Чтение 4–й страницы книги ~Секунданты~

- Точно! Халат я вам дам. А корыто одна вытащить не смогу, - без
всякого удивления ответила Гронская.

- Тяжелое?

- Тяжелое - ерунда. Оно так стоит, что не подступишься. Если Пятый
что-то сдуру засунет - краном не вытащишь.

Валька чуть не спросил - что еще за Пятый? Но слишком странно
прозвучало слово - он мог и ослышаться.

- Вытащим, - пообещал он.

- Да вы допейте сперва кофе, - удержала его за столиком скульпторша.
- Булку ешьте. Совсем забыла - у меня еще халва осталась. Вы любите халву?

Странным было, во-первых, то, что при таких словах все женщины
гостеприимно улыбаются, Гронская же и не пыталась; во-вторых, она вдруг
засуетилась; в-третьих, эта суета совпала с неожиданным Валькиным
ощущением - будто за ними исподтишка наблюдают.

Отродясь он не чувствовал затылком чужого взгляда. Но тут сразу
понял, что надо обернуться.

По ту сторону окна облокотился о подоконник человек.

Он был фантастически круглолицый, только платочка недоставало, чтобы
вообразить его улыбчивой деревенской бабулей у окошечка. Да еще стоял не с
той стороны...

Гронская махнула ему рукой, чтобы заходил. Она сидела лицом к окну и
наверняка видела, как подкрался этот человек. Но махнула лишь тогда, когда
и Валька его заметил.

Пришелец, сняв куртку, вошел в мастерскую, и Валька увидел, что он не
просто плотный, а даже толстый, хотя совсем не старый. Снял он и шапку.
Оказалось, что его круглая голова подстрижена смешным ежиком, еще более
почему-то забавным оттого, что пришелец начинал лысеть.

Небольшие темные глаза под красивыми соболиными бровями смотрели
вполне простодушно.

- Знакомься, Широков, - сказала скульпторша. - Вот, новое дарование я
откопала. Зовут - Валентин. Двадцать пять лет. Будет поступать к Микитину
на дизайнерские курсы.

Именно такие слова нафантазировал Валька. Реплика была - в самый раз
для знакомства, каждое слово - правда, и про курсы тоже, Валька понимал
это. И все же Гронская сейчас лгала - голос был лживый...

- Анатолий, - сказал Широков и протянул руку.

- Кофе будешь? - спросила Гронская.

- Буду. Ты еще для Карлсона чашку поставь, он как раз с крыши
слезает.

- Нашел себе трактир... - пробурчала Гронская. - Ладно, я ему яичницу
пожарю и пусть уматывает, а ты спустись с Валентином в погреб и вытащи
корыто с глиной. Сам его туда затолкал - сам и извлекай!

Широков повел Вальку в погреб.

Он действительно так лихо задвинул корыто за ящики и бочки, что в
одиночку можно было только вцепиться в край и тянуть до грыжи. Но Широков
легко и даже изящно сдвинул пирамиду тяжелых ящиков, а вся польза от
Вальки была в том, что он придержал дверь, пока Широков тащил корыто по
лестнице. В мастерскую они внесли его вдвоем.

Там Гронская ставила на столик сковородку с яичницей, а коренастый
мужичок с крыши вытирал свежевымытые руки.

- Карлсон, - невозмутимо представился мужичок. - Поскольку живу на
крыше.

- Очень приятно, - ответил, покосившись на Гронскую, Валька. -
Валентин.

- Рад встрече с молодым дарованием! - пижонисто заявил мужичок. - Ибо
уважаю талант в любых его проявлениях. И всякий раз, как сталкиваюсь,
чрезвычайно радуюсь. А на днях я и в себе обнаружил зерно таланта. И
сейчас бережно его пестую.

- Ты его поливай, - посоветовал Широков.

- Ешь скорее, - мрачно приказала Гронская. - Остынет, сам фырчать
будешь.

- Для того, чтобы грамотно построить баню, талант тоже необходим, и
даже в большей мере, чем для иных, бесполезных жанров искусства, - садясь
за стол и не отводя взгляда от Вальки, продолжал ехидный мужичок. Нож и
вилку он нашарил не сразу. - Ибо о таланте можно спорить хоть сто лет и
все равно не прийти к единому мнению, а если баня построена бездарно, это
видно сразу и на деле.

- Мы познакомились в той кафешке, куда моих бронзовых крокодилов
повесили, - объяснила Гронская. - Сейчас поедим, и Валентин покажет свои
работы. Хочешь посмотреть?

- Я как-нибудь в другой раз, - сказал мужичок, наконец-то взявшись за
яичницу и споро ее уминая. - Меня баня призывает. Я еще на крыше с
полчасика поживу, потом баней займусь, потом за трубами ехать надо. Если
есть желающие попасть в зоосад - подавайте заявки, охотно подкину.
Говорят, туда экзотических зайцев привезли.

