голос. - Извел младенца во чреве.
было Иеронимусу слушать пьяного солдата, так хотелось остаться наедине с
тишиной и звездами.
пушке скучаешь, так это не грех. И в пушечный ствол руками лазить не
возбраняется ни человечьим законом, ни божеским. Иди, дитя мое, и больше
не греши.
минуты возненавидел монаха лютой ненавистью.
прибавились отбросы, плавающие в мутных лужах. Тощий пес, ребра наружу,
увязался было за солдатами, да Эркенбальда пристрелила его из
длинноствольного пистолета, чтобы не своровал чего-нибудь из еды.
оставив отрядное добро на попечение Эркенбальды, повел животное к
деревенскому трактиру. Остальные потянулись следом.
дернул носом, но тут подловил на себе пристальный взгляд монаха и с
сердцем пнул жалкий труп ногой.
приближаются головорезы. Заранее подсчитывал убытки, наученный многолетним
опытом. Заодно опытным глазом определил в этой пестрой толпе главаря - вон
тот, рыжий, слева идет. Ох, и противная же рожа. У такого снега зимой не
допросишься, а довод один - двуручный меч, который несет, положив на шею.
Ножны бедные, зато меч богатый - это издалека видать.
От рыжего, да еще с обильной проседью добра не жди. Нос крюком, рот
прямой, от веснушек кожи не видать, глаза серые с желтыми точками, как у
зверя.
зато гонору проявил потом на все сорок.
яслей и все отдал солдатской кляче. Хозяин даже заглядывать туда побоялся.
У Ремедия косая сажень в плечах, морда угрюмая, туповатая - сразу видно,
что парень деревенский и умом не изобилен. Обтер Ремедий руки от навоза и
явился в дом, туда, где у остальных уже трещало за ушами.
хлопнули по увесистому заду. Женщина так и замерла с половником в руке.
Греховодники, ей уж под пятьдесят, сыновей вырастила. Потом осторожно
обернулась и увидела прямо перед собой солдатскую рожу. Остроносую,
хитрую.
дотронуться до краденого.
подхватила тушку.
кухни.
Женщина беспомощно всхлипнула и взялась за нож.
задницами - еще дед нынешнего владельца содержал заведение. А тогда
строили не то, что сейчас. На века строили.
деревенские старались обходить трактир стороной. Весь о прибытии отряда
наемников облетела деревню за полчаса до того, как телега увязла в грязи
перед домом почтенного Оттона Мейнера.
карты. От засаленных кожаных карт пахнет костерным дымом. Ремедий опять
проигрался, простая душа, хотя даже капеллан видит, что Шальк и Радульф
безбожно жульничают. И Агильберт, конечно, видит. Но молчит, только зубы
скалит. Плюнув, Ремедий отдал последний гульден, залпом допил свое пиво и
ушел спать в телегу, брошенную на улице.
краешек скамьи, обреченно уставился в волчьи глаза Агильберта.
- для острастки.
трактирщик.
Начал подробно описывать дорогу до Страсбурга. Выходило, что отсюда ведет
в город Лотара прямой тракт, наезженный и укатанный, так что даже осенняя
распутица оному тракту нипочем.
внимательно, кивал. Разлил на столе пиво и, макая палец, принялся рисовать
карту. Трактирщик вносил поправки. Оба увлеклись. В конце концов,
Агильберт размазал карту ладонью, обтер руку о рубаху трактирщика и
угостил пивом. Тот выпил, шумно рыгнул и с заметным облечением удалился.
острый нос, острый взгляд, растрепанные белые волосы. Бросила злой взгляд
на монаха. Иеронимус сидел в углу, сутулясь над кружкой пива, но
Эркенбальда была уверена - вот уж кто не пропускает ни взгляда, ни слова
из всего, что происходит вокруг. Иначе зачем ему здесь торчать, трезвому
среди пьяных?
стучали ими по столам и протяжно распевали во всю мощь солдатских глоток:
тощую деревенскую девицу и жадно поцеловал в губы. Девица облизнулась и
победоносно оглядела собравшихся.
сморщилось в улыбке. Только Хильдегунда не пошевелилась. Сидела и молчала.
Длинная черная прядь попала в кружку с пивом, но женщина не обращала на
это внимания.
отрядом, исходила пешком все дороги между Неккаром и Рейном, нажила
немного денег, но еще больше потратила. Родился у нее ребенок, но умер, не
прожив шести месяцев.
нее простое, скулы такие широкие, что на глаза наезжают. Не глаза, а
щелки. Два богатых дара у Хильдегунды: голос и густые черные волосы.
Благочестивые люди говорят, что красивые волосы - верный признак ведьмы,
ведь любуясь своей красотой, женщина поддается суетным мыслям и легко
становится добычей дьявола.
обсуждать это боялась даже с отцом Валентином, хотя вот уж кто легко
прощал женщинам все их грехи. Иеронимус фон Шпейер вызывал у нее ужас, и
нового капеллана Хильдегунда тщательно обходила стороной. Сейчас он сидел
почти напротив нее, и она не решалась поднять на него глаз.
со своего плеча руку соседки, бухнул кружкой о стол и запел, перекрывая
застольный шум. Грустно запел, как будто оплакивал что-то:
сливались, то расходились они: мужской - высокий и сиплый, как будто
пропыленный, и женский - низкий, из глубины души исходящий.
вперед. Поет, наматывает на палец черный локон, а узкие глаза стали
наглыми. И красива была Хильдегунда в те минуты так, что взгляд не
отвести.
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Корнев Павел
Самойлова Елена