Чтение 4–й страницы книги ~Улица темных лавок~

Мотор такси работал, но шофера за рулем не оказалось. Дверца была
приоткрыта, будто он должен вот-вот вернуться. Куда он мог деваться?
Осмотревшись, я решил поискать его где-нибудь поблизости.

Я обнаружил его в кафе неподалеку, на улице Шардон-Лагаш. На столике
перед ним стояла кружка пива.

- Вы еще долго? - спросил я.

- Ну... минут двадцать.

Белокожий блондин, пухлые щеки, голубые глаза навыкате. Пожалуй, я
никогда не встречал человека с такими мясистыми ушными мочками.

- Ничего, что я не выключил счетчик?

- Ничего, - сказал я.

Он мило улыбнулся.

- Не боитесь, что такси угонят?

Он пожал плечами.

- Да ну...

Ему принесли бутерброд с ветчиной, и он деловито принялся за него, не
спуская с меня тусклого взгляда.

- А кого вы, собственно, ждете?

- Да тут, одного... он должен сейчас выйти из русской церкви.

- Вы русский?

- Нет.

- Глупо как-то... Вы б его спросили, когда он выйдет... Дешевле
обошлось бы...

- Ничего не поделаешь.

Он заказал еще пива.

- Я не мог бы попросить вас купить мне газету?

Он полез было в карман, но я остановил его:

- Что вы...

- Спасибо. Купите мне "Эриссон". И еще раз спасибо... вот...

Я долго блуждал в поисках продавца газет и обнаружил его только на
Версальской авеню. "Эриссон" оказался газетенкой, напечатанной на бумаге
болотного цвета.

Он читал, нахмурив брови, и слюнявил палец кончиком языка, чтобы
перевернуть страницу. А я смотрел, как этот полный блондин с голубыми
глазами и белой кожей читает зеленую газету.

Я не решался прервать его чтение. Наконец он взглянул на свои
миниатюрные часики.

- Пора идти.

На улице Шарль-Мари-Видор он сел за руль, и я попросил подождать меня.
А сам встал на прежнее место перед церковью, но на противоположном
тротуаре. Никого не было видно. Вдруг они уже ушли? Тогда у меня нет
никакой надежды вновь отыскать следы Степы де Джагорьева, потому что это
имя не значится в парижском справочнике Боттена. За витражами по-прежнему
горели свечи. Знал ли я прежде эту старую даму, которую отпевают сегодня?
Если я когда-то бывал у Степы, он, наверное, знакомил меня со своими
друзьями, возможно и с этой Мари де Резан. Она и тогда, видимо, была уже
немолода.

Дверь в придел, где служили панихиду, - через нее они и вошли - дверь,
с которой я теперь не спускал глаз, внезапно открылась, и в проеме
появилась светловолосая женщина в мушкетерской шляпе. За ней брюнетка в
черном платке. Потом отец и сын в серых полосатых костюмах - они
поддерживали гипсового старичка, говорившего что-то лысому толстяку с
монгольским разрезом глаз. Наклонившись, тот почти вплотную приблизил ухо
к губам собеседника: голос гипсового старичка был, наверное, еле уловим,
как слабое дыхание. Остальные шли следом. Я ждал с бьющимся сердцем, когда
появится Степа.

Наконец он вышел - одним из последних. Народу оказалось много, человек
сорок, не меньше, но я не терял Степу из виду благодаря его росту и
темно-синему пальто. В большинстве своем это были люди пожилые, но я
заметил и несколько молодых женщин и даже двоих детей. Никто не
расходился, они все стояли на аллее и разговаривали.

Это напоминало переменку в провинциальной школе. Старичка с
гипсово-белым лицом усадили на скамейку, и все по очереди почтительно
подходили поздороваться с ним. Кто он? "Жорж Сашер", подписавший извещение
о панихиде? Или бывший воспитанник Пажеского корпуса? А может, он и эта
дама, Мари де Резан, пережили мимолетный роман, еще там, в Петербурге, или
на берегу Черного моря, до того как рухнул их мир? Лысый толстяк с
монгольским разрезом глаз тоже был в центре внимания. Отец и сын в серых
элегантных костюмах сновали от одной группки к другой, как наемные танцоры
от столика к столику. Вид у них был в высшей степени самодовольный, отец
время от времени смеялся, запрокидывая голову, и я подумал, что этот хохот
более чем неуместен.

