Чтение 4–й страницы книги ~Негодяй их Сефле~

-- Да.

-- Есть дело.

-- Какое еще дело?

-- В Саббатсберге что-то случилось. По-моему, кого-то застрелили. А от
парня, который звонил, проку не добьешься.

Рэнн вздохнул и вернулся к столу. Густавсон снял ладонь с микрофона и
сказал:

-- У нас тут как раз есть один из отдела по особо важным. Орудие
крупного калибра. Как, как? -- И без перерыва: -- Да, слышу, слышу. Ну и
жуть! Ты где находишься, чтоб поточней?

Густавсон был худощавый мужчина лет тридцати, с лицом замкнутым и
равнодушным. Некоторое время он слушал, потом снова закрыл микрофон рукой и
сказал:

-- Он стоит у главного входа в центральный корпус Саббатсберга. Одному
ему не управиться. Не подсобишь?

-- Да, -- ответил Рэнн. -- Подсоблю.

-- Тебя подвезти? По-моему, этот радиопатруль как раз освободился.

Рэнн неприветливо покосился на патруль и покачал головой. Это были двое
рослых, здоровых ребят, вооруженных револьверами и дубинками в белых
футлярах. Арестант бесформенным мешком валялся возле их ног. Сами же они с
великой готовностью и преданностью взирали на Рэнна, и глаза их, голубые и
пустые, выражали надежду на продвижение по службе.

-- Нет, я уж лучше на своем "козлике".

Эйнар Рэнн вовсе не был орудием крупного калибра, а сейчас он не мог бы
уподобить себя даже обыкновенной рогатке. Множество людей считало его
безупречным работником, другие, напротив, типичной посредственностью. Как бы
то ни было, он за многолетнюю верную службу сделался старшим следователем по
особо важным делам. Или следопытом в стане убийц, выражаясь языком вечерней
прессы. В том, что он человек спокойный, средних лет, с красноватым носом и
некоторой склонностью к полноте из-за сидячей работы, сходились решительно
все.

Спустя четыре минуты и двенадцать секунд Рэнн прибыл по указанному
адресу.

Больница Саббатсберг занимает довольно обширный возвышенный участок
почти правильной треугольной формы, который с севера примыкает своим
основанием к Васапарку, а боковыми сторонами к Далагатан на востоке и
Турсгатан на западе, тогда как вершина треугольника срезана подъездной
дорогой, выводящей на новую магистраль через залив Барнхюс. Со стороны
Турсгатан вплотную к участку подступает большое кирпичное здание газового
завода, нарушая правильность его очертаний.

Имя свое больница получила в память Валентина Саббата, владевшего к
началу семнадцатого века двумя погребками -- "Росток" и "Лев" -- в Старом
городе. Саббат купил этот участок и занялся разведением карпов в местных
прудах, которые нынче частью пересохли, частью наполнены снова; здесь он
тоже успел открыть заезжий дом и содержал его три года, пока в тысяча
семьсот двадцатом году от рождества Христова не отошел к праотцам.

Спустя несколько десятилетий здесь открыли целебный источник, или
кислые воды, как их тогда называли. Заезжий дом у источника, построенный
более двухсот лет назад, успел послужить и больницей, и богадельней, но
затем ему пришлось потесниться и уступить место девятиэтажному Дому
пенсионеров.

Больница была сооружена верных сто лет назад на холмах вдоль Далагатан
и в первоначальном своем виде состояла из отдельных домиков, соединенных
длинными надземными галереями. Некоторые из прежних строений используются до
сих пор, другие же недавно снесены и заменены новыми, а система переходов
упрятана под землю.

В отдаленной части парка находится несколько старых коттеджей, в них
размещен сейчас Дом для престарелых. Есть здесь маленькая часовня, в саду,
обнесенном живой изгородью, есть лужайки, песчаные дорожки и стоит желтая
беседка с белыми углами и башенкой на круглой крыше. Аллея ведет от часовни
к дряхлой сторожке у выхода на улицу. За часовней парк поднимается все выше
и неожиданно обрывается у Турсгатан, которая извивается, зажатая с одной
стороны холмами, с другой -- издательством "Боньерс". Здесь самая спокойная
часть больничной территории, здесь меньше всего движения и шума. Как и сто
лет назад, центральный въезд в больницу остался со стороны Далагатан, здесь
же расположен главный корпус.

V

Рэнн и без того чувствовал себя призраком в синем свете прожекторов,
вращающихся на крыше патрульной машины. Но дальше пошло еще страшней.

-- Ну, что у вас случилось? -- спросил он.

-- Сам не знаю толком. Жуть какая-то,

Полицейский был совсем молоденький. У него было открытое, симпатичное
лицо, но взгляд какой-то бегающий. Казалось, ему трудно стоять на месте. Он
придерживал левой рукой дверцу машины, а правой неуверенно теребил дуло
револьвера. Десятью секундами раньше он испустил звук, который вполне можно
было принять за вздох облегчения.

