накануне Олимпиады в Монреале послужило толчком, заставившим меня здраво,
без иллюзий, вглядеться в явление, известное ныне под названием "Большой
Спорт". В мои годы, то есть тогда, когда я сам выходил на старт, побеждал
или терпел жесточайшие поражения, но не распускал нюни, а наоборот -
сцепив зубы, таранил и таранил непокорную жесткую воду в бесчисленных
бассейнах Киева, Москвы, Ташкента и Ленинграда, Львова и Днепропетровска,
и еще везде, где были 25- или 50-метровые ванны, наполненные то теплой, то
холодной водой, с этим было проще и понятнее. Мы получали госстипендии, а
за них расплачивались здоровьем, легковесными дипломами об окончании
вузов, семейными неудачами и алиментами, больным самолюбием и
неприспособленностью к повседневным заботам, кои обваливались на нас, едва
мы покидали спорт. Что и говорить, не всем повезло, кое-кто так и остался
навсегда в тех звездных мгновениях удач, и вот уже нет-нет, да прилетит
черная весточка о человеке, с коим ты прожил бок о бок годы, лучшие годы,
и ты, ворочаясь без сна, слышишь его угасшее дыхание, видишь лицо, глаза,
губы, но слов нет и быть не может, потому что ты не спишь, а грезишь
наяву. А это только во сне мы разговариваем и слышим друг друга...
Добротвором, о которой вы наверняка слышали, о ней много писалось, по ТВ
показывали документальный фильм о процессе над теми, кто убил Виктора и
кто пытался сплести лапти и мне, Олегу Романько, бывшему олимпийцу,
рекордсмену и чемпиону, как говорится, а ныне репортеру "Рабочей газеты",
не напугала меня, нет. Просто я пообещал Наташке "умерить пыл" и не
забывать, что главное мое дело - писать репортажи с футбольных матчей или
хоккейных чемпионатов, Олимпийских игр, брать интервью у победителей,
рассказывать читателям, почему в Штатах, где, как известно, царит
капитализм, то есть человеконенавистнический строй, и в подметки нашему
передовому, социалистическому, человеколюбивому не годится, массовая
физкультура существует на деле, а не в бравых отчетах спортивных
функционеров, придумавших липовое ГТО и теплые местечки для себя да своих
"номенклатурных" протеже. За сии откровения меня не раз и не два серьезно
предупреждали, правда, сначала по-отечески. Потом, когда я не принял
правила их игры, попытались забрать партбилет, которым я дорожил и до сих
пор дорожу. Эта затея им почти удалась, и организаторы психологического
марафона уже потирали руки, тем паче что одному из них еще в самом начале
я без обиняков выложил свое мнение о том, что таких, как он, следовало
расстреливать еще в 1956 году, когда начали раскручивать сталинские дела.
Он тогда, помнится, озверел, и мое персональное дело превратил в дело
собственной чести. Ну, не мне вам рассказывать, на что способен гомо
сапиенс, когда дело касается его неприкосновенной личности.
нравится кому-то это или нет. Но согласись, что и организаторы твоего
"дела" не бедствуют: тот, кого ты рекомендовал "по совокупности" к высшей
мере еще в 1956 году, спокойненько прогуливается с персональной пенсией в
кармане - со всеми благами, кои положены ветеранам Великой Отечественной,
хотя всю-то войну отсиделся на Дальнем Востоке, в управлении НКВД или МГБ,
как это ведомство тогда называлось. Иногда мы сталкиваемся с ним нос к
носу - он все такой же барственный и ветеранистый...
предложением Майкла Дивера, даже отдаленно не мог предположить, в какие
перипетии попаду, потому-то с чистым сердцем дал слово Наташке, моей
Натали, моему доброму ангелу-хранителю, вытащившему почти что из
смертельной петли, которую уж готов был затянуть на моей шее один знакомый
бандит.
прощаясь в Борисполе, - по крайней мере, в нынешнем году! Да ты сама
посуди: мне передадут рукопись, ты понимаешь, что это значит?! - рукопись
книжки, что выйдет в свет в январе, я же говорил тебе, что в Лондоне
объявлен день ее общественного представления, - ну, там прием с
леди-джентльменами, с виски и шампанским, с автором в белом смокинге и
прочими атрибутами... а у меня будет рукопись, да еще с авторским
разрешением использовать в нашей прессе страницы, которые не увидели свет.
Да я просто себя перестал бы уважать, не ухватись за такую перспективу! Ты
ведь меня знаешь!"
