будущую жизнь. Да еще пыталась надавить на меня. Я не спал всю ночь. Лежал и
думал. Представлял себе, как эта девица входит в вонючую каморку, где ее
ждет вороватый сопляк, который наверняка способен покалечить, а то и убить.
Я думал о своей жене и нашем годовалом малыше, о том, что есть способ
уладить дело ко всеобщему удовлетворению. Вспоминал девчонок, которых видел,
когда был интерном. Как они приползали в больницу в три часа утра, истекая
кровью и слизью после таких вот любительских абортов. И, не буду врать,
вспоминал, как тяжко мне приходилось в студенчестве. Однажды мы с Бетти
шесть недель ждали ее менструации. Вот уж пришлось попотеть. Я-то знал, что
залететь можно и дуриком. Так почему аборт должен считаться преступлением?
шести чашек решил, что закон несправедлив. Врач может корчить из себя
господа бога просто по глупости. Мало ли таких? Но в данном случае речь шла
о благом деле. Я встретил попавшего в беду пациента и отказался помочь, хотя
имел такую возможность. Вот что меня волновало: я не стал лечить человека.
Это все равно что отказать страждущему в уколе пенициллина. Так же жестоко и
так же глупо. Наутро я отправился к Сандерсону, зная, что он придерживается
весьма либеральной точки зрения на множество вещей и явлений. Объяснил ему,
что к чему, и сказал, что хочу назначить ПВ. Сандерсон обещал лично провести
патоисследование и сдержал слово. Так все и началось.
набитое итальянскими и немецкими работягами. Арту хотелось выговориться. На
него вроде как нашел исповедальный стих.
Америке возобладала идеология приверженцев христианской науки. В прошлом это
не имело бы большого значения, коль скоро врачевание тогда было примитивным
и мало кому помогало. Но давай представим себе, что христианская наука стала
влиятельной силой в эпоху пенициллина и антибиотиков. Допустим, появились
общественные объединения, всячески препятствующие применению этих лекарств.
Допустим, в таком обществе живут больные люди, которые знают, что их недуг
несмертелен и существует нехитрое снадобье, способное принести исцеление.
Значит, возникнет огромный черный рынок таких снадобий, верно? Значит, люди
будут колоться в домашних условиях и умирать от передозировок или
недоброкачественных контрабандных лекарств, так? Значит, воцарится ад
кромешный.
за технологией. Когда человеку предлагается выбор: сохранить нравственность
и лишиться жизни, или наоборот, он наверняка предпочтет остаться на этом
свете. Наши современники знают, что аборт уже давно превратился в простую и
безопасную операцию, которая к тому же избавляет от многих бед и возвращает
радость жизни. Это им и нужно. Этого они и требуют. И получают желаемое. Не
мытьем, так катаньем. Богатые отправляются в Японию или Пуэрто-Рико, бедные
идут к санитару из госпиталя морской пехоты. Так или иначе, но они своего
добиваются.
поступил в школу правоведения и полтора года валял там дурака, пока не
понял, что это не лучшее из поприщ. Тогда-то мне и захотелось попытать
счастья в медицине. А в промежутке я успел немного послужить в армии.
упрячут в тюрьму. Сам знаешь.
временем и сам убедился, что в некоторых случаях аборт самый гуманный выход
из положения. И пошло-поехало. Арт оперировал, а мы с доктором Сандерсоном
прикрывали его по линии патологоанатомического отделения. Мы действовали так
ловко, что обвели вокруг пальца даже членов комиссии. Иначе было нельзя: в
нашей больнице в комиссию входили все заведующие отделениями и еще шестеро
врачей, которые избирались на определенный срок. Средний возраст комиссии
составлял 61 год, и не менее трети ее членов были католиками.
знали, чем занимается Арт, и большинство одобряли его действия. Он
всесторонне обдумывал каждый случай и никогда не принимал опрометчивых
решений. Кроме того, почти все эти врачи и сами хотели бы делать аборты, но
им не хватало смелости.
соблазн настучать на него. Засранцы вроде Уиппла и Глюка, чьи "религиозные
убеждения" начисто исключали сострадание и здравый смысл. Но у них кишка
была тонка.
перестал обращать на них внимание и больше не замечал неприязненных
взглядов, поджатых губ и суровых мин. Возможно, это было ошибкой.
головы не сносить. А значит, и мне тоже.
приткнуть машину. После долгих поисков я наконец заметил какую-то стоянку и,
бросив на ней свой "Фольксваген", торопливо прошагал четыре квартала до
кутузки. Мне не терпелось выяснить, как и почему Артур Ли угодил туда.
военной полиции в Токио и многому там научился. В те времена в Токио мало
кто благоволил к военным полицейским - шли последние дни оккупации, и наши
мундиры и белые шлемы олицетворяли для японцев занудное крючкотворство
комендатуры, а для американцев на Гинзе, нагрузившихся саке (или виски, если
они могли себе это позволить), мы были живым воплощением сводящих с ума
ограничений и тягот армейской жизни. Поэтому нас задирал каждый
встречный-поперечный, и мои товарищи не раз попадали в передряги. Одному
высадили ножом глаз, другого и вовсе убили.
капитан со здоровенным носом сказал: "Ну вот, вооружились, а теперь примите
мой совет. Никогда не пускайте оружие в ход. Застрелите какого-нибудь
пьяного дебошира, пусть даже в целях самообороны, а потом окажется, что его
дядюшка конгрессмен или генерал. Держите пушки на виду, но не доставайте их
из кобуры. Все, точка".
науку добиваться своего при помощи блефа.
угрюмым сержантом, дежурным по участку на Чарльз-стрит. Сержант смотрел на
меня так, словно с удовольствием проломил бы мне череп.
бумаги.
Потом повернулся и зашагал к выходу.
провозилась не один час, пришивая эти лычки. А снять их можно за десять
секунд. Спорол бритвой, и все дела. И мундир останется целехонек.
но понимал, что его положение не так уж и незыблемо.
ключей. - Пошли. - Он улыбнулся, но глаза его смотрели все так же злобно.
хмыкнул пару раз, потом бросил через плечо:
убийство.
Бостонские застенки едва ли не лучшие в Америке. Иначе и быть не может, ведь
в них сидело немало видных людей - мэры, чиновники, другие важные деятели.
Если хотите, чтобы человек честно вел свою повторную избирательную кампанию,
не сажайте его в убогую камеру. Вас просто не поймут, верно я говорю?
Влодавец Леонид
Акунин Борис
Куликов Роман
Посняков Андрей
Круз Андрей
Роллинс Джеймс