повести Человекова, даже сказки Бе-э-здомного.
действительности приобретение всех этих ценных книг потребовало немало
настойчивости и культуры. За те два года, которые она проработала в
библиотеке, ей удалось сильно потрепать межбиблиотечные фонды и
центральный книжный коллектор. Она требовала, требовала и требовала. В
центре удивлялись, зачем нужен в захолустье дефицитный товар, и слали
почвенников. Так Соня называла огромную когорту писателей, запрудившую
книжный рынок разного рода "Корнями", "Истоками", "Родниками" и прочей
скучной дребеденью. Соня отчаянно сносила почвенников в подвал и снова
требовала нормальной литературы. В конце концов в центре поняли, что
сопротивление бесполезно, и зачислили Северную Заставу в один ряд с
другими признанными очагами культуры. К сожалению, жители Северной не
заметили столь быстрого сказочного превращения своего города, и добрые
слова новоиспеченного читателя были первым признанием заслуг Софьи
Ильинишны Пригожиной.
почти каждый день. Часто брал книгу и читал ее прямо здесь же, в читальном
зале. В эти часы их разделяла только прозрачная стеклянная дверь, и Соня
ловила на себе его долгие взгляды, отводила глаза и сама же потом
подсматривала за ним украдкой. Теперь он не казался цаплей. Наоборот, он
был строен и подтянут. Правда, он все время заикался в разговоре с Соней.
Но получалось у него это как-то естественно и не отталкивало. Постепенно
они начали говорить не только о книгах.
должен считать себя глушью. Глушь создают люди, а не города, говорил он.
сотворили, и в большом городе не сыскать такой...
когда-нибудь здесь и вправду случится чудо и наша Северная Застава
превратится в какой-нибудь мировой центр.
то... То есть я очень симпатизирую и уважаю Илью Ильича, но я не согласен
вовсе, что тут непременно нужно стать центром вселенной. Я бы и не стал
жить в таком центре. По мне, пусть глуше еще что-нибудь, или на худой
конец пусть все так и остается, - почти не заикаясь, окончил Шнитке.
защищал свою точку зрения. Кроме того, она впервые за всю свою жизнь
услышала о том, что маленький захудалый городишко может быть для кого-то
местом счастливой интересной жизни.
С-счастье в любви.
под утро уснула и чуть не проспала назначенное время. Они встретились в
условленном месте, откуда дорога пролегала по неухоженному, грязному по
осени берегу речки Темной, затем налево, к центральной площади. Шлепая по
грязной дороге, они шутили и смеялись над своим нелепым походом, над тем,
как неуклюже это должно было выглядеть со стороны, с точки зрения
какого-нибудь романтически настроенного свидетеля. Евгений изредка
поддерживал за локоть спутницу, но как только надобность исчезала, он тут
же отпускал руку и стеснительно прятал в карман.
Противоположный берег был усеян одинокими ветлами - пустынная степь
умирала сроком на одну зиму. Они остановились на минутку, весело
разглядывая тоскливый пейзаж, и Соня сказала:
течение. Нет, он законченный фантазер.
заправский экскурсант принялся фотографировать убогое, ничем не
примечательное пространство. Потом он, смущаясь, попросил Соню стать
поближе к берегу и снял ее одухотворенное лицо на фоне непрозрачной волны.
Ему не понравилось, что в кадр попал предмет неестественного происхождения
- загадочная стометровая вышка.
Соня взяла его за руку и они свернули к дворцу.
личные любимые места. Случалось, она часами сиживала напротив древней
гравюры, рассматривала маленьких человечков, нарисованных на улицах и
площадях так и не построенного города, и проживала с ними яркую, так
никогда и не прожитую жизнь. Ей было весело гулять по длинным торговым
рядам среди людей и домов, в парадоксальном контрасте отчаянных торгашей и
насупившихся атлантов, изнемогающих под тяжестью балконов; или бродить
вдоль набережной под ручкой с каким-нибудь франтом, воображая его героем
их несостоявшегося времени; а то взобраться по крутой лестнице под купол
златоглавого собора и оттуда с высоты увидеть море, до которого так и не
добралась Северная Застава, но которое прекрасно видно с этой,
воображенной смелым архитектором высоты.