"Трусит парень",-- подумал Рэнн и сказал успокоительно:

-- Посмотрим, посмотрим. Где это?

-- Туда так просто не подъедешь. Лучше я поеду первым.

Рэнн кивнул и вернулся к своей машине. Включил зажигание и поехал за
синим прожектором, описав широкую петлю вокруг главного корпуса и дальше --
по территории больницы. За тридцать секунд полицейская машина успела трижды
повернуть направо и дважды налево, затормозить и остановиться перед длинным
низким строением с желтыми оштукатуренными стенами и черной двускатной
крышей. Строение казалось совсем старым. Над рассохшейся деревянной дверью
коричневого цвета одинокая робкая лампочка, прикрытая старомодным плафоном
матового стекла, безуспешно пыталась разогнать ночной мрак. Полицейский
вылез из машины и встал, как и прежде, положив одну руку на револьвер, а
другую на дверцу машины, словно это был щит, противостоящий ночи и всему,
что ночь таит в себе.

-- Здесь,-- сказал он и покосился на дверь.

Рэнн подавил зевок и кивнул.

-- Позвать еще кого-нибудь?

-- Посмотрим, надо ли, -- добродушно ответил Рэнн.

Он стоял уже на крыльце и отворял правую створку двери. Дверь жалобно
скрипела немазаными петлями. Еще две ступеньки, еще дверь, и Рэнн очутился в
скудно освещенном коридоре. Коридор был просторный, высокий и вытянулся во
всю длину дома.

Вдоль одной стороны шли палаты и холлы, вдоль другой, судя по всему,--
прочие помещения -- бельевые, туалетные комнаты, кабинеты, лаборатории. И
еще на стене висел старенький телефон, черный, из тех, по которым нельзя
поговорить иначе как за десять эре. Рэнн поглядел на белую эмалированную
табличку овальной формы с лаконичной надписью "Клистирная", после чего
принялся разглядывать четыре личности, оказавшиеся в поле его зрения.

Двое из четырех были полицейские в форме. Один -- дюжий и приземистый,
он стоял, широко расставив ноги, опустив руки, и глядел прямо перед собой. В
левой руке он держал раскрытую записную книжку в черном переплете. Его
коллега стоял, прислонясь к стене, опустив голову и не отрывая взгляда от
прикрепленной к стене эмалированной белой раковины со старомодным медным
краном. Из всех молодых людей, с которыми Рэнну довелось столкнуться за
девять сверхурочных часов, этот казался самым молодым, а потому и его
форменная куртка с портупеей и оружие производили впечатление почти нелепое.
Пожилая женщина, седая, в очках, сидела сгорбившись в плетеном кресле и
безучастно разглядывала свои белые деревянные башмаки. На ней был белый
халат, бледные икры испещрены узлами вен. Завершал квартет мужчина лет
тридцати, с буйной черной шевелюрой. Мужчина возбужденно грыз костяшки
пальцев. На нем тоже был белый халат и деревянные башмаки.

Воздух в коридоре был спертый, здесь пахло стиральным порошком, рвотой
или лекарствами, а может быть, всем сразу. Рэнн неожиданно для себя чихнул и
потом уже, когда было поздно, зажал кончик носа большим и указательным
пальцами.

Единственный, кто как-то реагировал на его появление, был полицейский с
записной книжкой. Не говоря ни слова, он указал на высокую дверь, покрытую
потрескавшейся краской цвета слоновой кости и с белой, отпечатанной на
машинке карточкой в металлической рамке. Дверь была прикрыта неплотно. Рэнн
открыл ее, не прикоснувшись к замку. За первой дверью оказалась вторая.
Вторая тоже была неплотно прикрыта, только открывалась она внутрь.

Вторую дверь Рэнн распахнул ногой, заглянул в комнату и передернулся.
Он даже перестал теребить свой красный нос. Потом он снова окинул все
взглядом, только на сей раз более пристальным.

-- Вот это да, -- сказал он сам себе.

Потом отступил на шаг, вернул наружную дверь в исходное положение,
надел очки и прочел на карточке имя.

-- Господи,-- сказал он.

Полицейский спрятал свою черную записную книжку, а вместо того достал
жетон. Теперь он вертел его в руках, словно это был спасательный круг или
амулет.

Скоро у полицейских отберут жетоны, подумал Рэнн ни к селу ни к городу.
И тем самым разрешится наконец затянувшийся спор о том, где следует его
носить: то ли на груди, как опознавательный знак, то ли в кармане. Скоро эти
бляхи просто-напросто отменят и вместо них введут обыкновенную личную
карточку, а полицейские смогут и впредь сохранять анонимность под
обезличивающим однообразием мундира.

Вслух же Рэнн спросил:

-- Тебя как зовут?

-- Андерсон.

-- Ты когда сюда прибыл?

-- В два часа шестнадцать минут. Девять минут назад. Мы были
поблизости. На Оденплан.