Чтение 4–й страницы книги ~Гибель 31-го отдела~

а между губами то и дело мелькал кончик разбухшего языка. Он явно не учел,
что Иенсен может наблюдать за ним в зеркало заднего вида.

-- Вам вовсе незачем оставаться, если вам это неприятно, -- сказал
Иенсен.

-- Я обязан. Шеф уехал, издатель тоже. Таким образом я становлюсь
ответственным лицом, так сказать, шефом.

-- Понимаю.

-- А это опасно?

-- Едва ли.

-- Но если рухнет все здание?

-- Маловероятно.

Иенсен поглядел на секундомер. 13.51.

Он перевел взгляд на Дом. Даже отсюда, с расстояния почти в триста
метров, монолитная глыба устрашала и подавляла своими грандиозными
размерами. Четыреста пятьдесят кусков стекла, оправленных в четыреста
пятьдесят одинаковых металлических рам, отражали белый солнечный свет,
голубая облицовочная плитка на стенах создавала впечатление холода, блеска,
неприступности. Иенсену вдруг показалось, что Дом может рухнуть и без всякой
бомбы, просто земля прогнется под этим непомерным грузом, просто давление,
распирающее изнутри эти стены, разорвет их.

Из главного подъезда лился нескончаемый людской поток. Он не спеша
петлял между рядами автомобилей на стоянке, просачивался сквозь проходы в
высокой стальной ограде, стекал вниз по склону холма и потом наискось по
серым бетонным плитам порта. За грузовыми причалами и низким длинным зданием
пакгауза поток дробился, представал серой безликой массой, человеческой
туманностью. Несмотря на расстояние, Иенсен успел заметить, что по меньшей
мере две трети персонала составляют женщины и что большинство из них одето в
зеленое. Должно быть, потому, что зеленое -- цвет весны.

Две большие красные машины с брандспойтами и подъемными лестницами
тронулись со стоянки и подъехали к входу. Пожарники сидели вдоль бортов, и
их стальные каски сверкали на солнце. Но ни сирены, ни колокола не издали ни
звука.

В тринадцать часов пятьдесят семь минут поток поредел, спустя еще
минуту из стеклянных дверей выходили лишь отдельные лица.

А спустя еще немного в дверях остался один-единственный человек.
Напрягая зрение, Иенсен смог узнать его. Это был начальник гражданского
патруля.

Иенсен взглянул на секундомер. 13.59.

Слышно было, как за спиной нервически возится директор издательства.

Пожарники сидели на своих местах. А начальник патруля исчез. Дом был
пуст.

Иенсен в последний раз взглянул на часы, потом на здание и начал
отсчет.

Когда перевалило за пятнадцать, секунды как будто сделались длинней.

Четырнадцать... тринадцать... двенадцать... одиннадцать... десять...
девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два... один...

-- Ноль, -- сказал комиссар Иенсен.

IV

-- Это неслыханное преступление, -- сказал начальник полиции.

-- Но бомбы-то мы не обнаружили. И вообще ничего не произошло. Ровно
через час дали отбой пожарной тревоги, и люди снова приступили к работе.
Задолго до четырех все уже шло своим чередом.

-- И все-таки это неслыханное преступление, -- повторил начальник
полиции.

Голос его звучал внушительно, но не совсем твердо, словно он пытался
убедить не только своего собеседника, но и самого себя.

-- Преступника надо задержать.

-- Следствие продолжается.

-- Но я не советовал бы вам вести следствие обычными методами.
Преступника надо найти во что бы то ни стало.

-- Понял.

-- Выслушайте меня внимательно. Я далек от мысли критиковать ваши
методы...

-- Я избрал единственно возможный путь. Риск был слишком велик. На
карту были поставлены сотни человеческих жизней, а то и больше. Если бы Дом
загорелся, мы вряд ли смогли бы что-нибудь сделать. Пожарные лестницы
достают только до седьмого, максимум до восьмого этажа. Словом, команда
возится внизу, а огонь лезет вверх. Далее: высота Дома сто двадцать метров,
а выше чем на тридцать метров брандспойты не достают.

-- Конечно, конечно, я вас понимаю. И вообще я не осуждаю вас, как я
уже сказал. Но они ужасно возмущаются. Остановка производства обошлась им
почти в два миллиона. Шеф лично связался с министром внутренних дел. Я не
сказал бы, что он принес жалобу...

Пауза.

-- Слава богу, это не назовешь жалобой в обычном смысле слова...

