ладошкой-ледышкой. А теперь, глядя на его обалделое, мятое со сна лицо
хохочет-радуется, в восторге мотает головой, роняя с волос тяжелые капли:
"напугала, напугала, напугала!"
обрести равновесие, он непроизвольно шагнул назад и вдруг брякнулся на
спину, запнувшись о некстати случившуюся под ногами каменную тушу скифской
бабы.
древнее изваяние. До сих пор он на эту фигуру особого внимания не обращал.
(Ну, лежит. И пусть себе лежит. Что он, бабы скифской не видел, что-ли?
Вон хотя бы возле университетского музея штук десять торчит, и все
одинаковые. Невидаль...) А теперь его поразила нелепая трагикомичность ее
позы.
женщины. Стоит на коленях, руки сложены на выпуклом, будто вздувшемся
животе, голова в высокой шапке (или прическе?) опущена на вислую грудь...
Точь-в-точь как у тех, которых случалось видеть раньше. Вот только как-то
так получилось, что все те, которых он видел до сих пор, стояли. А эта...
какая она, оказывается, жалкая, эта поза благородной сумрачной
задумчивости, если ее опрокинуть на спину! Смешно. И жалко...
разноцветным крышам палаток. И кто-то орет (аж гулкое эхо докатывается до
противоположного берега): "Толька! Аня! Вы что, примерзли там?! Догоняйте!
Без ужина оставим!" И другой голос, также до конфиденциального шепота не
приглушенный, выговаривает орущему: "Ты что, маленький? Не понимаешь?
Отстань от людей!"
собравшись, наконец, с духом, кануло в озеро, и настала ночь. Но темнее не
стало. Небо было ясно и звездно, откуда-то из-за неблизких холмов
всплывала огромная золотая монета луны, и было очень хорошо сидеть вот
так, на теплом песке, вслушиваться в доносящуюся из лагеря веселую
перебранку под звон посуды, и, не разговаривая, даже не глядя друг на
друга, чуть ли не впервые в жизни познавать, что это такое - быть вместе.
спокойной россыпью звезд. - Я никогда еще ночью не купалась, а так
хотелось всегда... Чтоб звезды вверху и вокруг... И чтоб ничто не
мешало... - Анечка встала, шагнула к воде, пальцы ее легли на бретельки
купальника. - Только ты пока уйди куда-нибудь, не смотри.
ее были темными и глубокими, в них вздрагивали звездные блики. Как в небе.
Как в озере. - Не спеши, глупый, все еще будет.
подготавливая все, что успел заранее запасти для главного мига. И все это
время он слышал, как плещет-журчит взволнованная Анечкой сонная озерная
вода. Какая тихая ночь...
заметив его, и он тоже замер в наивном восторге, и смотрел, смотрел на
нее, на крупные торопливые капли, скользящие по ее золотящейся в лунном
сиянии коже: с шеи - на хрупкие плечи, с плеч - на упруго вздрагивающую
грудь, на живот, ниже, ниже... И в каждой капле отражалась вскинувшаяся
там, наверху, звездная бездна...
тут, рядом, что ее прохладное гибкое тело прижато к нему; услышал тихий
счастливый шепот:
одеться...
лицо. - Ночь теплая такая...
праведников. А если кто и не спит... Такие сами не захотят, чтобы их
видели. А мы с тобой будем играть в первобытных людей. Хочешь?
придумают через тысячу лет. А выть на луну... Прикажешь - буду выть. А
хочешь, пойду с тобой в лагерь и принесу тебе скальп лысого павиана.
Хочешь?
ты не хочешь?
Потому, что он не смотрел под ноги. Он смотрел только на Анечку, как она
идет, осторожно разводя руками жесткие стебли полыни, вздрагивает, когда
они задевают бедра, живот, не привыкшую к прикосновениям обнаженную
грудь... она смущалась все больше (и от этого все больше хорошела), она
все время оглядывалась на песчаный пляжик, где остался ее купальник. А
когда они поднялись наверх и увидели под собой черный прямоугольник
раскопа, а за ним - темные пятна палаток и догорающую искру лагерного
костра, Анечка остановилась и проговорила просительно:
стиснутый в кулаке амулет, подошел, медленно опустил ей на плечи замшевый
шнурок. - Мы - первобытные. Где-то за лесами, далеко-далеко, живет наше
племя. А эти... - он махнул рукой в сторону лагеря. - Их нет. Они придут
через тысячи лет. Мы здесь одни, Аня.
и зовут меня... Сероглазая, вот. А ты... - она внимательно осмотрела его.
- Ты будешь зваться Лобастый. Или нет - Большелобый. Понял? Анатолий
мельком удивился, как чудно совпали эти имена с образами его снов, и
порадовался, что даже фантазируют они с Анечкой одинаково. Значит,
правильно они нашли друг друга, значит, все у них сложится прочно и
навсегда. А еще он подумал, что дал маху с длиной шнурка для амулета:
отмерил по себе, не учел, что Анечка меньше, и каменная фигурка повисла не
на груди у нее, а на животе. Ладно, пусть. Поправить будет не поздно и
завтра.
охотница Сероглазая покорно пошла было за ним, но вдруг тихонько
взвизгнула, заупиралась.
прикрыться свободной рукой, всхлипнула. - Я говорила, говорила тебе!..
понравится.
найденной усердными Нечипоруками скифской бабой мерцали теперь огоньки
двух светильников. Слабые огоньки, трепетные, но неверные отсветы их
оживили серый каменный лик, будто тени смутных древних раздумий
заскользили по нему, пробудившемуся. А еще там, возле живых вздрагивающих
огоньков, лежала расстеленная на песке кудлатая шкура, и стояли на ней
глиняный кувшин, пиала с виноградом, и в каждой виноградине вздрагивали
отражения двух огоньков, и видеть все это Анечке было чуть тревожно,
непривычно и очень, очень хорошо.
нужно сделать, чтобы ей понравилось, чтобы эта, такая важная в ее жизни
ночь, не вспоминалась потом чем-то тусклым и обыденно скучным.
щекочущий мех... Или не мех?
павиан у них овцу сторговал. А я (за две бутылки "Пшеничной") от этой овцы
- шкуру и прочие детали натюрморта.
легкой досадой помотала головой. Ей не нравилось то, что они говорили. Это
были обычные фразы, слова для каждодневного пользования, лишние,
неуместные теперь. Естественнее всего было молчание, но если замолчать,
начнется то, ради чего они здесь, - неиспытанное, и поэтому пугающее. Нет,
пусть еще не сейчас, пусть чуть позже...
действительно считаешь, что скифские бабы - это еще первобытное что-то?
Чем же их могли делать, если металла еще не было? Они же каменные...