лезть в разные загадочные истории, - возразила Натали. - Прошу тебя...
если хочешь, умоляю..."
меня. Глупо, конечно, но что-то вырвалось у меня помимо воли и желания, и
я нагрубил Натали, - в первый (и в последний!) раз в жизни нагрубил!
что делаю и что должен делать!"
чужие, и я улетел из Киева, сменив радужное, вдохновляющее настроение на
мрачное, злое, кое не могли развеять ни встреча с Виктором Синявским во
Внуково, куда он приехал на своем "Москвиче", чтоб перебросить меня в
Шереметьево, к хельсинкскому самолету, ни пятая за нынешний день банка
местного синебрюховского "Коффа"...
землю и увидел почтительно улыбающегося бармена, склонившегося ко мне. -
"Финнэйр" приглашает вас в Лондон!
неразлучную "Колибри" в желтом, основательно потертом за годы
журналистских странствий футляре и направился к седьмому выходу, где
издали махали мне ручками две стюардессы. Оказывается, я был последним
пассажиром.
такси и отправился в знакомый мне отель, носивший название "Вандербилд" на
Кромвель-роад, что у Гайд-парка, в центре английской столицы, где я уже
однажды останавливался. Гостиница не первой свежести, хотя, конечно, не
кромвельских времен, но вполне старинная, правда, подвергшаяся заметным
переделкам, в результате чего у меня в номере появился стоячий душ в
целлофановом "стакане". Зато туалет, как и в прежние времена, располагался
в самом конце длиннющего коридора, что, естественно, усложняло жизнь. Но
зато - центр города и дешевизна, автомат у входа, где за десять пенсов ты
получал в любое время суток двухсотграммовый пакет с холодным, жирным
шотландским молоком.
чувство и почудилось, что сейчас откроется дверь и войдет, как всегда,
небрежно одетый Дима Зотов, спортивный обозреватель русской службы
Би-би-си, со своей женой Люлей - тонюсенькой, легкой, как пушинка,
гречанкой из Мариуполя, за ними гордо и прямо прошествует Алекс
Разумовский, граф и вьетнамский волонтер, люди, скрасившие мне жизнь в
Лондоне в ту зиму.
свидетельствовала официальная версия, хотя, я это знал доподлинно, его
выбросили с седьмого этажа, чтобы лишить возможности кое-что поведать миру
такого, от чего не поздоровилось бы многим... Алекс исчез и не подавал
признаков жизни, хотя я и писал ему в первое время, да потом забросил это
занятие еще и по той причине, что в те годы подобные контакты не
поощрялись...
никогда прежде не бывал, хотя, помнится, Дима Зотов настоятельно приглашал
посетить "для общего развития" этот злачный уголок многоликого Лондона.
Тут-то и раздался телефонный звонок, и услышал я нужные слова и, несколько
разочарованно (опять не попаду на Пиккадили и в Сохо!), согласился на
встречу через двадцать минут у "Хилтона", что в двух шагах от
"Вандербилда".
"форд-мустанг", кои, как известно, выпускаются в Англии), сидело двое
незнакомцев - седобородый, Питер Скарлборо, и молчаливый, сразу как-то
обеспокоивший меня парень в джинсовой куртке.
дверцу с темным, непроницаемым снаружи стеклом.
девятый день. Конечно, если предположить, что я не валялся в беспамятстве
сутками и мне не подсовывали питья с каким-нибудь снотворным.
закончившегося очередным нокаутом от Келли, меня предоставили самому себе.
Ноги мои были скованы, как некогда у галерщиков, короткой цепью,
позволявшей сносно передвигаться крошечными шажками. Наручники, правда,
сняли, когда я плавал в бессознательном сне, отключенный ударом Келли.
Впрочем, правая кисть практически бездействовала, а большой и указательный
пальцы страшно распухли, посинели, и я опасался, как бы вообще не остаться
без них. Но кому предъявишь претензии, если, кроме знакомой красотки, раз
в сутки приносившей еду и загружавшей ее в холодильник, ни Питер, ни
бронеподросток не появлялись вообще.
комнаты, куда меня заточили, но вскоре понял, что банда предприняла
суровые меры предосторожности. Этот старинный викторианский особняк был
выстроен прочно и надежно. Дубовые массивные двери, такие же непробиваемые
ставни на внутренних замках, отсутствие телефона и каких-либо достаточно
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Суворов Виктор