Иенсен промолчал.

-- Но он возмущен, его возмущают как убытки, так и гнусные происки,
жертвой которых он стал. Да, да, я цитирую дословно: происки.

-- Слушаю.

-- Они настаивают на немедленной поимке преступника.

-- Нужно время. Мы располагаем только письмом.

-- Я знаю. Но преступление должно быть раскрыто.

-- Слушаю.

-- Дело довольно щекотливое и, как я уже сказал, спешное. Все остальные
дела можно отложить. Чем бы вы ни занимались до этого, можете все считать
несущественным.

-- Понял.

-- Сегодня у нас понедельник. В вашем распоряжении неделя -- и ни
секунды больше. Семь дней, понимаете!

-- Понимаю.

-- Займитесь этим делом лично. Можете пользоваться услугами всех наших
лабораторий, но не посвящайте их в суть дела. А если захотите с кем-нибудь
посоветоваться, обращайтесь непосредственно ко мне.

-- Должен сообщить вам, что гражданский патруль уже в курсе.

-- Очень жаль. Прикажите им хранить молчание.

-- Постараюсь.

-- Все важные допросы проводите лично.

-- Понял.

-- И еще одно: следствие никак не должно мешать им. Они чрезвычайно
дорожат временем. Если уж вам непременно понадобится получить от них
какие-либо сведения, они предпочитают давать их через шефа-исполнителя,
первого директора издательства.

-- Понял.

-- Вы с ним уже знакомы?

-Да.

-- Иенсен!

-- Слушаю.

-- Желаю вам удачи. Это прежде всего в ваших интересах.

Комиссар Иенсен положил трубку. Поставил локти на зеленое сукно стола и
уронил голову на ладони. Коротко остриженные волосы больно кололи пальцы.
Рабочий день Иенсена начался пятнадцать часов назад. Сейчас было уже без
малого десять, и Иенсен очень устал.

Иенсен встал из-за стола, расправил плечи и спустился по винтовой
лестнице вниз, в дежурную часть. Комната выглядела очень старомодно. Все
здесь было выкрашено в ядовито-зеленый цвет, как и двадцать пять лет назад,
когда Иенсен был еще постовым полисменом. Через всю комнату тянулся
деревянный барьер, а за ним скамьи, прикрепленные к стене, и кабины для
допроса со стеклянными оконцами и до блеска отполированными ручками дверей.
Сегодня в дежурке большого наплыва не было. Несколько пьяниц да оголодавших
проституток, все средних лет или чуть постарше. Они сидели кто где и
дожидались, когда их вызовут на допрос, а за барьером виднелась непокрытая
голова полицейского. На полицейском был полотняный китель защитного цвета.
Он нес дежурство у телефона. Время от времени доносился рев машин, с шумом
въезжавших во двор.

Иенсен открыл стальную дверцу в стене и спустился в подвал. Помещение у
шестнадцатого участка было старое, пожалуй, единственное старое в этой части
города, да к тому же оно не содержалось в должном порядке. Зато камеры были
оборудованы по последнему слову техники. Потолки белые, пол белый, стены
тоже, решетчатые двери сверкают под резким, безжалостным светом ламп.

У ворот стоял серый полицейский автобус. Задние дверцы у него были
распахнуты, и несколько человек в форме выгружали оттуда группу пьяниц. Надо
сказать, что с задержанными они не церемонились, но Иенсен уже знал, что
причиной тому не столько жестокосердие, сколько отчаянная усталость.

Иенсен прошел через помещение для регистрации алкоголиков, разглядывая
по пути их бессмысленные тоскливые лица.

Хотя пьянство на улицах преследовалось строжайшим образом, и с каждым
годом все строже, хотя правительство совсем недавно приняло новый закон,
запрещающий злоупотребление алкоголем даже в домашних условиях, полиция
совершенно изнемогала от непосильной нагрузки: каждый вечер она задерживала
от двух до трех тысяч человек, находящихся в более или менее глубокой стадии
опьянения. Из них примерно половину составляли женщины. Со времени постовой
службы Иенсен помнил, что тогда три сотни задержанных в субботний вечер
считалось чрезвычайным происшествием.

Рядом с автобусом стояла санитарная машина, а подле нее молодой человек
в спортивной шапочке и белом халате -- полицейский врач.

-- Пятерых надо отправить в больницу для промывания желудка. -- сказал
он. -- Оставить их здесь я не рискну. Не могу взять на себя такую
ответственность. Иенсен кивнул.