еврейка?" "По маме. Это у нас в партии прямо традиция что ли..." "Я знаю. И
что же? Вы теперь за создание еврейского очага в Палестине? Но сионистская
утопия еще слабее коммунистической, Марина. Вы знаете, что все президенты
Соединенных Штатов России всегда пресекали в зародыше эту идею. Евреям,
по-моему, в России гораздо лучше, чем даже в Северо-Американских соединённых
штатах. Почти вся эмиграция начала века вернулась домой. Не вина России, что
евреи кучкуются в местечках и в этой ужасной Еврейской слободе Петрограда. Я
совсем не юдофоб, терпеть не могу Матвеева и его ублюдков, но считаю, что
сионизм совершенно бесперспективен. Он никогда и ни при каком раскладе не
мог бы осуществиться на этой планете. Евреям генетически чуждо чувство
Родины. Любо
Марина, коснувшись его руки. - Я совсем не сионистка. И то, что он мне
рассказал и, главное, показал... не имеет никакого отношения к сионизму,
хотя главный кошмар касается все-таки несчастных евреев. Речь идет о России,
о коммунизме, о социалистической революции. О ее последствиях для нашей
страны. Когда я ему поверила, я сначала хотела просто принять яд."
"Познакомьте меня с этим человеком." "Это невозможно. Он опасается и
фашистов и коммунистов. Он скрывается." "И фашисты, и коммунисты охотятся за
одним и тем же человеком!? Но это невозможно. Да кто же он?" "Кто он? Лучше
скажите, кем вы будете считать меня, если услышите, что он родился в
Ленинграде, учился в Москве - столице Союза Советских Социалистических
Республик, а сюда попал из Израиля - мощного независимого еврейского
государства в Палестине?" "Н-ну, если так, то... Давайте-ка поедем ко мне,
выпьем по чашечке кофе, вы совсем продрогли. А потом я вас отвезу домой,
идет? А то от таких странностей мы сейчас оба настолько обалдеем, что нас
просто свезут в Гатчину, к последователям доктора Кащенко..." "Я так и
знала. Никто подобное не может сначала воспринять как-то иначе." "Просто
вам... знаете ли, в таком... состоянии негоже быть одной." "Я так и знала. -
Мне не следовало вообще пускаться в откровения... Простите меня и считайте,
что я просто пошутила. А теперь нам лучше расстаться. Я прекрасно доберусь к
себе на метро. Что с вами? - Выражение лица этого респектабельного чужого
красавца поразило её. Она впервые в жизни была в подобном обществе и могла
ожидать чего угодно, но не такого искреннего ужаса в глазах. - Вам
нехорошо?" "Нет, просто я вдруг убедился, как просто и быстро я могу вас
потерять навсегда. А мне этого ни в коем случае не хотелось бы. Я не знаю,
что на меня вдруг нашло, но ваше безумие оказалось заразительным. Мне
почему-то страстно захотелось немедленно узнать все подробности о каком-то
Союзе и о могучем Израиле. Не уходите..." "Хорошо," - ответила она с облегче
зеркальными стеклами здание Путиловского Центра. По сигналу Мухина мальчик
подогнал из гаража белоснежный с золотым тиснением "путятин" последней
модели. Марина погрузилась в бархатные белые подушки рядом с Мухиным,
который быстро настроил путевой компютер и нажал кнопку с синей подсветкой в
розовом теплом сумраке кабины. Машина стремительно понеслась по улицам
столицы, почти не нуждаясь в водителе. Старый город выставлял напоказ
убегающие назад ухоженные проспекты. От петербургских домов здесь остались
только фасады или их копии. Всё остальное было давным-давно перестроено в
современном духе. Поэтому город выглядел как новенький, чистый, выметенный
чуть ли не досуха после каждого снегопада шустрыми бесшумными роботами. На
Владимирском мелькнула витрина магазина мехов. "В подобном иагазине на
Невском я продаю свою наготу, - вдруг сказала Марина, - До этого я была
уборщицей в пирожковой, три рубля в неделю. Вам не приходилось жить на такой
доход, князь? Полтора рубля за квартирку в мансарде, пятьдесят копеек на
метро, остальное... И тут объявление: в магазин мехов Гоги Шелкадзе
требуется манекенщица в витрину - сорок рублей в неделю, представляете?