- сообщила Соня спутнику. - А Неточкин, так тот просто таки жил в нашем
городе, - и, заметив удивление на его лице, добавила - некоторое время.
небо над Заставой угрюмое, с тяжелыми, низко летящими облаками. Понимаете,
как верно они угадали душу нашего города? Город свинцовых туч. Небо - это
вторая крыша, и весь город оказывается огромным домом с
коридорами-улицами, комнатами-площадями, окнами-синими разрывами между
туч, там, вдали на горизонте.
прикрыл сверху глаза ладонью, тем самым закрывая из виду пустынный правый
берег, долго смотрел, потом повернулся к Соне и с какой-то печалью, будто
расстроившись, сказал:
покидал Соню, хотя бы и в ее воображении. Дома она стала молчаливой и
перестала даже спорить с отцом по поводу загадочной новостройки, на работе
часами смотрела в окно, в ту сторону, что вела в переулок, где стоял
белый, силикатного кирпича дом с названием "Сберегательная касса". А вчера
вдруг поняла - зайди он сейчас, тут же бросится к нему и выложит все, что
наболело. Но не открыл он тотчас дверь, не пришел и позже, и Соне ничего
другого не оставалось сделать, как во всем признаться отцу.
координаторной старого города, как внизу в пятиугольном дворике метет
брусчатку старый дурак Бошка. Вот Бошка остановился и принялся со
всевозможным геологическим упорством ковыряться в носу. Изредка он
отрывает бесцветные глаза от воображаемой линии горизонта и пристально
осматривает скуренный указательный палец. Внезапно вздрагивает,
оглядывается, высматривает, нет ли кого вокруг. Имярек презрительно
улыбается, мол, кому здесь взяться. Однако эта мысль его сразу не
отпускает. Лицо его темнеет, седой неподстриженный ус опускается еще ниже
к воротнику кителя, а небольшая припухлая правая ладошка сжимается в
кулачок, оттопыривая косой карман брюк.
старого чурбана Бошки? - размышляет Имярек. Все ушли, пропали, бросили.
Скоро и мне отправляться за ними. Никого не останется в координаторной.
Нет, останется один, Бошка. Старый дурак недавно вставил себе зубы и,
следовательно, будет ждать до конца. Что же, и мне уходить? Но почему мне?
Почему должен уйти я, а не этот дубина с метлой? Вдруг Бошка замечает в
окне Имярека и корчит ему рожу с высунутым языком и оттопыренными ушами.
Застигнутый врасплох, Имярек шарахается от окна. Нет, Бошка не дурак. Он
прикидывается специально, но всем известно, сколько в нем упорства,
самодисциплины и умения. Достаточно посмотреть, как он метет двор. Лучше
него никто не метет двор. У него звенящая метла. От его метлы хорошо
становится на душе у друзей, а у врагов сутулятся спины и пропадает
оптимизм. Нет, Бошка не дурак, он дождется, пока уйду я, он не зря вставил
золотые зубы, Бошка будет жить долго. Что с того, что он старше нас всех.
Нет, не годами, а происхождением. Хитрец. Да, хитрецы - самая древняя
порода. Вишь, как метет, брусчатка блестит, да и мусора не видно. В ящики
складывает, на машинах развозит за город, а там закапывает. Там много
места. Вначале некоторые возражали, зачем, мол, нам такая огромная свалка
вблизи города. В центре и так не продохнуть, так еще мусорная вонь
поднимается. Но Бошка знал свое дело. Бошка закапывал мусор, и на
удивление всем из каждого отвезенного ящика вырастало три жирных кактуса.
Так вокруг города появился кактусовый лес - наши легкие. Чище стал воздух
в столице, чище стало в душах горожан. Правда, появилась легенда, черная
ложь. Один умник - Бошка его потом нашел - распустил нелепый слух будто
через сто лет зацветет кактусовый лес фиолетовыми цветами, испускающими
зловонный газ фосген, и мало того, что население удушится, так еще
придется уплатить большой штраф за нарушение женевской конвенции.
крысу и теперь пытается наступить ей на голову подкованным каблуком
кирзового сапога. Последняя крыса, замечает Имярек. Все остальные сбежали,
осталась одна-одинешенька. Мещане, мелкие душонки, испугались за свою