Чтение 4–й страницы книги ~Убийственное лето~

Однажды после автомобильной катастрофы по ту сторону перевала он привез
девочку трех лет и плакал навзрыд, узнав, что она выживет. Вердье
привязался к ней, переписывается и даже посылает деньги. Говорит, когда
ему стукнет 35, он удочерит ее - а что? - имеет полное право. Мы
подтруниваем над ним. Ему сейчас 25. Тогда он даже сможет на ней жениться.
Услышав от нас такое, Вердье говорит, что ему на нас наплевать.
Вспоминаю об этом мае, особенно о днях перед "Бинг-Бангом", и
становится не по себе. Зимы у нас поганые, заносы отрезают от всего мира.
Но едва теплеет, сразу лето. Темнело поздно, и я подолгу задерживался в
гараже, возясь с "делайе" или двумя гоночными велосипедами Микки, у
которого начинался сезон.
Обычно хозяин был рядом. Ему тоже вечно надо что-то закончить, и его
жена Жюльетта приносила нам хлебнуть пастиса. Они оба мои сверстники. Она
училась со мной в школе, он же совсем седой, гасконец, и лучший, сколько я
знаю, игрок в шары. Летом мы с ним входим в одну команду против
отдыхающих. В случае несчастья или пожара ему звонят в гараж, хоть ночью -
в деревне не слышно сирены - и он быстренько отвозит меня на рудник.
Говорит, лучше сломать себе ногу, чем держать меня на работе.
Я продолжал поглядывать на Эну, когда она проходила мимо, как ни в чем
небывало. Однако меня не покидало чувство: скоро случится что-то
необыкновенное. И не только потому, что буду с ней. Это напоминало
ощущение близкой беды, как перед смертью отца. Конечно, сейчас такая
тревога обещала приятное.
Да, жаль, что такое уже не повторится. Раз, выйдя из гаража, я вместо
дома отправился в сторону перевала. Предлог у меня был - опробовать
велосипед Микки. На самом же деле я хотел проехать мимо дома Эны. Окна там
были раскрыты, лампы внизу горели. Но я находился слишком далеко, чтобы
разглядеть двор у них перед домом. Я оставил велосипед и обошел дом. Тогда
я сразу увидел Эну в окне, и меня словно пришибло. Она сидела за столом,
под большой висячей лампой, облепленной ночными бабочками, и, опершись на
руку, листала красивый журнал. Читая, она накручивала на палец локон.
Помню на ней белое с большими синими цветами платье, стоячий воротничок.
Ее лицо казалось моложе и беззащитней, чем на людях. Оттого, понял я, что
она ненакрашенная.
Я постоял у изгороди, в нескольких метрах от Эны, как-то умудрившись
при этом не дышать. Затем наверху завопил ее отец, хотел есть, и мать
сказала ему что-то по-немецки. Под этот крик я тихо смотался. Что до Эны,
он мог орать хоть всю ночь, она бы продолжала глядеть в свой журнал,
теребя локон.
Теперь мне, ясное дело, смешно вспоминать, как все это было глупо. Ведь
раньше, даже когда мне нравилась девчонка - та же Жюльетта, которую я
провожал из школы и которая вышла потом за моего хозяина, - мне никогда не
пришло бы в голову стоять затаив дыхание у нее под окнами и подглядывать,
как она сидит с журналом. Я никогда не был бабником, но кое-какие истории
у меня были. Когда я служил на военно-морском пожарном катере в Марселе,
мы не очень-то ломали себе голову и в увольнение брали одну девку на двоих
или на троих в зависимости от цены. В остальное время у меня было девушек,
сколько у всякого другого. С одной месяц, с другой неделю, а бывало, на
праздник в соседней деревне затащишь какую там в виноградник, пообещаешь
ей, что еще увидимся, а потом и забудешь.
А один год встречался я с дочерью зеленщика Мартой, мы собирались даже
пожениться, но ее отправили учительницей в Гренобль. Некоторое время мы
переписывались, потом все реже. Она была блондинка и, пожалуй, красивее
Эны, но в другом духе, и очень славная. Теперь-то Марта, наверно, вышла
замуж. Изредка я встречаю ее отца, но он все еще сердит на меня и не хочет
разговаривать.
Еще недавно, как раз до Эны, я был с Луизой Лубэ, кассиршей кинотеатра.
Все зовут ее Лулу-Лу, она носит очки, тело у нее великолепное. Такое может
оценить только мужчина. Она высокая и совсем недурна собой, даже когда
одета. А уж если раздевается, то и вовсе голову теряешь. К сожалению, у
нее уж очень неудобный муж - хозяин Тессари. Он стал догадываться,
пришлось порвать. Хотя у них весьма доходный гараж, но она работает
кассиршей, чтобы он хоть не каждый день лез к ней в постель. Ей двадцать
восемь, неглупа, а вышла замуж из-за денег, не скрывая этого. Говорит, что
из-за ее отказов, когда он хочет ее, да из-за разных других штучек в
постели его рано или поздно хватит удар.
После окончания сеанса Лулу-Лу сама закрывает ставни, так как механик
доказывает, что ему это не разрешает профсоюз, а директор давно спит с
выручкой. Она, стало быть, запирала ставни, гасила свет всюду, кроме
подсветки на сцене, чтобы мы могли отыскать друг друга, и впускала меня.
При этом была уже полураздета. Кабинет директора и будка механика
запирались на ключ, и мы ложились в проходе на ковер, и в первый раз, уж
не знаю почему - то ли из-за торчавших кругом кресел, то ли из-за высокого
потолка, то ли потому, что мы выглядели довольно глупо в этой пустой
хоромине, где слышен малейший шорох, - у меня ничего не получилось.
Встречались мы по средам и субботам. Микки ждал меня в грузовике при
выезде из города. У него тоже есть подружка - работает на почте. Иногда я
возвращался на велосипеде один, последние самые трудные километры, с
пересохшим ртом, шел пешком. В такие минуты на пустынной дороге мне было
особенно хорошо.
В конце концов муж Лулу-Лу стал приходить за ней к закрытию, и нам
пришлось порвать. В тот вечер, когда я отдал ей свою каску, она положила
туда записку, которую я нашел на другой день. Там было написано: "Это
принесет тебе одни страдания". Я не сразу понял, что она имеет в виду, и
не стал спрашивать. А потом сообразил: она хотела сказать то же самое, что
и Микки, когда мы с ним ходили за водой. Она поняла, что я стыжусь своей
каски и почему. Лулу-Лу понятливее, чем я думал. Однажды днем с месяц
назад - надо все рассказывать как есть - мы оказались одни, времени
хватало, но опять ничего не вышло. Да и вообще было слишком поздно.
В субботу, накануне танцев в Блюмэе, я позвонил из гаража, чтобы
прислали кого вместо меня в кинотеатр - ходить туда они все горазды. Я же
не хотел там дежурить, чтобы не испортить встречу на другой день. А может,
мне не хотелось видеть, как она после сеанса уедет в грузовичке Массиня.
Вероятно, и то и другое, не знаю. Потом я уж пожалел и еле удержался, чтоб
не пойти туда.
Я ждал на кухне возвращения Микки и Бу-Бу, протирая бензином детали от
"делайе". Выпил почти полную бутылку вина. Коньята, которая, казалось,
спит в своем кресле, ни с того ни с сего сказала, чтобы я не мельтешил, у
нее, мол, голова кружится. Мать давно спала. От нечего делать я протер
ружья, после окончания сезона охоты висевшие в шкафу. Нынешней зимой я
убил двух кабанов, а Микки одного. Бу-Бу стреляет лишь по воронам, да и то
мажет.
Было уже за полночь, когда подъехавший грузовик пробежал фарами по
окнам. Ребята смотрели ковбойский фильм с Полом Ньюменом и теперь
принялись играть с ружьями, схватив их со стола. Коньята сперва смеялась,
а потом испугалась. Она ведь не слышит, а Бу-Бу мастак изображать мертвеца
с пулей в животе и выпученными глазами. В конце концов я велел Бу-Бу
отправляться умирать в свою постель, а перед тем помочь Коньяте - ей надо
помогать, когда она ползет наверх.
Оставшись вдвоем с Микки, я спросил, была ли Эна в кино. Да. Я спросил,
уехала ли она с Жоржем Массинем. Опять "да". Но и Ева Браун с ними. Он
ждал новых вопросов, но мне оставалось или ничего не спрашивать, или
слишком много. И он уложил ружья обратно в шкаф. Я налил ему стакан вина,
и мы поговорили об Эдди Мерксе и нашем отце, знатном охотнике. Еще был
разговор о Марселе Омоне, певце, которого завтра должны показывать по
телеку. Это его любимец. Когда по телеку передают концерт Марселя Омона,
за столом нельзя есть, а надо слушать, как в церкви. Я стал хвалить
Марселя Омона. Микки ответил: верно, все, что тот делает, - блеск. У Микки
это самая высокая оценка. Мариус Трезор и Эдди Меркс тоже блеск, и Мэрилин
Монро с ними вместе. Не дурно бы, сказал я, вернуться домой с танцев до
начала передачи. На это он ничего не ответил.
Смешной наш Микки. Возможно, наполняя стаканы, я говорил не очень
уверенно, но дело не только в этом. Хотя он и выглядит глупым, не надо
принимать его за дурачка. Он всегда знает, что вас донимает. Мы помолчали.
Потом он сказал, что мне надо только стоять за его спиной, а обо всем
остальном он, мол, позаботится. На это я ответил: не хочу, чтобы он
клеился ради меня к девушке, я и сам справлюсь не хуже. И тут он произнес
очень верную вещь: "Пожалуй. Но на Эну мне ведь наплевать".

