пятнадцать за какие-то полтора-два часа. И -- Боже, какие блюда! За один
такой ужин маме надо было бы корячится в своем тамбуре года два... И все эти
блюда были не просто дорогие, это само собой, а самые что ни на есть
оригинальные. В завитой маленькой головке мамы-Софы было полное собрание
рецептов всех народов мира, среди которых когда-либо обитали евреи. У нее и
в доме всегда все сияло чистотой - от полов до простыней. Все она делала
весело, походя, с наслаждением и так быстро, словно у нее было втрое больше
рук, чем у моей бедной мамы, которая просто засыпала за столом от усталости,
когда гости уже рассаживались, наконец. А у мамы Феликса оставались еще силы
быть душой общества, время и такта каждого за столом заметить и приласкать
по его вкусу так, чтобы он чувствовал, что именно его, единственного, тут и
ждали, ради него, самого любимого тут и собрались. И он, благородный, сделал
всем честь, посетив это застолье. Только меня тут словно не замечали. Все
хорошо знали друг друга и знали, что Феликс вечно привозит из Ленинграда на
юг своих друзей на лето. Поэтому никто не воспринимал меня всерьез. Вот
первая уже здесь. Скоро остальные появятся. И только. Впрочем, и сам Феликс
никому и никак меня не представлял. Двое-трое из гостей, мужчин с офицерской
выправкой, из вежливости сами спросили как меня зовут. Смотрели, конечно,
исправно. Но на меня везде пялятся. Какой-то офицер подмигнул после третьей
Феликсу на меня и поднял большой палец.
донеслись раздраженные голоса. "Илья, позвони Грибенко, - тихо и ровно
говорила Софья Казимировна. -- Позвони прямо сейчас, при мне..." "Не стану я
ему звонить. И ты прекрасно знаешь, что не стану, - прерывающимся голосом
ответил муж. -- И знаешь почему. Так что не доводи меня..." "И чего ты
бесишься? -- еще спокойнее возразила она. -- Позвони и все. Что тебе стоит?"
"Ты отстанешь от меня?.. - предельно быстро прошипел он и что-то звякнуло.
-- Отстань от меня, слышишь?.." "Звонил Саша и сказал, что тебе надо
позвонить Грибенко." "Ты... отстанешь или нет, а?" "А Грибенко ты
позвонишь?" И -- все сначала...
нарывается, но не может не мучить. Ненавидит своего офицера... Этак привычно
и нарочно изводит. Мне показалось, что он ее сейчас, прямо при мне, пришибет
чем-то тяжелым. Я накинула халат и вышла на веранду. "Ваша мама таки
торгует? -- фальшивым ласковым голосом пропел дед Казимир. -- Феля сказал,
что она в рыбном отделе. Это очень хороший отдел. Сплошной дефицит. И почему
ты так плохо одета? Мама жадная?.."
приступы куриной слепоты, а освещение в ее углу гастронома, почти на улице
было совсем скудное. И были же люди, что знали, что у продавщицы Смирновой
плохое зрение. Совали ей не те деньги, а то и резанную бумагу, фантики
разглаженные и еще требовали сдачи, жалобы писали за обсчет. Дефицита на то,
чем она торговала, тогда в Ленинграде не было. Зимой она замерзала в своем
белом халате, надетом на старенькое пальто. Она очень старалась, но была от
природы неразворотливая, всегда на плохом счету, без премии и
прогрессивки...
Белая ленинградская кость, элита. Все уже знали по Питеру, что я вроде бы
девушка Феликса, и там относились к нашему общению
снисходительно-презрительно, как к чудачеству аристократа, увлекшегося
горничной. Здесь же они со мной не стеснялись. Видно подготовились. Эллочка
была во всеоружии своих бесчисленных нарядов и причесок. Я старалась не
обращать на них внимания. В конце концов, Феликс-то был все-таки со мной, а
не с ней! А что у меня всего-то тридцатка до первой стипендии и обратный
билет, так об этом не знал и мой кумир. Я была гостем Дашковских, а гостю
положено закрывать глаза на характер хозяев или вообще не быть гостем.
были студентами одного потока в одном институте. Я ни с кем из давних друзей
этого дома в Ленинграде ни разу и не ссорилась, и не дружила. Здоровались
изредка -- и только. Но тут оказались задеты интересы клана. У своей Эллы
завидного жениха отбивала чужая. Стадо всегда против чужака.
лето из пасмурного холодного Ленинграда в этот сияющий благополучием и
солнцем Севастополь? На что бы я здесь снимала угол и питалась? А так Феликс
расплачивался за меня в ресторане, водил в театр, как и в Ленинграде. Тамара
говорила мне, что я веду себя, как содержанка. И так же думали все нынешние
гости, давние друзья Феликса, как и его семьи. Ведь Эллочка чуть ли не с
детства считалась его потенциальной невестой.
ленинградки остаться в северной столице. Но это не мой, а Эллы папа зав
отделением в крупнейшем НИИ, давний друг самого Антокольского. Со мной и без
него Феликс пойдет мастером на Адмиралтейский завод, а такие ребята в
мастера сроду не шли. Любой ценой в ЦКБ или НИИ. И это тоже все знали...
него было короткое просветление. -- И дело вовсе не в национальности твоего
Феликса. Не в этом суть. Он просто принадлежит к классу нашей бесчисленной
подполной буржуазии, а ты у нас пролетарочка. И тебе лучше остаться ею же до
конца жизни, чем породниться с чуждым тебе кругом."
под свисающими к воде ивами, словно пьющими из него черную воду. В зеркале
пруда отражался купол дворца петровского промышленника, перекупленного
некогда великим русским психиатром.
тебя в себя просто не впустит. Феликс -- фигура в твоей жизни проходящая.
Будет кто-то другой. Что ты так странно на меня смотришь? Думаешь, что я
выздоравливаю, что меня вот-вот выпишут навсегда? Не надейся. Я неизлечим. У
меня слишком много мыслей."
больничном одеянии. Мы с ним говорили о моей любви, о вариантах моего
распределения, о маме и о политике, которая и привела его в этот дворец
последнего милосердия. Двое друзей на берегу -- девушка в поношенном брючном
костюме и ее папа. Две крошечные живые точки под белесым северным небом. Их
ждала разлука -- он отбывал на месяцы к своим видениям, а она уезжала в
Севастополь на лето с робкой надеждой на чуждое ее судьбе счастье...
как-то посетила в Эрмитаже. Одна из его картин называлась "Убежище".
Развалины до горизонта, но над маленьким человеком они причудливым образом
сложились в кирпичные руки, прикрывающие его ладонями. Меня поразило лицо: с
отчаянием в глазах и с жалкой виноватой улыбкой.
предчувствиями. На случай личной катастрофы и убежища при этом, я прямо из
Эрмитажа зашла в комиссию по распределению, которая ленинградцами и не
интересовалась Тайком от Феликса я подала там предварительную заявку на ЦКБ
во Владивостоке и взяла с собой в поездку книгу про тамошний подводный мир.
Когда меня особенно доставали в Севастополе, я перечитывала эту книжку и
думала о том, что ведь я сама могу выстроить, без всякого высокого
покровительства, свой собственный мир у теплого моря. Тот же Севастополь, но
на другом берегу моей же страны. А если без Феликса, то выстроить из руин
моей любви хоть какое-то убежище. Коль скоро так или иначе Феликс зацепится
за Ленинград, то из родного города придется уехать мне. По распределению и
как можно дальше. Остаться в Ленинграде я бы не смогла после неизбежного
разрыва. Каждая улица, мост, дом будет мне пыткой воспоминаний. Я настолько
была уверена, что разрыв неизбежен, что даже не удивилась, когда он
произошел...
стреляло в ухе и хотелось просто лечь пораньше. Как всегда, когда северные
гости куда-то, наконец, уходят, южные хозяева чувствуют краткое долгожденное
облегчение. К Софе пришла такая же респектабельная и глазастая подруга. Был
подан торт, чай, а что я дома они не знали. Во всяком случае, мне до
определенного момента хотелось хотя бы думать, что все диалоги и монологи
были пусть и обо мне, но не для меня. В отличие от в общем-то добрейшего и
безобидного националиста деда Казимира, эти двое не касались моего
"позорного гойства". Тем более, что подруга вообще была не то армянка, не то
грузинка, я их вечно путаю. Но вот что я нагло и безобразно лезу в семью,
что я уже год живу за счет Дашковских, так как Феликс требовал в эти месяцы
с родителей больше денег на свое студенческое житье, что я вульгарна и явно
из низших слоев населения, что я, к тому же, слишком сексапильна внешне,
чтобы не привлекать со всех сторон других мужчин, хотя (тут они просто
хрюкали совершенно некошерно от удовольствия) такого подвижного носа
стеснялась бы любая приличная девушка и никогда не позволяла бы себе шмыгать
им при всех, волнуясь... Они подробно осмеивали все особенности моего лица и
фигуры, которыми я так гордилась. Потом я вдруг поняла, что они все-таки,
скорее всего, знают, что я их слышу, но, тем не менее, горячо одобряют
осущестляемую моими милыми однокурсниками травлю. Как это делалось, я с
детства знала по нашей коммуналке, где периодически все ополчались против
какого-нибудь жильца.
согласован со всеми моими милыми однокурсниками. Оставалось выяснить,
насколько задействован во всем Феликс и как он реагирует. "Да он только
смеется. Ему тоже интересно, до какой степени она безнравственна и что еще
способна стерпеть в гостях. Он мне так и сказал: всегда интересно любого
испытать на вшивость." "То есть она ему еще больше надоела, чем нам всем?"
"А вы этого не заметили разве? Он же ее стесняется. Терпит просто, как
идеальную содержанку, готовую на любое унижение. Он мне такое рассказывал
Зыков Виталий
Максимов Альберт
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Трубников Александр
Шилова Юлия