плечо. Всё на нём импортное, хотя отечественное в последнее время ничуть не
хуже. Но у него, у них - всё ещё и импортное впридачу. Всё куплено по блату,
как ни опасно быть нынче в блатной среде, но так уж воспитан Евгений. Даже
на отечественный уникальный туристический маршрут билет у него куплен по
блату. Блат сильнее Совнаркома, шутили отцы-основатели "Империи зла". Блат
сильнее нас, шутили всесильные гэбэшники андроповской эпохи, смирившиеся с
бытовым неистребимым злом. Евгений смотрит на себя со стороны и самодовольно
улыбается. В свои тридцать пять при росте сто восемьдесят три и весе
восемьдесят шесть он сохранил юношескую фигуру и подвижность. Позади
университет, аспирантура, защита кадидатской, выигранный конкурс на
должность завлабораторией Института прикладной математики. Это для довольно
приличного оклада. Хобби же и источник доходов у него другой. Оно же -
входной билет в царство дефицита товаров и услуг. Как известный в узком
кругу фотограф-художник, он востребован для неких специфических портретов.
Особый доход ему приносят тайные сеансы, когда ему позируют ню дамы света и
полусвета. Это же источник не только смертельного риска, но и бесконечных
мук. Ограничив себя рамками железного порядка, он может только созерцать
чужие женские прелести, иногда рискуя прикоснуться к гладкой коже, чтобы
поправить на натуре не туда закинутую ножку или ручку. Натурщицы, как
правило, - жёны кое-кого, хранят имя своего фотографа в тайне от ревнивого
мужа, но не от завистливых подруг. Евгений не раз был почище Штирлица на
грани провала, особенно, когда очередная юная и прекрасная жена гэбэшного
генерала попала на обложку "Плейбоя". Генерал бил её по всем доступным
теперь каждому мужчине в мире великолепнам белым округлостям до тех пор,
пока она не выдала, кто переправлял негативы в Америку. Всех заложила
несчастная красотка, кроме мужественного своего фотографа с таким медальным
тяжёлым лицом, такой сладкой дичинкой в шалых глазах и таким мужскими м
выданный первым безобидный фарцовщик, так и не понявший, за что он мотает
такой почётный срок. В конце концов, он проникся к себе таким уважением,
придумал себе такую неслыханную биографию, что вышел из тюрьмы авторитетом.
А неприступный до того истинный фотограф уже через пару месяцев, когда на
чужой жене "всё зажило, как на собаке", обрёл, наконец, с ней свой альков...
Дамочка оказалась не только профессионально битой, но и по-чекистски
настойчивой. И была вознаграждена! Застоявшаяся, загнанная вглубь страсть
несчастного Жени проявилась таким для неё мощным гейзером, что юная
генеральша готова была стократ стерпеть что угодно от грозного мужа. А тот,
вечно занятый поисками происков, и предположить не мог, на какой риск
способна пойти настоящая женщина ради такого любовника. Та ещё попалась нам
на глаза боевая подруга, да ещё чекиста! Фи, ну как ей не стыдно! Пока он на
незримом фронте, эта... Даже писать о ней как-то противно... было бы, не
будь она так хороша собой... А как там эта наша хитрожопая Юлия с её местью?
Она, конечно, немедленно почуяла недоброе, но было поздно. И так ей, этой,
как её там, Юлии, между прочим, и надо, по нашему козлиному мнению. В конце
концов, больше всех себя же и наказала, не правда ли? Своё главное достояние
оставила без комплектующего изделия и рада. Будто у других нет того же, что
она от мужа прячет, дура набитая... И вообще я вам вот что скажу, между
нами, девчонками... Если уж мстить кобелино-изменщику, то не в такой же
мазохистской форме. Лишить себя всего единственно ценного в жизни ради его
мук! Ну не дура ли? Да профукай ты все его сбережения, а потом и зарплаты,
радостно подставляя ему же свою суть каждую ночь, вот это будет месть! И
себе удовольствие, и ему в убыток. Да у него после первых долгов вообще и
ответный узел завяжестся, и ничего путного не шевельнётся. Всё же не так
обидно будет, как при полной боевой готовности его главного калибра, как
говорят у нас на флоте. Вот тогда-то ты, подру
То-то, Юленька, дурочка ты моя. Сисечки она от мужа прячет и рада, надо же!
А он другие, ещё лучше, нашёл - и ещё больше рад. Ещё и фотографирует их со
всех сторон обоим подлым голубкам на радость. Найдёшь такие снимки случайно
- чем тебе ещё отомстить, а?..
сыпал густой снег, за которым то исчезало, то появлялось семидесятиэтажное
серое стеклянное облако - одно из новых циклопических зданий андроповской
Москвы. Машины шипели паром раскалённых двигателей по пояс в снегу. Пешеходы
с чавканием выволакивали ноги из растущих на глазах сугробов. У пассажиров,
сгибающихся у входа в двери такси, были залепленные снежной массой спины.
Оттаяв, пальто порождали в салоне кислый запах прелой шерсти, по которой
сползали на сидения сосульками снежные пласты. Внутри аэровокзала была
привычная бесконечность потолка, переплетения слепящих ламп, запах кофе,
духов, прелой одежды и недочищенных туалетов. В России можно установить
любой порядок, кроме чистых туалетов, подумал Евгений, выглядывая свободное
место среди тысяч переполненных людьми и вещами кресел. "Мело, мело по всей
земле, во все приделы..." Вся исполинская бескрайняя страна исчезла вдруг с
экранов наблюдателей со спутников в этой вселенской метели.
так до бесконечности. Такой-то рейс до стольких-то туда-то. Снегопад по всем
городам и весям, самое пакостное время - начало зимы. На аэродромах ревут
машины, но ещё пуще ревёт метель, торопливо занося только что расчищенное
пространство. "Мама... дай, дай... Чшшш, чшшш... Ну, мама, когда мы полетим?
Задерживается... О времени вылета... Мама! Ну, ма-ма... Когда мы летим?
Нескоро, спи... Пассажир Справный, вас просят срочно пройти к справочному
бюро... Пассажиру Справочному пройти к справному бюро... Зин, ты чё, оху...
Простите, Справному - к справочному!.. Ну ты даёшь, мать!.." Справный,
скорее всего какой-то бывший киевский Иоффе, оголтело лезет к окошкам, но
туда не пробиться. Никто ничего не ждёт здесь от замотанных синемундирщиц.
Просто скучно. Настроились на полёт, спешили, толкались в метро, пёрли
сквозь сугробы, боялись опоздать и - на тебе!.. "Девушка, я сижу с детьми
вторые сутки. Вы у меня доигаетесь! Вот сдам ваши билеты и - на поезд, а?!"
"Не знаю, мужчина." " А кто тут хоть что-нибудь знает?" "Девушка, как насчет
этого, как его, забыл, рейса?" "Задерживается!" "А пятнадцатый?" "Все рейсы
задерживаются, женщина." "И первый?! Он же фирменный!" "Не мешайте работать,
мажчина." "Пассажир Краснокаменский Евгений, вас просят срочно пройти на
посадку к выходу номер три. Краснокаменскому - к выходу три." Всеобщее
волнение. Что? Кому-то - посадка!.. Расчистили, значит? Евгений, только
угнездившийся надолго между двумя чеченами, ошеломлённо вскакивает. Какая, к
чертям, посадка..." Но волочит свою на колёсиках сумку, провожаемый
лихорадочными взглядами, к выходу номер три. Там уже закрывают двери. Он еле
втискивается между ними и тотчас у него отрывают из рук поспешно вынутый
билет и вталкивают прямо в салон странного, словно бескрылого самолёта. Как
во сне он находит своё место, собирается снять пальто, но его останавливает
синяя девушка: "У нас не раздеваются, пассажир. Лететь полчаса." "Как
полчаса? - холодеет наш честнейший учёныйфотограф-любовник. - Вы меня куда
сунули? Мне, между прочим, до Владивостока, а не в Мытищи, пустите!.."
"Сиди, дорогой, и не рыпайся себе, - говорит сосед слева, светя редкими
золотыми зубами из-под максикепки и максиусов. - Тут все до Владивостока.
Ракета это, понимаешь?" "Что? - ещё больше пугается Евгений нарушению
порядка. - Какая, к дьяволу, ракета, кацо? Я на самолёт купил билет. А не
на..." "Самолёт это, - застёгивает ему ремень стюардесса. - Успокойтесь,
мужчина же. Новый вид услуг..." "Нэ бачилы вочи, що купувалы, - хохочет
сосед справа. - И як таким билеты продают, га?" А за окном вдруг в полной
тишине полетели назад едва видимые в мессиве метели улицы и площади Москвы,
потом исчезает всё, кроме белой, быстро светлеющей пелены, потом, вдруг,
появляется яркое синее небо с садящимся в белые облака красным солнцем. Всё
в той же тишине небо темнеет до густой синевы ближнего космоса и только тут
возникает короткий, на три минуты, рёв ракетных ускорителей, после которого
продолжается снова бесшумный полёт по баллисте навстречу ночи. И в этой ночи
вырастают на горизонте те же густые облака. Самолёт выпрастывает длинные
планерские суставчатые крылья, стремительно погружается в свистящий в тишине
мрак и выныривает там, где среди огней на странно блестящей в свете полной
луны земле мчится по нитке эстакады среди снегов широкая
платформа-катапульта, с которой уходит чуть не вертикально вверх встречный
самолёт на Москву и с которой через секунды с лёгким толчком стыкуется
самолёт-ракета из Москвы. Платформа мягко тормозит у берега Амурского
залива. Весь путь от аэровокзала на Ленинградском проспекте Москвы до
аэропавильона на Первой речке Владивостока занял менее получаса!
Ошеломлённые пассажиры, не веря своим глазам, выходят на оледенелый перрон.
Всё вокруг покрыто слоем блестящего смертельно опасного сплошного льда.
Накануне здесь прошёл субтропический, естественный для этих широт, ливень,
который тотчас замёрз весь на земле после неестественного для широты Сухуми,
но вполне легитимного для Советского Дальнего В
тотчас обледенело, включая аэропорт Озёрные ключи от диспетчерской кабины до
каждого кустика около всех вздётно-посадочных полос, остекленевших за
какой-то час до такого состояния, что их никакой техникой за неделю не
очистишь... Оледенели провода и рельсы, всё, кроме прогретого мощным
двигателем чёрного покрытия взлётно-посадочной платформы на магнитной
подушке на эстакаде, с которой ветер сдувает и снег и дождь ещё до льда.
Такой транспотной системе воздушных сообщений погода до лампочки! Вот это -
порядок! - радуется Евгений, волоча свою сумку к автобусу с надписью его
туристического маршрута "Из зимы - в лето". Автобус, беспрерывно скользя
юзом-боком при малейшем торможении, устремляется к Морскому вокзалу. Сквозь
круговое застекление Евгений любуется "советским Сан-Франциско", который
возник в андроповскую эпоху из беспочвенной мечты времён унылого хрущёвского
безобразия. В ураганную морозную ночь светятся редкие окна. На фоне одного
из них он видит вдруг показавшийся ему до боли знакомым силует женщины.
запах цветущих акаций, тёплой степной пыли, юного женского тела. На губах
привкус соли и вишен. На ослепительном, словно белом асфальте тёмные тени
деревьев. Эти же тени переходят на белые стены домов. Кажется, что на
приморском ветру качается вся Одесса, которая самозабвенно нежится в летнем
Самойлова Елена
Березин Федор
Андреев Николай
Эриксон Стивен
Андреев Николай
Шилова Юлия