покупки пансионата словно пелена упала с глаз: барон фон Кюксен провернул
выгодную сделку. Хотя для адвоката оставалось загадкой, как он об этой
сделке узнал и каким образом она удалась. Однако самым загадочным для
адвоката было то, что он вообще знал о существовании этого барона, ведь тот
был лихтенштейнцем, жителем карликового государства размером в 169
квадратных километров, где налоги были до того низкими, что оно, как магнит,
притягивало капиталы богатых особ. Этот барон фон Кюксен, уже под семьдесят,
возводил свой род к Пипину Среднему, прадеду Карла Великого, а про князей,
правящих Лихтенштейном, говорил: "Ну что ж, их худо-бедно еще можно отнести
к родовой аристократии". Барон был мужчина дородный и видный, не
по-современному элегантный, носил монокль и шиньон соломенного цвета, причем
каким-то непонятным образом никогда не казался смешным. Его приемный сын
Оскар был не менее элегантен, хотя и на современный лад. Он принадлежал к
тем безликим молодым людям, которых вечно путают с другими, столь же
безликими; наш мир, по всей видимости, просто кишмя кишит неизменно гладко
выбритыми и причесанными на пробор, стройными, в меру надушенными оскарами,
всегда в темном костюме и при галстуке. В Вадуце он работал в антикварной
лавке фон Кюксенов, где продавал мебель обедневших австрийских аристократов,
а также фальшивые лихтенштейнские почтовые марки с изъяном. Если же кто-то
из покупателей интересовался еще и другими редкостями, шофер вез его в замок
"Под Тремя Сестрами" (разве кто-нибудь знает географию этого карликового
государства?), где барон фон Кюксен жил в окружении своих знаменитых
сокровищ. Здесь приезжий мог сколько угодно восхищаться полотнами Тициана,
Рубенса, Рембрандта, Брейгеля, Гойи и Эль Греко - все поддельные, но имеющие
свидетельства всемирно известных экспертов о том, что они, вероятно, могут
оказаться и подлинными. Потрясенные возможностью заключить чрезвычайно
выгодную сделку посетители бродили по галерее барона. Цены на поддельные
шедевры были высокие, но ведь те могли оказаться и подлинными, и посетители
погружались в такое глубокое раздумье, что не слышали собачьего лая,
доносившегося из парка: барон держал знаменитый собачий питомник, и его
доберман-пинчеры пользовались такой же известностью, как и его поддельные
полотна. Что же касается стычки между бароном и его приемным сыном, по ходу
которой барон ударил того по голове фальшивым полотном Франца Гальса -
портретом черноволосого меннонитского священника с толстыми губами и
короткой курчавой бородкой, - то случилась эта стычка из-за выходца из
Зарганса по имени Эдгар, который все чаще вместо Оскара встречал посетителей
антикварной лавки любезной улыбкой, а те всякий раз принимали одного за дру-
гого. Не слишком уж важная причина, особенно по сравнению с последствиями
инцидента: благодаря реставрации картина получила свидетельство,
удостоверяющее подлинность шедевра Франца Гальса, после чего фонд Гульбекяна
приобрел его за 4 миллиона долларов, а Эдгар стал вторым приемным сыном
барона.
своей сфере, длилось лишь до конца ноября. В одном из пентхаусов на берегу
Гудзона его принял какой-то невзрачный азиат неопределенной расы: черные как
смоль пряди липли к лысине и казались нарисованными углем, сюртук был
застегнут на все пуговицы, а под ногтями сажа, словно он только что вылез из
камина, возле которого сидел. Этому сказочно богатому киргизу, самоеду,
тунгусу или якуту - кто бы ни был этот трубочист по национальности - фон
Кюксен попытался выдать мастерскую подделку "Шабаша ведьм" за подлинного
Гойю. Он впервые проявил такую неосторожность, ибо поверил намеку
адвокатской конторы "Рафаэль, Рафаэль и Рафаэль" на Минерваштрассе 33/а в
Цюрихе, где фон Кюксену дали понять, что один из клиентов их конторы проявил
интерес к этой картине. Урок был дан сокрушительный. Трубочист оказался
настолько информированным не только о самом бароне, но обо всем
Лихтенштейне, что фон Кюксен уже ждал в любую минуту появления полиции.
После чего те четыре миллиона, которые барон заполучил у фонда Гульбекяна,
перекочевали в карман трубочиста, а фальшивый Гойя стал его собственностью.
В Клотене багровый от бешенства барон взял такси и помчался на
Минерваштрассе. Дом под номером 33/а оказался старым, окруженным высокими
елями особняком, обветшавшим до такой степени, что, казалось, вот-вот
рухнет. Монокль барона угрожающе заблестел. Дверь открыл рыжеволосый юнец. И
барон оказался в полуразрушенной комнате, стены которой были обшиты
панелями, перед лицом сразу трех адвокатов, похожих на Зевса и отличавшихся
друг от друга только цветом волос
Рафаэлем и Рафаэлем. Младший Рафаэль шепелявил, средний хрипел, а старший то
и дело ковырялся в своем слуховом аппарате - тот непрерывно свистел. Барон
опустился на стул. Шепелявый открыл совещание. Он поблагодарил барона. Его
Гойя, переданный доверенному лицу их клиента в Нью-Йорке, оказался
подлинником и был только что продан на аукционе Кристи за 12 миллионов
долларов. Затем второй адвокат заявил надтреснутым голосом, что фон Кюксен
за эту мастерскую подделку принят в постоянные члены первого - ммм! -
синдиката Соединенных Штатов, распоряжениям которого, передаваемым через их
контору, он, барон, не должен оказывать противодействия. После этого старший
Рафаэль прошептал едва слышно, поскольку ему мешала говорить выпадающая
челюсть, что теперь фон Кюксен может удалиться.