ПАЛАЧ (4)

На другой день, в то распроклятое воскресенье, мы все трое братцев
принимали во дворе душ. Солнце слепило, и мы смеялись над Бу-Бу, который
стесняется и потому завертывается в полотенце Вода в колодце круглый год
холодная, даже сердце замирает Мы качаем ее в бак, и оттуда она течет без
остановки. Привыкнешь, так сойдет за современный комфорт. Микки на
велосипеде - пусть тренируется - покатил сделать ставки, а когда вернулся,
я уже был одет так, как никогда не одеваюсь, и все они как-то странно
поглядели на меня в галстуке.
Вердье должен был на "рено" из пожарки присоединиться ко мне прямо в
Блюмэе. Мы же четверо - с нами Жоржетта, подружка Микки, - поехали на
легковой "ДС" хозяина. Он одалживает ее, когда я прошу, но всякий раз
потом бубнит, что она стала хуже работать. Больше всех удивился, увидев
меня в штатском, Вердье. На мне был светлый костюм, голубая сорочка и
красный шерстяной галстук Микки. Я объяснил, что приехал с братьями, не
успев переодеться. В случае чего моя форма в машине.
Было три часа дня, а вокруг "Бинг-Банга" на большой площади уже все
гудело. Я велел Вердье стоять около кассы и заставлять входящих гасить