязана грязнейшей тряпкой и кой-как,
впритык к стене - винтовка со штыком. - Эй, ты! Куда? - Но Николай Реб-
ров, не останавливаясь, вошел внутрь двора. Справа, у кухни, солдат в
рубахе и окровавленном фартуке обдирал баранью тушу. Рыжая собака, не-
терпеливо повизгивая, переступала с ноги на ногу и пускала слюни. Из
раскрытого низенького окна кухни валил хлебный пар, и в пару, как в об-
лаках, торчала рыжекудрая, краснощекая голова херувима. Херувим курил
трубку и смачно сплевывал чрез окно на снег. Пересекая двор, быстро шли
с корзинками две молодые толстозадые эстонки. Изо всех щелей, как к зай-
чихам зайцы, молодцевато перепрыгивая чрез кучи снега, скакала к ним не-
унывающая солдатня.
вольствия!
увертками враз оборвалась:
быстро оправив вылезшую из брюк в возне рубаху, подбежал к крыльцу и
стал во фронт.
ти... Вот этот пакет... - сухощавый лысый офицер обернулся и крикнул в
дверь: - Сергей Николаевич, скоро?!
бородкой подал офицеру запечатанный сюргучными печатями большой пакет.
нерала Верховского. Обратную расписку мне. Понял? Повтори...
головы картуз, радостно замахал им в воздухе. Сергей Николаевич быстро
сбежал с крыльца и бросился юноше на шею:
вечер у своего двоюродного брата. Маленькая комнатка в антресолях барс-
кого богатого дома была занята двумя военными чиновниками: Сергеем Нико-
лаевичем и Павлом Федосеичем, человеком пьющим, неряшливым, с толстым
животом и бабьим крикливым голосом. В комнатке жарко. Денщик открыл бу-
тылку эстонского картофельного спирта. Сергей Николаевич снял щегольской
английский френч.
отвратительной капустной сигареткой. - По крайней мере, свет поглядишь.
ного спирту. - Мы, брат, пьем не то, что у вас в Совдепии. Мы, пока что,
богаты. Эй, Сидоров! Что ж ты, чорт, с селедкой-то корячишься?!
наша армия вновь будет формироваться. Возможно, что в Париже. Слыхал? И
мы туда. Потом перебросимся на Дальний Восток и уж грянем по-настоящему.
охватившей его мечты и спирта.
очагу великой бессмертной культуры и цивилизации. Ну, Колька, пей! Пав-
луша, за процветание прекрасной Франции!
толстые обрюзгшие щеки затряслись от язвительного смеха. - Фигу увидим,
а не Париж. Нет, дудки! Крышечка нашей северо-западной армии, со святыми
упокой. Эх! - он горестно вздохнул, выплеснул из стакана чай и выпил
спирту. Выпуклые его глаза были тревожны и озлобленны.
кого офицерства?
своем Пскове, голодать бы, как и все голодают... По крайней мере, брюхо
бы убавилось и одышка прошла. А офицерье наше наполовину сволочь, поме-
щичьи сынки...
ты знать правду?
- Вот что, Сидоров, иди в кухню и принеси ты нам баранинки с картошеч-
кой. - И когда денщик ушел, он в раздражении заговорил: - Слушай, Па-
вел... Я тебя прошу вести себя прилично. Нельзя же деморализовать людей.
вдруг весь взорвался визгливым смехом:
да у всей нашей разбитой армии-то с Юденичем вместе?! Чьи мы френчи, да
сапоги носим? Английские. Чье жрем-пьем? Английское да французское. Чье
вооружение у нас? Тоже иностранцев.
ми... Нет, ты пойми своим высоким умом. На подачке мы все, на чужеземной
подачке. Бросили нам вкусный кусок: на, жри, чавкай! Но ведь даром никто
не даст, Сережа... И вот нам, русским, приказ: бей русских!..
Ха-ха-ха... Врет твой ум!.. Ты сердце свое спроси, ежели оно у тебя
есть, - захлюпал, засвистал больным зубом толстяк и схватился за щеку. -
Ага! Зачем им нужно? Антанте-то? Эх, ты, теленок... со своей умной голо-
вой... А вот зачем. Им необходимо нашу Русь ослабить. Уж если землетря-
сение, так толчок за толчком, без передыху, чтоб доконать, чтоб пух из
России полетел. Значит, ты этого желаешь? Да? Этого?
Тьфу!..
вая свою белокурую бородку. Щеки его горели. Он с опаской поглядывал на
дверь, откуда должен появиться Сидоров, и на своего брата, растерянно
хлопавшего глазами. Павел Федосеич, выкатив живот и запрокинув голову на
спинку кресла, сипло с присвистом дышал.
плюй, на Дальние Востоки чхай. Свое сердце слушай. Ха, мораль... Обкака-
лись мы с моралью-то с возвышенной...
люстра горела под красным колпаком. Теплый спокойный сумрак нагонял на
юношу неотвязную дрему. И сквозь дрему, как сквозь вязкую глину, вплыва-
ли в уши вихрастые зыбкие слова:
Даже наверное... А здесь - битком... Ах, ты, мальчонка славный...
Опьянел?..
закорючив ногу, он снял сапог, посмотрел на него:
он понюхал портянку, высморкался в нее и тоже бросил в угол. Потом гну-
саво, по-старушичьи затянул:
грудь, он привалился виском к спинке кресла, разинул беззубый рот и зах-
рапел.
на спящего Павла Федосеича, бережно разул его вторую ногу и унес сапоги
чистить, захватив к себе остаток спирта и закуски.
ром и веселом настроении зашагал дальше, искать свою судьбу. В его кар-
мане лежало рекомендательное письмо брата к поручику Баранову, а в серд-
це запечатлелись прощальные напутствия Сергея Николаевича и родственные,
почти отеческие об'ятия подвыпившего Павла Федосеича. Еще на сердце и в
мыслях была крылатая мечта о предстоящей поездке в Париж и путешествии
кругом света. Юноша весь погрузился в эту мечту, он так в нее поверил,
что ядовитый сарказм Павла Федосеича ничуть не мог его поколебать.
Посняков Андрей
Максимов Альберт
Свержин Владимир
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Сертаков Виталий