Пришло десятка два красоток со всего Петрограда. Холод собачий, ветер, снег
с дождём, погода не для моей синтетики. Какой-то тип приглашает нас в
пустынный склад, такой же холодный как двор и устраивает себе стриптиз... И
когда отсеял всех, крому пятерых, то говорит, что ему нужна только одна
маникенщица... Понимаете, только одна... Рабочий наряд - в соответствии с
режиссурой рекламы. И опять рассматривает. Одна девушка ему говорит, что для
любования ею он мог бы найти место потеплее. Он ей протянул талоны на обед и
говорит: "Можете одеваться. Нам нужны только послушные и терпеливые
служащие. Спасибо." "Вот зараза, - она говорит. - Я тебе подожгу твои меха,
тогда поиздеваешься, упырь, татарская морда..." А он и ухом не повёл,
вышагивает. Тут он просит улыбку, а я тут как назло стала икать. А как раз
говорит: "Кто из вас работал маникенщицей до нас?" Сейчас выгонит, думаю,
после всего этого... И громко так икнула. "Отлично, - обрадовался он, даже
руки потёр в перчатках. Замёрз, бедняга, в своей дублёнке. - Как вас звать?
Марина, идите за мной. А вас мы ждем следующий раз..." "А талоны? - слышу за
спиной. - Талоны хоть дай, кровосос..." Приводят меня к занавешенной ещё
витрине, а меня трясёт в тепле даже сильнее, чем на холоде. И не могу
избавиться от навязчивой мысли, что заболела. И именно тогда, когда наконец
приняли на работу. Впрочем, в глубине души я была даже рада этому. Теперь,
когда отбор был позади, такой дикий выход из положения - ТАКАЯ работа... Но
что я могла найти взамен? Идти в публичный дом? Полтинник за визит, но там
на тебя не просто смотрят, а еще и делают с тобой
всё, что хотят... Представляете, сколько надо вытерпеть за сорок рублей в неделю!.. так что все эти мысли, что сказал бы отец, мама, подруги и друзья по гимназии, по институту, парни, робко приглашавшие на танец, я сразу погасила в себе. Много они мне помогли, эти подруги до сегодняшнего дня? А товарищи отца?! Как только я о них подумала, окончательно успокоилась: выгнали как собаку на мороз за первое же сомнение в их догме... Тут приказчик снимает с плечиков первую шубку, накидывает её поверх своего костюма. Не застегиваясь, повертелся у зеркала, потом перед занавешенной витриной, корча кокетливо недовольные гримасы. Снял первую шубу, примерил другую: "Ясно? Тогда пробуйте. И - не жалейте улыбок всем, кто остановится у витрины. Наша реклама - контраст дорогого меха с гладким человеческим телом. Но и улыбка.!" Весь мой наряд - серебристые туфли. И в них я принялась примеривать перед зеркалом и перед занавешенной пока витриной шубы. Даже не заметила, что жалюзи поднялись и что передо мною за невидимым стеклом, в полуметре от меня - уже заснеженный мокрый тротуар, по которому идут в сумраке сотни прохожих. Они, конечно, привыкли к подобной рекламе - богатая модница делает смотр своего гардероба сразу после ванной. Только улыбка мне не удавалась, как и взгляд в глаза тем, кто оглядывался на меня с тротуара. Слышу кто-то говорит за моей спиной: "Где ты раскопал такую скелетину, Юра?" Я действительно месяца два совсем плохо питалась..."Не нравится?" "Была бы суперлюкс, если бы не ребра." "Откормим". Принесли кофе, бутерброды, появился парикмахер, гример. И снова в полуметре от меня идут одетые в пальто и шубы люди, катят на санках закутанных детей. Тут смотрю священник идёт в рясе с мокрым подолом ниже длинного пальто. Я как раз очередную шубу сняла, а этот Юра, как назло, смотрит, как я себя буду себя вести. Ничего, увидел поп вдруг меня в упор за невидимым подогретым стеклом витрины, перекрестился, резко отвернулся, и, представляете, тут же идёт обратно, снова крестится и снова идёт мимо, понравилась я ему...