сидела сложа руки. Она завязала доверительные отношения с другими
адвокатами, а те побеседовали с членами Национального совета и совета канто-
нов. Доверительные беседы множились, один из членов Национального совета
получил официальный запрос, из Национального совета пожелание ответа на этот
запрос просочилось в исполнительные органы. И если "Рафаэль, Рафаэль и
Рафаэль" еще в какой-то степени представляли себе, кто такой Великий Старец,
то уж адвокатам, с которыми они наладили связь, они расписывали Старца как
человека, хоть и не совсем свободного от криминальных пятен, но все же
вполне добродетельного, и этот образ, согласно последовавшим затем
рекомендациям, вскоре облагородился до такой степени, что вообще
переместился в область благотворительности, так что речь уже не шла о
какой-то конкретной личности, а всего лишь о крайне туманной идее некоего
неформального объединения мультимиллионеров филантропического толка,
основавших в Америке "Бостонское общество морали", альтернативное известному
"Обществу морального возрождения" в городе Ко, Нормандия. После этой как бы
гомеопатической подготовки был образован почетный комитет во главе с бывшим
членом Национального совета, в состав которого вошли действующие члены
Национального совета и совета кантонов, банкиры, видные общественные деятели
и даже один профессор теологии, не имевшие ни малейшего представления о том,
для чего они понадобились.
большинство объединений с добрыми целями. Все эти господа, явившись на
Учредительное собрание, растерянно жались к стенам, прежде чем приступить к
основанию европейского филиала американского "Общества морали", не
подозревая, что в самой Америке такого общества и в помине не было. Потом
бывший член Национального совета подписал Учредительный акт, в котором он
именовался председателем правления, и в своей застольной речи подчеркнул,
что главное - это основать "Общество морали" и на Европейском континенте, а
уж цель этого общества потом найдется.
и не мог избавиться от смутного ощущения, что никак не вспомнит чего-то
очень важного. Надежду устроить приют отдохновения для миллионеров он
оставил.
склоны гор осыпаются, вулканы исторгают магму, людей охватывает страсть
вспомоществования и жажда благотворительности. Повсюду собирают и жертвуют
деньги, радио подливает масла в огонь, передавая победные сообщения о
собранных средствах - один миллион, два миллиона, два с половиной, три
миллиона, - персонал фирм и школьники вносят свою лепту, певцы и певицы
жертвуют гонорары за концерты, писатели устраивают публичные чтения,
художники пишут картины, композиторы сочиняют траурные кантаты, мир источает
жалость. Но если в беду попадает миллионер, то с богачом Великий Старец (с
бородой) расправляется безжалостно. Однако Великий Старец (без бороды) не
обманывался на его счет. Моисей Мелькер жалел самого себя. Он тоже нес свой
крест, он тоже был миллионером. Благодаря трем женам, из которых третья, еще
живая, тиранила его больше, чем покойницы, причем Моисей Мелькер изо всех
сил избегал применять этот глагол к своей семейной жизни. Он просто
растворился в ней. Из любви, как он себя уверял, на самом же деле из страха.
с Лизи Блаттер, официанткой в "Медведе", неделю спустя после его визита в
пансионат. Как-то в субботний вечер Моисей Мелькер, видимо, потерял контроль
над собой. Мостки над пропастью зашатались, и бездна вновь забурлила. Разве
кому-нибудь придет в голову изнасиловать официантку и потом бросить ее
мертвое тело в Грин, прозрачную горную речушку, которая, извиваясь, течет
мимо Гринвиля и Маттена и впадает в Эмме. На закате ему просто захотелось
прогуляться. Да и не насиловал он ее. Лизи была ненасытна. Но потом сказала:
видать
А вот швырять ее в речку не стоило. "Не видать тебе меня, как своих ушей", -
расхохоталась она в лицо эгглерову батраку Зэму, когда они повстречались с
ним на мостике, и потащила Моисея вверх по течению реки, под ивы. Он долго
потом смотрел на ее труп в воде. Начали звонить колокола в Гринвиле, в
Маттене, немного погодя - и в Бубендорфе. В Бубендорфе всегда немного
запаздывали. А уж после донесся колокольный звон и из Нидеральмена. Словно
хоронили кого. Слезы текли по лицу Моисея Мелькера. А Грин все текла себе и
текла не торопясь. Речка была мелкая, тело Лизи лежало в небольшой
котловине. Иногда к нему подплывали форели, и оно слегка покачивалось в
воде. Колокола в Гринвиле умолкли, за ними и остальные. Теперь звонили
Сертаков Виталий
Бажанов Олег
Херберт Фрэнк
Маккарти Кормак
Свержин Владимир
Орлов Алекс