чашечку... Человек задергался, закрутился на земле и тогда они, отбросив
винтовки стали избивать его, окровавленного, ногами, били с оттяжкой, но и в
спешке, стараясь побыстрее нанести удар... А ярость проступала в их красных,
потных чертах все сильнее с каждым глухим ударом - они били его в лицо, в
грудь, в промежность, и он уже не кричал, а только вздрагивал беззвучно всем
телом. А они еще отрывисто выкрикивали какие-то слова и разъярялись все
больше и больше, выпускали из себя то адское, что накопилась в них за долгие
месяцы.
духоты человекоподобных особей. Видно, тот кого терзали они был каким-то
командиром... Они прибивали его к забору большими ржавыми гвоздями: были
прибиты уже и руки и ноги, но они вгоняли в них все новые и новые гвозди...
Почему-то Иван ясно увидел его страшное, распухшее от адовой боли лицо - оно
было словно с ним рядом, в одном шаге от него. Он видел разорванную в
клочья, висящую кровавыми дрожащими ошметками губу и почему-то ясно
представил себе, как этот человек сначала сжимал губы чтобы не закричать,
как потом кусал и рвал их зубами... И вот теперь он, обезумев от боли, забыв
о том кто он, не понимая, что происходит и кто его мучители, просто
заходился в непрерывном вопле. Глаза его выпучились, вылезли из орбит и,
казалось, вот-вот должны выпасть... И напряжение его было столь велико, что
плоть на лице не выдерживала и разрывалась постепенно - Иван видел кровь
выступающую сквозь поры. Это не было уже лицо человека - это был лик
дьявола, познавшего вечность одиночества и мучений...
уткнулся ему в грудь ища у него утешения, и зашептал плача:
а то ничего хорошего не выйдет. А, Иван Петрович, ну вы... - он хотел, быть
может, сказать что-то, но разорванные его мысли не как не могли сложиться в
слова и он вдруг заплакал жалобно, как ребенок.
взорвался - заорал. На фронте то: в боях, да после боев ему приходилось уже
видеть нечто подобное... но здесь, в родном, сердцу милом Цветаеве, в тех
местах где провел он детство, где повстречал он впервые Марью, в этих самых
для него светлых, самых любимых местах - это было непереносимо тяжело -
понимать, что ад захлестнул таки и его город и его дом.
офицер, судя по запыленной одежде. Он рявкнул ему что-то на ухо и кивнул в
стороны санитарного грузовика, с затянутом брезентом кузовом.
больницы под надзором солдат выходили детей - этих детей, эвакуировали из
каких-то мест, и, разметив на какое-то время в этой больнице, не смогли
потом по каким-то причинам эвакуировать дальше, оставили здесь вместе с
матерями. И вот теперь все они: и матери, и их дети выходили. Дети были
самых разных возрастов - и розовощекие младенцы, которых несли на руках
матери, и дети постарше, лет до четырнадцати. Видно еще в больнице, кто-то
из них начал плакать и вот теперь, большая их часть плакала: навзрыд ли,
прося о чем-то у своих матерей, или совершенно беззвучно... И почему-то
особенно страшно было смотреть именно на тех детей которые плакали беззвучно
- страшно было видеть эти крупные, набухающие, а потом скатывающиеся
стремительно жгучие детские слезы. Когда выходили они во двор, матери
хватали своих детей на руки и прижимали лицом к себе, чтобы не видели они
происходящего. И сами они опускали глаза, пытались не видеть ничего, но
вопль того, прибиваемого к забору, все время невидимой силой заставлял их
вскидывать головы, и видно было, как дрожат, как искажаются в муке их лица.
морщинистым лицом, и с сильными, привыкшими к тяжелому труду руками,
вырвалась неожиданно для всех из колонны, и с грудным ребенком на руках
пошла медленно и слегка покачиваясь, но неудержимо, на стоявшего поблизости
солдата. За ней поспешал, уткнувшись в подол платья и всхлипывая, мальчонка
лет двенадцати.
от натуги, яростным голосом и все надвигалась на этого солдата, который
растерялся и стал отступать к забору, - Как вы Христу то в лицо смотреть
будете, ироды?! Звери, подонки...!
женщиной, растерявшемуся солдату и выкрикнул ему что-то. Солдат метнул на
офицера быстрый взгляд и тогда лицо его распрямилось - от неуверенности и
испуга не осталось больше и следа: ведь он услышал голос своего начальника,
тот ясно сказал ему, что делать с этой женщиной - ну а раз так сказал
начальник, значит так и должно быть, значит и никаких сомнений не должно
быть. И ему даже стыдно стало за свою растерянность, и то, что он сотворил
дальше он сотворил старательно, зная, что офицер следит за его действиями...