Он одним движением вытер сразу всю тарелку корочкой и отправил эту
корочку в рот.

- Спасибо, все было безумно вкусно. Расплачусь натурой. Спинку в бане
потру!

Улыбнувшись Гронской, скорчив рожу Широкову и еще раз быстро взглянув
на Вальку, мужичок раскланялся и вышел.

Валька видел в окно, как этот ладный мужичок непонятного возраста, в
ловко сидящей спецовке, протопал к дыре через грядки и вышел на дорогу.
Обернувшись же, он заметил, что Гронская и Широков как-то странно
переглянулись.

- Доставайте работы, - видно, решившись вытерпеть это тяжкое
испытание, приказала Гронская. - Пятый, тащи на кухню посуду. Потом
помоем.

- Изабо! Изабо! - раздалось за окном. Гронская повернулась.

Мужичок стоял посреди дороги. Гронская сделала два шага к окну, он
увидел ее, притопнул, раскинул руки и заплясал цыганочку, колотя каблуками
в утоптанную землю. Блеснув диковинным вывертом, он замер, чинно
раскланялся и исчез, как привидение.

- Ему о душе подумать пора, - сказала Гронская, - а он рожи корчит.

- Это он так к тебе сватается, - прокомментировал Широков.

Гронская покосилась на Вальку. Ему стало неловко. И именно от
неловкости он задал совершенно ненужный вопрос.

- Как это он вас назвал?..

- Изабо, - ответила Гронская. - Меня все друзья так зовут. И этот вот
тоже...

- Имя какое странное... Откуда такое взялось? - спросил Валька,
которому пришло на ум, что это была бы неплохая собачья кличка.

- Старофранцузское имя. Из средневековой литературы, - объяснил
Широков со вздохом. - Ну, так где же ваши работы?

Валька неторопливо раскидал листы по полу, сам отошел в сторонку и
сделал вид, будто его все это не касается. Он заранее решил быть в такой
момент исключительно сдержанным и независимым.

Это были портреты, гипсы, несколько давних натюрмортов и две
последние работы, с той женщиной.

Именно их и поднял Широков. Посмотрел на женщину, потом покосился на
Вальку и вернул листы на пол.

- По цвету я не специалист, - проворчала Гронская, прицельным
взглядом оценив все сразу, - а что касается вот этого - враки, враки и еще
раз враки!

Она потыкала пальцем в рисунки. Валька сник.

- Да сойдет для дизайнерских курсов! - вступился добродушный Широков,
и это было самое обидное.

- Он с такой подготовкой и до творческого задания не дойдет. Знаешь,
как там Микитин мудрит?

Гронская взяла с подоконника чистый лист и карандаш.

- Вот, рисую букву "бе" - "береза". В три приема преврати букву в
дерево. Важны именно промежуточные стадии. И нарисуй свои инициалы так,
чтобы через них выразить себя. Свой характер. Понял? Действуй.

Валька взял из ее руки карандаш, а сама она села с Широковым за
неубранный стол, отодвинув кружки. Широков достал из кейса папку с
бумажками и стал их показывать Гронской, а она молча кивала.

- А если бы ты позвонила главному в декабре, - вдруг сказал он,
подняв за угол одну бумажку, - всей этой мерзости бы не случилось.

- Я не могу по три раза на дню звонить в издательство, - отрезала
Гронская. - Полагаю, что все от меня зависящее я сделала и моя совесть
чиста.

- Извини, - буркнул Широков и стал раскладывать листки по стопочкам.

- Ну, что я могу поделать, если они привыкли мариновать сборники
стихов по семь лет? - спросила Гронская. - Это просто такая привычка. Ты
знаешь что-нибудь сильнее привычки?

- Да, ничего ты не могла поделать. Хорошо хоть так получилось. Всего
четыре года...

- Да, чуть больше четырех лет, друг мой Пятый.

Валька навострил уши. Да, точно, Пятый.

А Гронская взяла одну из готовых стопочек и прочитала наугад из
середины:

- ...не мог спасти ты от купцов, фанатиков и подлецов, как не была во
все века защитой голая рука, спасеньем не был лист бумаги...

И Валька понял, что первые слова она прочитала по листку, но дальше -
наизусть.

Губы Широкова зашевелились - он сперва продолжил эти стихи про себя,
а потом заговорил вслух:

- ...ну, а потом свалить уродства на тех, кто не терпел холопства,
так просто было. Русь - сильна. Протянет без стихов она, поскольку гимнов
хватит всем. Кремлевских горец Мандельштама ссылает в лагерь насовсем,