лицо в новое сочетание античности и дня самого сегодняшнего, и я ловлю
себя на сострадании, коим буквально захлестнуты мои глаза, я убегаю
взглядом в сторону, чтобы сохранить спокойствие души и трезвость сознания.
А трезвость нужна, ведь передо мной прекрасное чудовище, разве не
чудовищно желать смерти собственной матери. Передо мной поколение,
которого я совсем не знаю, и дело не в том, что не каждый способен
произнести жестокую или циничную фразу, дело в том, что у этого поколения
есть одна общая характеристика, немыслимая во времена моей молодости:
уверенность или, точнее, раскованность, я еще не решил для себя, очень ли
это хорошо или не очень, но завидую, потому что это неиспытанное состояние
и его уже не испытать, ведь в моем возрасте качество внутренней свободы,
если оно обретено, не имеет той цены, ибо оно от опыта, оно результат
жизни, а не ее изначальное условие, как у них, нынешних молодых. Как много
они могут, если умно распорядятся благом, обретенным с рождения или с
пеленок, или лишь чуть позже! Что они смогут сотворить и натворить с такой
вот размашистостью движений тела и души! Во всем, что они сделают, не
будет ни моей вины, ни моей заслуги, с этим поколением мои дороги не
пересекались.
царевны. Море стелется ей в ноги, холуйски пятясь в пучину. Она все
воспринимает как должное, у нее не возникает сомнения в том, что миллиарды
лет формировавшаяся природа дождалась наконец своего часа, часа явления
смысла ее формирования и долгого полубытия в ожидании. Предполагаю, что
ее, Людмилу, не смущают ни масштабы, ни века. Если вселенная произошла из
точки, то и смысл этого происхождения не в масштабах и временах, а в некой
точке, которая есть венец всего процесса. Эта точка - она, царица,
ступающая ныне по песчаному ковру, а море, целующее ее ноги, трепещет от
Крыма до Турции от соприкосновения с венцом бытия.
горделиво внимает угодливому лепету моря, а мне хочется прошептать ей в
другое ушко: "Не обманывайся, глупая красавица, моря как такового не
существует, это всего лишь безобразно и бессмысленно огромная куча aш два
о, а ты рядом с этой кучей намного меньше, чем лягушка на спине бегемота!"
Но я ничего такого не говорю, я просто любуюсь женщиной у моря, и еще мне
очень хотелось бы, чтобы не было здесь кого-то третьего, а он есть, он
топает рядом со мной с равнодушной физиономией сытого молодого дога...
Людмила и Валера раздеваются, оставив на своих телах тряпочки меньше
фигового листочка. Тела их совершенны, откровенно бесстыдны и
демонстративно равнодушны друг к другу. Я не верю этой демонстрации, я
вижу в ней извращение...
микротелевизор, микробар, стереосистема с микроцветомузыкой и ложе, не
микро, но самый раз для радостей сладких, а как оформлено!
конфисковали?
Людмила демонстрирует южному небу свои прелести.
Изящный ключик на золоченой цепочке с брелком приводит в движение золотой
катер-катерок.
имитация живого, живое совершеннее. И глядя на распластавшееся передо мной
совершенство, я отчего-то забываю или стараюсь не помнить, кто она, эта
женщина, из какого она мира, что уже было в ее жизни, что еще будет, - и
об этом догадываться не хочется. Я более всего хочу, чтобы она не
говорила, но она говорит, глядя на меня сквозь ресницы.
шрамов и татуировок, можете раздеться и устроиться.
цвета, словно вытекло из мировой бани.
княжна.
этот ваш Стенька, а просто бандит и хам!
соглашаться с Людмилой. Я хотел бы вернуться к интересующей меня теме.
всяких мелочей, и питание там дрянное.
борьбы. Они бесполы, как беспола ненависть.
явление: желаемое принимается за действительное. Хотелось бы презрения,
но, в сущности, всегда лишь страх и ненависть.
двуногие. Они думают, что служат закону, а всегда только холуи у тех, в
чьих руках пирог! Они все одинаковые. Все! Все! Все! Они нужны, не спорю.
Как половые тряпки, как сапожные щетки, сапожным щеткам все равно, кому
чистить сапоги. Холуи! И чаще всего продажные, точнее, подкупные. У всех у
них своя цена. Один подешевле, другой подороже, но продаются все!
не предложили его цены, или он в академию готовится, или просто трусит
брать. Вот таких много. Сами трусят, а представляются как неподкупные.
Таких не покупают, таких пугают. Саранча!
упасть на ее красивые черты и исказить их, и потому, вероятно, она вдруг
как-то поспешно улыбается и прежним ленивым тоном отмахивается от темы.
Если нельзя купить свободу, то можно по крайней мере купить привилегии в
неволе. Хотя...
снова ничего, кроме обычной женской тайны...
устанавливать равенство, будь ты хоть семи пядей во лбу, тебя похлопают по
плечу, и напрягайся, чтобы на следующем этапе общения вплотную не
познакомиться с каблучком хамства. Не о всех речь, конечно, но часто, черт
возьми...
не увидеть моря! Вы или очень холодный, или очень ленивый человек! Разве
вы не знаете Айвазовского? Знаете ведь!
чтобы не захлебнуться.
зря прожили половину вашей жизни! Смотрите же во все глаза, вы еще хоть
что-нибудь можете наверстать!
кто она, эта морская фея, и мне грустно. Боже, как мне грустно, я бы
выпрыгнул в море, да мы уже больно далеко от берега, доплыву ли? К тому же
волны. Они подшвыривают наш катерок весьма ощутимо.
через меня, поднимается на палубу и устраивается рядом с Людмилой на том
самом месте, которое я не поспешил занять.
загораем, доверившись произволу волн и течений.
соображений, но, увы! я никак не могу вспомнить, что именно я собирался
познавать, увязавшись третьим лишним... Я вопиюще лишний на катерке, я
лишний в морс... А до этого... Что было до этого? До этою была жизнь, в
которой я более всего боялся оказаться лишним и всем, что мне было
отпущено природой, упрямо доказывал обратное.
этом, а сейчас пытаюсь вычислить, сколько красоты прошло мимо меня, и
чтобы не получить уничтожающий ответ, пытаюсь определить красоту самого
упрямства. Только что-то не очень получается... Но все равно сейчас мне
хочется думать только о красоте, найти какие-то нетривиальные слова, чтобы
в одном суждении вместить весь смысл короткой человеческой жизни и ее
главное печальное противоречие между жалкой трагедией плоти и
величественно демонической трагедией духа...
на палубе катерка, женщина, которую ни при каких обстоятельствах я бы не
хотел видеть своей, но смотреть и смотреть, и слушать ее ужасные речи, и
Василенко Иван
Контровский Владимир
Суворов Виктор
Маккарти Кормак
Посняков Андрей
Березин Федор