силой ударил... он намеривался проткнуть младенца, которого она несла, но
женщина успела прикрыть его рукой... Удар был так силен, что штык пронзил
насквозь и руку и младенца и неглубоко еще вошел ей в грудь... Младенец
вскрикнул, дернулся, а фашист уже выдернул резко штык и ударил ее во второй
раз в живот...
бросился на этого солдата, и обрушился на него, когда тот выдергивал штык из
тела безумно вопящей женщины. Иван ударил его со всей силу кулаком по черепу
и, почувствовав как звериная ярость растет в нем, все бил и бил его со всего
размаха по голове, не думая уже ни о чем, зная просто, что если он не будет
его бить, то сойдет с ума и перегрызет всем глотки...
слышите - он шофер! Ну побейте его, но только не убивайте, ладно? Одно
шофер, слышите, слышите - он шофер!
он почти не чувствовал боли, и даже когда, что-то хрустнуло у него в колене,
не почувствовал он ничего...
мировозздание; и в этой адской, созданной человеком, душной и кровавой
маленькой вселенной райским перезвоном звучал, колеблясь как маятник часов,
безумный визг, трясущего его Свирида:
женку убьют, я же говорю - не смотри ты на это, а?! Не смотри - а?! Иван, ну
отвези им машину и все - и тогда все живы будут, я прошу тебя, ну что тебе
стоит, ну не надо только больше! Иван, а то совсем плохо будет! Женку то и
детей ведь убить могут, ты о них подумай - ведь убить их могут!
и окровавленное лицо того солдата... он размахнулся винтовкой еще раз, метя
Ивану в лицо, но его подхватили другие солдаты и оттащили с трудом в
сторону.
жердь-переводчик. Он, широко размахивая руками и ногами, подошел к Ивану и,
слегка склонившись над ним без выражения, слегка раздраженно заговорил:
дьетем капут, ти поняль?
окровавленную груду плоти, истыканную штыками и еще разорванную пулями,
перед которой стоял на коленях и пронзительно рыдал двенадцатилетний
мальчонка. И вспомнился тогда ему Сашка - он ведь был одного с этим
мальчиком возраста...
захлебываясь кровью, которая шла из его разбитых десен.
Ивана. И тогда Ивану страшно стало от мысли, что он, избитый, может
показаться ненужным и слабым, что его попросту пристрелят на этом кровавом
дворе, а семью... Вновь в голове его забабахал молот и он вскочил на ноги и
стараясь выдавить из себя ровный и сильный голос проговорил:
самодовольное лицо, и он бы сделал это - существование, стало для него
невыносимо мучительным, и быстрая (быть может) смерть, которая последовала
бы за этим ударом, казалась ему лучшим выходом... Но он помнил о своей
семье: о Марье, с ее горячими локонами и юным еще голосом, о Сашке, который
считал своего отца самым отважным, героическим человеком на свете и наконец
Ирочку с ее глубокими, светлыми глазками - только память о них давала ему
сил, говорить то, что он говорил. Глаза его правда выдавали - они говорили
совсем другое, они вцеплялись в горло этой "жерди" - он его рвал в клочья
своим взглядом.
кивнул, и сказал несколько слов, стоящему рядом обтирающему лоб офицеру -
тот ткнул Ивана в спину дулом револьвера и жестом велел идти к издающему
пронзительные, острые вопли детей и матерей грузовику. Их уже напихали в
кузов, а на бортик уселись двое упитанных солдат, жующих яблоки и лениво,
разморено спорящих о чем-то друг с другом...
дуло, зашагал к грузовику. Где-то под ухом все суетился Свирид и без умолку,
совсем уже истерично и быстро тараторил о том, что Иван не должен сидеть
дома, а работать для новых "господ". Потом он стремительно стал жаловаться
на одиночество и просить чтобы ему дозволили поехать с Иваном - он бросился
с этой слезной просьбой к жерди-переводчику, но тот оттолкнул его брезгливо
и сказал несколько выученных матерных ругательств.
адских звуков... Эти детские полные мольбы вопли; хрипы и проклятия матерей;
вопли и стоны раненных; и наконец чудовищный, безумный и непрерывный вопль
того, сошедшего с ума, распятого на заборе... Все руки и ноги его были уже
пробиты гвоздями и весь забор и земля под ним была густо залита
Николаев Андрей
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Юрьев Сергей
Контровский Владимир
Мурич Виктор