Чтение 4–й страницы книги ~Естественная убыль~

осведомлялся, при каком сроке заключения дают развод.

-- Они не ладили?

-- Да нет, по-своему он очень к ней привязан. Но трясется за
собственную репутацию. Карьера -- прежде всего! Если Маслова проживет дома
несколько месяцев, может быть, все уладится, в колонии он будет ее навещать,
сохранится семья, ей будет куда вернуться.

У Смолокурова любая эмоция грозит пиджачным пуговицам. Чуть что -- он
нещадно крутит пуговицу. Ну, так и есть, открутил, зажал в кулаке:

-- У нас не благотворительная организация!

-- Тоже верно, -- вежливо согласился Скопин, стараясь не видеть
измочаленного пучка ниток на животе оперативника. -- Но я за то, чтобы
следователь мог свободно принимать решения. Кроме неправильных,
безусловно. Готовьте документы на освобождение, Пал Палыч. Засим желаю
здравствовать.

Он, кажется, нарочно протянул руку Смолокурову, и тому пришлось
перекладывать пуговицу в левый кулак.

Вечером того же дня (казенное время истекло) Знаменского ждал сюрприз.
У двери своего кабинета он застал старшего следователя горпрокуратуры по
кличке Фрайер. Меняя одну букву фамилии, кличка удачно выявляла его
пижонское нутро. Кроме пижонства, Сема Фрайер отличался самонадеянностью и
высокомерием. Сталкивался с ним Знаменский и сцеплялся уже не раз -- но до
сих пор по мелочи.

-- Добрый вечер, Пал Палыч, я вот тебя караулю, -- с подозрительной
любезностью произнес Фрайер.

Они были на "ты", поскольку Сема мог говорить "вы" исключительно
вышестоящим. Уселся на стул Знаменского, вынул из портфеля бумагу с
печатями.

-- Ознакомься, -- из-за стола протянул бумагу, как просителю. -- Мы
забираем дело Рябинкина.

Тут Знаменский прямо рот раскрыл. В подобных случаях из прокуратуры
присылали письменное указание, и дело -- через канцелярию -- отвозил
спецкурьер. Но чтобы старший следователь прискакал сам! Да еще после
работы! Да ждал под дверью! И совсем неправдоподобно, когда все это -- Сема
Фрайер! Некоторое время Знаменский подержал рот открытым. Сема улыбался чуть
натянуто.

-- Хорошо. Завтра отошлю, -- сказал Знаменский.

-- Нет, я заберу сейчас. Ты же видишь, постановление подписано самим.

Подпись прокурора города Знаменский видел. Но Рябинкина задержали
утром, показания он давать отказался. В папочке сиротливо лежали материалы
обыска и заявление потерпевших.

-- У меня даже не подшито.

-- Не волнуйся, дела шить не хуже вашего умеем! -- и Сема заржал на всю
Петровку.

Понимая, что бесполезно, Знаменский все же заупрямился. Кому бы
другому с удовольствием отдал -- загружен был под завязку и ."Ангарой", и
прочим. Да и Рябинкина ему ткнули абы куда, и не вызывал тот у него
аппетита. Однако Фрайер автоматически порождал желание сопротивляться.

-- Что за спешка? То к опечаткам -- и к тем придираетесь, а то...

-- Не о чем спорить, -- Сема нервно дернул головой. -- У меня
указание, у тебя постановление. Давай выполнять!

-- Воля твоя, я доложу.

Скопин, которому Знаменский позвонил на дом, задумчиво покряхтел.

-- Черт с ними, не будем связываться. Только составьте опись всего,
что в деле, и пусть распишется...

Дело Рябинкина имело предысторию грязную и мутную.

С полгода назад двое дельцов -- прозванных в своей среде Дринк и Финк
-- погорели с налаженным производством ремешков для наручных часов.
Нелегальная шарага, естественно.

Это вообще была пора, когда вне государственных предприятий обильно
произрастало изготовление разных недорогих и ходовых товаров. Самый
знаменитый ловчила выпускал всего-навсего резинку для трусов -- используя
мастерские трудовой терапии при психолечебницах. Взяли у него рекордную
сумму -- семь миллионов с хвостиком.

Каких сбережений достигли Дринк и Финк, неизвестно. Но, попавшись,
решили откупиться. И смогли. Причем мгновенно, их даже из КПЗ отделения
милиции не успели переправить в тюрьму. А постановление на арест,
санкционированное райпрокурором, выдрали из дела и заменили постановлением о
прекращении следствия за недоказанностью и малозначительностью.

Освободить их потребовал ни много ни мало -- первый секретарь райкома
Галушко. Кричал, что прокурор и начальник милиции позорят район, попирают
восстанавливаемую партией соцзаконность. Грозил поснимать погоны,
растоптать и выгнать. Ну и поджали хвосты. Но количества экземпляров
постановления они не знали, и молоденький милицейский следователь одно из
них припрятал.

За акцию по "восстановлению соцзаконности" Галушко взял с жен Дринка и
Финка 60 тысяч.

Между тем в Москве происходило очередное сокращение числа районов, и
Железнодорожный с Куйбышевским объединили. Группировки их еще не
сработались, куйбышевцы оказались второсортными и боролись с
железнодорожниками. Это-то и подтолкнуло события дальше.

Галушко и начальник милиции были из железнодорожников, а начальник
райобэхаэс -- из противного лагеря. По своим каналам он добыл сведения, что
Дринк и Финк отпущены за мзду. Если б историю удалось раскрутить,
железнодорожники получили бы нокаут.

Мельком он доложил начальнику милиции (железнодорожнику): дескать,
поступил такой странный сигнал -- и бегом с пятого этажа. Встревоженный
начальник глянул ненароком в окно, видит -- обэхаэсник садится в машину.

-- Куда поехал? -- выскочил в приемную.

-- В город, в ОБХСС, -- ответила секретарша.

-- Мать-перемать! -- начальник ухватил китель и шинель и скатился
кубарем по той же лестнице старинного здания без лифта напротив метро
"Краснопресненская".

Комиссар милиции -- который смахивал на сурового матроса -- выслушал
сообщение о Дринке и Финке с большим вниманием. (Был он ярый враг коррупции,
что через некоторое время ему отлилось: начал интересоваться порядком
распределения квартир Моссоветом -- и тотчас отстранили от должности).

Конечно, персона типа Галушко почиталась в начале 60-х
неприкосновенной, но комиссар решительно поднял телефонную трубку:

-- У меня начальник ОБХСС Куйбышевского района. Острый сигнал.

-- Знаю, -- ответил шеф Петровки. -- Мне как раз докладывают. Заходите.

Чудом спасся начальник раймилиции, не зря одевался уже в мчавшейся
машине. Успел с обэхаэсником ноздря в ноздрю.

Вечером к Галушко, выходившему с работы, приблизились три фигуры.

-- Вас немедленно просит прокурор города!

Струхнул секретарь: 60 тысяч топорщились в его карманах. Как
сотрудники органов сумели ему внушить сомнение в надежности служебного
сейфа, осталось тайной. Но действовали они дальновидно, санкции на обыск в
кабинете им бы не получить ни в жизнь. А "прокурор просит" -- допустимо.
Понадеялся секретарь, что высокий пост обезопасит, поехал на Пятницкую. А
там и говорят:

-- Извольте показать, что в карманах.

Ход, рассчитанный на внезапность, -- обыскивать Галушко не рискнули
бы. Он растерялся и выложил кипы денег.

-- Поясните их происхождение.

Галушко стал каяться. Полагал, что отделается отставкой. Вместо этого
прямиком повезли в тюрягу. Туда же водворили Дринка и Финка.

В такой ситуации и возник Рябинкин в небесно-голубом костюме. Женам
Дринка и Финка он заявил, что могущественные друзья за 60 тысяч (навязчивая
сумма!) закроют дело, потому что руководство не желает скандала из-за
ареста секретаря райкома. Жены поверили и раскошелились. Дальше Рябинкин
разыграл историю, что 60 тысяч его вынудил отдать майор с Петровки, который
каким-то образом обо всем проведал. Женам было предложено готовить новую
порцию денег. Те посулились, но не поверили и донесли. Так Рябинкин и
подзалетел.

Дома у него Знаменский нашел странный набор, достойный Остапа Бендера:
папки с копиями различных юридических документов (постановления о
прекращении дел, обвинительные заключения и т. д.). Человек явно занимался
составлением досье на крупных дельцов -- уже осужденных и гуляющих на
свободе. Не забыты были в архиве и Дринк с Финком.

Содержимое этих папок Фрайер тщательно сверил с протоколом обыска. И
утащил, оставив по себе некое облачко тухлятины. Чем-то оно приводило на
память инцидент с "аферистом" Капустиным. Впрочем, задело Знаменского
слабее, и он долго о Фрайере не думал.

Только года три спустя разразился гром. Похватали в полном составе
следственный отдел Московской областной прокуратуры. Потом обнаружились и
ответвления.

Главная банда, базировавшаяся в прелестном старинном особняке на
Тверском бульваре, орудовала бесцеремонно. Наемные сыщики изыскивали
компрометирующие материалы на денежных тузов. На основании их в
облпрокуратуре создавали пухлые тома якобы ведущихся уголовных дел.
Подшивались показания ложных свидетелей, многостраничные "заключения"
бухгалтерских или строительных экспертов и прочая липа, которая местами
соответствовала правде (сыщики не напрасно кушали хлеб с маслицем). Тут в
"делах" были закладочки, дабы знать, что оглашать.

Намеченную жертву официально призывали на расправу. Жестко, напористо
допрашивали, требуя признания. А затем неожиданно предлагали: нам --
огромный куш, тебе -- шагай на все четыре стороны. Не веришь? Айда со мной,
поверишь.

И следователь (обязательно в форме) вел "обвиняемого" в покои с
табличкой "Начальник следственного отдела". Покои были роскошные, с камином,