Тут женщина прикрыла ладонью глаза мальчику, идущему рядом, а тот без конца оглядывался. Потом какой-то парень в высокой шапке подозвал другого, оба стали делать мне непристойные жесты. Подошел городовой, что-то сказал им, подмигнул мне и лихо так шевельнул усом. Ему я и подарила свою первую улыбку. И продолжала РАБОТАТЬ. Согрелась в своих шубах, начала импровизировать. К концу дня с непривычки совершенно обессилела и стала садиться на поданный для этого стул. Зато аванс оказался целым состоянием - десять рублей! Немедленно покинула свою мансарду и сняла относительно приличную квартирку, купила кое-что из одежды, а главное - позволила себе пообедать в приличном ресторанчике. Расслабилась в неожиданном уюте нового жилья и набрала номер единственной и любимой школьной подруги, которой давно не звонила. "Вас слушают," - говорит знакомый голос, но тут возникает на экране горничная: "Сожалею, сударыня, но барышни нет дома." "Настя, это я, Марина." "Барышни нет." Так быстро узнали о витрине? Или это еще с тех пор, как убили отца? Ведь его нашли около только что ограбленного банка." "Лидер коммунистов - гангстер?" - вспомнил Мухин загадочные заголовки газет. - Я помню, как всё это обыгрывалось. А потом сообщили злорадно, что один из первых политиков страны поразительным даже для его имиджа образом не оставил своей семье практически ничего. И что его дочь получила вполне сносную партийную пенсию. Это не так?" "Получала. До того самого периода, когда ко мне как-то подошел в Летнем Саду Лейканд. Он бывал у нас дома иногда, как сподвижник отца. В то время много писали, что "русский Рембрандт" недавно резко порвал с коммунистами и примкнул к относительно мало заметным на политической карте России сионистам. На этой встрече он еще не предложил мне стать его натурщицей. Это произошло позже, когда он долго, стоя в своей богатой шубе, опираясь на палку, рассматривал меня уже в витрине. А в Летнем Саду он на правах старого знакомого представил меня своему более чем странному спутнику. Такой высокий напряженный пожилой
господин - словно из прошлого. В очках. Как в старых фильмах. Уже лет тридцать, если не больше, никто очков не носит после изобретения лазерной коррекции зрения. Мало того, у него были стальные зубы в глубине рта и стальные же крючочки для зубного протеза впереди, хотя в мире давным-давно научились отращивать здоровые новые зубы взамен потерянных. И одет он был жутковато - в каком-то странном комзоле с узким галстуком вместо привычного мужского шейного банта. На нем были старомодные нелепые прямые брюки до земли вместо удобных и привычных мужских пантолон. "Меня зовут Фридман, - говорит он. - И я сам попросил Вячеслава Абрамовича представить меня вам... Вас показывали в хронике о похоронах Владлена Сикорского." У него был какой-то совершенно дикий акцент и ни на что не похожие интонации. "Мне надо именно с вами побеседовать..." "Да о чем?" "Вы дочь одного из главных коммунистов страны. И вы пользуетесь огромным авторитетом у комсомольцев. Вам необходимо знать. Уверяю вас, это будет вам очень интересно..." В своём подвале он настроил нам какой-то странный допотопный видеомагнитофон и стал один за другим демонстрировать такие фильмы!.. А потом говорит: "Я вовсе не собирался попадать в ваш Петроград. Я бывший советский российский математик, специалист в топологии. Потом я эмигрировал в Израиль. Волею судьбы я не был востребован ни советской, ни израильской наукой. Поскольку моё открытие принадлежит пока только мне, я решил использовать его для своей семьи. Просто хоткл на нём заработать: переместиться в Санкт-Петербург тридцатых годов прошлого века, чтобы попытаться обменять, скажем, магнитофоны с записями классической музыки на золото, а заодно увидеть живого Пушкина. Но в последний момент испугался, что попал случайно именно в своё и без того не очень удачливое измерение и могу в нём сильно навредить для будущего. Просто не застать, вернувшись, мою семью...Хотел было вернуться, но уж больно интересно было хоть одним глазком взглянуть на все эти конные экипажи, всадников в нарядах пушкинской эпохи. Но нормально
когда я увеличил мощность, то неожиданно оказался вот прямо здесь, совсем не
в прошлом, а в своём же веке, только в вашем непостижимом для меня
измерении, которого и быть-то не могло... Надеюсь, вам интересно всё, что я
вам рассказал и показал?" А я не могу произнести ни слова! Вы бы
посмотрели... такой ужас! Но ещё "интереснее" было потом, на диспуте в
Бестужевке, когда я вдруг попросила слова. Конечно, когда ведущий сказал
"Марина хочет поделиться своими мыслями о вероятных путях развития России,"
сразу стала напряженная тишина. Я до этого ни разу выступала, как ни просили
комсомольцы. А тут вдруг выхожу и громко говорю, едва живая от волнения: "Я
решила поделиться с вами не мыслями, а фактами, которые вообще исключают моё
дальнейшее пребывание в коммунистическом движении... Если бы Ленин выжил и
мы победили бы в 1917, то..." После этого я наговорила такое, чего не
позволяли себе самые оголтелые антикоммунисты. И кому наговорила! И с какой
уверенностью и ненавистью к родному движению всех присутсвующих, их
родителей и дедов!.. Естественно, меня в ту же минуту отлучили от всего, что
связано с партийной кассой: от образования, от отцовской квартиры, от
пенсии. Взамен остался нищий и нелепый новый знакомый, этот Фридман. С его
ужасной информацией об истории параллельного мира, разрушившей мой такой
понятный до того мир. Как-то он попросил меня провести его в самый лучший
книжный магазин в столице - Дом русской книги. Я там часто бывала с папой.