А вот Степа вел серьезный разговор с женщиной в серой мушкетерской
шляпе. Он то брал ее за руку, то касался плеча с почтительной нежностью.
Наверное, когда-то он был красавцем. Я дал бы ему лет семьдесят. Лицо у
него было чуть оплывшим, волосы у лба сильно поредели, но крупный нос и
орлиная посадка головы выдавали в нем подлинного аристократа. Во всяком
случае, так мне показалось на расстоянии.

Время шло. Они разговаривали уже почти полчаса. Я боялся, что
кто-нибудь в конце концов заметит меня, одиноко стоящего неподалеку. А
шофер? Я быстрым шагом направился на улицу Шарль-Мари-Видор. Мотор
по-прежнему работал, таксист сидел за рулем, погрузившись в чтение
болотно-зеленой газетенки.

- Ну что? - спросил он.

- Не знаю, - ответил я. - Может, придется подождать еще часок.

- Ваш друг так и не вышел из церкви?

- Вышел, но он разговаривает с друзьями.

- И вы не можете его поторопить?

- Нет.

Большие голубые глаза остановились на мне с выражением неподдельной
тревоги.

- Не беспокоитесь, - сказал я. - Все будет в порядке.

- Так я из-за вас... Я ведь обязан не выключать счетчик.

Я снова вернулся на свой наблюдательный пункт против русской церкви.

Степа продвинулся на несколько метров. Он был уже не на аллее, а на
тротуаре, вокруг него стояли светловолосая женщина в мушкетерской шляпе,
брюнетка в черном платке, лысый с узкими монгольскими глазами и еще двое
мужчин.

На этот раз я перешел улицу и остановился возле них, но повернулся
спиной. Меня обволакивали ласкающие всплески русских голосов, и я подумал,
что самый низкий тембр, подобный гуду медного колокола, принадлежит,
наверное, Степе. Я обернулся. Он обнимал блондинку в мушкетерской шляпе,
чуть ли не душил ее в своих объятиях, и лицо его было исполнено страдания.
Потом он так же обнял лысого толстяка с узкими глазами, да и всех
остальных - каждого по очереди. Решив, что он прощается, я побежал к такси
и кинулся на сиденье.

- Быстрее... прямо... к русской церкви...

Степа все еще разговаривал.

- Теперь что? - спросил шофер.

- Видите того высокого, в пальто?

- Ну.

- Будете следовать за ним, если он на машине.

Шофер обернулся, посмотрел на меня, и во взгляде его голубых глаз
появилась настороженность.

- Надеюсь, это не опасно, мсье?

- Не волнуйтесь, - ответил я.

Степа отделился от своей группки, сделал несколько шагов и, не
оглядываясь, помахал им рукой. Они неподвижно смотрели ему вслед. Женщина
в мушкетерской шляпе стояла, устремившись вперед и выгнувшись, словно
деревянная фигура на носу старинного корабля, и ветер чуть шевелил
огромное перо на ее шляпе.

Степа долго не мог открыть дверцу машины. Мне даже показалось, что он
перепутал ключи. Когда он наконец сел за руль, я наклонился к шоферу:

- Следуйте за машиной, куда сел сейчас тот высокий, в синем пальто...

Только бы, думал я, след, по которому я шел, не оказался ложным, ведь у
меня не было решительно никаких оснований считать, что человек в машине и
есть Степа де Джагорьев.

Следовать за ним было нетрудно - он вел машину медленно. Но у Порт-Майо
он проехал на красный свет, а мой таксист на это не решился. На бульваре
Морис-Баррес мы его догнали. Обе машины снова оказались рядом у перехода.
Он скользнул по мне рассеянным взглядом, каким обычно обмениваются
водители, попавшие в пробку.

Он поставил машину в конце бульвара Ричард-Уоллес, возле последних
домов - у самой Сены, неподалеку от моста Пюто, - и вышел. Дождавшись,
пока он свернет на бульвар Жюльен-Потен, я расплатился с шофером.

- Желаю удачи, - сказал он. - Будьте осторожны...

И, направляясь за Степой к бульвару Жюльен-Потен, я не сомневался, что
таксист провожает меня взглядом. Может, он боялся за меня.

Смеркалось. По обеим сторонам этой узкой улицы тянулись ряды безликих
домов, построенных между двумя войнами, образуя как бы один сплошной
бесконечный фасад. Степа шел впереди, метрах в десяти от меня. Он свернул
направо, на улицу Эрнест - Делуазон, и вошел в бакалейную лавку.