Нам всегда помогали найти всё, что нам надо. Но обычно любезный толстомясый
приказчик со значком-свастикой на лацкане фрака посмотрел пристально на
этого Фридмана, потом, как на незнакомую, посмотрел на меня и пригласил нас
к выходу. А там плакат, которого я до того и не замечала: "Армяшек, татарву,
хохлов и прочую жидову просят не беспокоиться. Наш магазин - для русских.
Магазин для прочих - на Кирочной. Спасибо." Фридман только пожал плечами под
своим нелепым плащом. Вам это интересно?..." "Ещё бы! Я и сам могу вам
кое-что рассказать об этом же Доме русской книги. И меня всегда принимали
там с особым почётом. Но как-то я привел туда коллегу-негра из
Северо-американских Соединенных Штатов. Приказчик вежливо попросил
чернокожего профессора удалиться. Мол, расисты есть и в Америке, а в
Петрограде полно книжных магазинов для терпимых покупателей. "Поймите, -
говорит он иностранцу, - у нас тут своя клиентура, исключительно чистая
публика. Приход сюда чёрнокожего она может воспринять только как провокацию.
А мы против всяких скандалов, мистер, нам репутация дороже. Поэтому вам
лучше бы на Кирочную. Там ваши любезные жиды ничуть не хуже магазин держат."
"Надеюсь, вы понимаете, - говорю я вызванному хозяину, что и я у вас больше
ничего не куплю?" "Что делать, князь? У нас свободная страна, а жиды торгуют
книгами без всяких ограничений..." Спустя несколько дней проезжаю я по
Литейному и вижу у магазина пикет коммунистов. Ну и, к их изумлению,
становлюсь с ними в ряд. "Почему пикетируем?" "У них презентация книги
Гитлера. Ждут автора." "Вы с ума сошли! Он что, еще жив?" "Нет, конечно.
Книгу презентует как бы его соавтор. Новая версия: "Майн Камф - в России".
"Ага, тогда стоит его не пустить. И в магазин, и, главное, в Россию." "Вот
именно..." Тут подъезжает бесконечный кортеж, на проспект высыпают фашисты
и, без предисловий и претензий, стали дубинками нас оттеснять. Впрочем, и
коммунисты, тоже без единого выкрика тотчас включились в привычное действо,
для того и пришли... Началась общая свалка, кругом телекамеры. Ну, мой образ
жизни редко позволяет оттянуться по-мужски, колочу по всему, к чему
прицеплена свастика. Пожилой геноссе-автор терпеливо ждёт вдалеке окончания
этого русского безобразия, покуривая сигару, полиция воет сиренами. Все было
более-менее пристойно, пока вдруг не раздался выстрел. Тут из-за крыш
появился и завис над свалкой полицейский вертолет, поливая нас всех
слезоточивым газом, стрижом промчался вертолет коммунистических сил
самообороны с пулеметами, в дымное облако влетели б
русской книги, пряямо под ноги респектабельных постоянных клиентов, что
пробирались прочь из магазина гуськом за спинами полицейских. Конечно, тут
общее изумление: среди окровавленных расхристанных коммунистов, подумайте
только, князь Андрэ из Путиловского Центра!.. Шарман... Очнулся я в
госпитале с забинтованной головой. Выяснилось, что стреляли анархисты, что
они задержаны, что убитых, к счастью, нет. Правые и левые, возбужденно
хохоча, дружно пьют в общей палате водку. "Не барское это дело, - говорит
мне шустрый, похожий на еврея, парень со свастикой на рукаве. - Теперь вот
вас запросто со службы попрут. Неужели вам лакеев мало, некому, кроме как
нам, морду бить..." Но обошлось. Путиловское "Слово" в интервью с графом
Василием подчеркнуло свободу нравов руководителей концерна, американцы
Контровский Владимир
Курылев Олег
Андреев Николай
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман