тогда на прощание, будь здоров!
Яков точно бы говорил ему, мы-то с тобой чужие и никогда не станешь ты мне
родным, Матюшин, лишившись вдруг от водки разума, ударом ее потрясенный,
принялся тягуче изливать Якову душу, будто раздвоился в воздухе рюмочной и
видел себя как в отражении зеркала. Он хотел сделать Якову добро, не дать
замерзнуть, чувствуя его холод, но еще ему хотелось красивости, и, думая о
брате, он видел себя точно в обнимку с ним.
он хотел слышать, что еще скажет братишка, что наврет. Матюшин жаловался,
как жилось ему одиноко после отъезда Якова в Москву, как страдал он от отца
с матерью, как и он, и Яков от них настрадались. Но говорил это Матюшин так,
точно и отец с матерью были хорошие, а он с Яковом их простили. Яков
напрягся, сжался, стоило вспомнить Матюшину их детство, а нужно было
вспомнить Матюшину, чтобы знал брат, помнит он и его, и себя до сих пор,
хранит. Яков не хотел понимать этого, а может, не мог, он не верил в
памятливость эту. Но не по себе ему сделалось, когда сознался Матюшин ему в
том, чего и не помнил Яков толком: что мать пряталась за их спины от отца,
что они с Яковом мать от отца защищали, что он Брежневым его пугал и отец
убежал, испугался.
Яков. - Это мать во всем виновата! Все они виноваты! Таким надо запрещать
детей иметь, они же мне жизнь изуродовали, а ты вон не поймешь кто,
говоришь, помнишь, любишь. А как же ты меня любишь, если я тебя всю жизнь-то
ненавидел? Как ты родился, так я и стал тебя ненавидеть. Я даже ночь ту
помню, когда отец с матерью е...сь, чтоб тебя родить, я-то с матерью тогда
на кровати одной спал, а потом с тобой она спала. Ты того не знаешь, что я
знаю, что я видел. Отца таким мать сделала, а он ее как бил, ставил у стенки
и бил, потому что не любил, потому что всю жизнь они друг друга ненавидят.
растили, ты им нужен.
ее просто проглотить, бросаясь в пропасть ее бесцветную за братом. Он
неизвестно когда убедил себя, что брат несчастен, а может, это была его,
Матюшина, потребность видеть в брате существо не сильное, а сквозь силу
больное и несчастное и жалеть его, как жалел и себя. Он даже и понимал,
теперь-то понимал, что не может любить брата, но заставлял себя его любить и
слушать Якова, как если бы он его не любил, то есть и не видеть его, как
пустое место, и не слышать, ничего больше не чувствовать.
какой и сам был отравлен. Он так верил, что нити всех жизней в его руках,
что даже трусил и дрожал в первых словах говорить, рвать их:
похожа, не пара она отцу. У него баб ведь было как говна, какие хочешь. Но
никогда он не любил их. Она знала, поэтому ей дела не было, не боялась,
давала гулять. Бил он ее, довести хотел до развода. Зубы выбивал за это. Но
у них как сговор был! А когда влюбился отец и мать ему нужной перестала
быть, как отшибло, то мстить стала, губить - заявления писать, все тыкала
меня начальству, щипала, чтобы плакал. Тогда он решение принял с ней не
жить, развестись к черту, но не думал, что ребенка лишится. Она ж сказала,
что увезет меня тогда в Борисоглебск, что больше в жизни не увидит
сына-то... Так отец ведь подкидыш, она ж знала, на что его толкает! Для него
дети - святое! Его подкинули, бросили, на это она толкала, чтоб сам бросил?
Чтоб жизни лишился?! Но он же лишился жизни, и когда любовь в себе
прикончил, когда тебя они родили - им не дети, гири им пудовые нужны были,
чтоб друг с дружкой жить... А разве это жизнь, как мы жили, как теперь они
живут? Что у них в жизни есть-то? Детки? Так я их ненавижу, тебя, себя,
всех, что я видел, что я думать о них могу, что я такое? Сын, а может, сукин
сын, подкидыш? Знаю, подыхать буду, не придете, такой у нас порядок, сам
подыхай. Так я к вам тоже не приду, подыхайте здесь! Я без них проживу, без
тебя - никто мне не нужен. И это вот правда, другой правды нет, нет
правды...
осколчатый звон, так что рюмочная вьюжкой закружилась в его глазах, дрожали
бесцветно стаканы, огромная, чудилось, и пустая страшно бутылка - ударами
надвигался из ниоткуда дальний неживой гул. Гремел уж воздух и катился,
давил выше голов, по недвижно-мертвому вокзальчику. Матюшин впился в Якова -
и Яков кинулся опрометью, схватил брата, рванул, поволок.
тяжеловесные вагоны, мелькали окна, плыла зеленоватая пыльная твердь. Состав
растянулся вдоль серой зыбкой полосицы платформы и встал. Яков матерился,
тащил, гнал брата к коробкам, а Матюшину чудилось, что летит он, не чуя под
собой ног. Все схватили коробки, сделавшись вдруг уродливо похожими,
побежали, а Яков оторвался от них, убегал вперед. У вагона, где сбились они
стайкой, было пусто, у задраенной высоко наглухо двери. Нигде у вагонов не
было видно проводников, ни души.
сдвигалась. Казалось, все они погибают. Их не пускают дышать, жить. Яков
устремился бежать вперед и вперед, по стене кромешной, отыскивая дыру.
Выдыхаясь, но страшась отстать, цепляясь за него, отыскали тот спасительный
вагон, сверху весело глядел снизошедший проводник, мужичишка примерный. Яков
швырнул в тамбур коробки, исчез в черном проеме. Из проема торчали одни его
руки, будто отрубленные. Руки взваливали коробки, вещички. Стараясь поспеть,
не отстать. Матюшин толкался с коробками у подножки, дохлый от водки, дыша в
снежную полотняную Людмилкину спину. Она подавала свою коробку, выхватила
коробку у него из рук. Но состав дрогнул - и Людмилка метнулась,
испугавшись, к вещичкам, к отвалившейся вбок дорожной сумке, подобрать.
Вагон вдруг дернулся, и тихонько потащился шагом, и покатился... Яков вырос
из черноты, кричал, свесился на подножке, выхватил сумку, потом бегущую за
вагоном жену подхватил - вырвал свободной рукой, бескрылую, от земли.
камень, старался, толкал. Какие-то мгновения он еще цеплялся взглядом за их
вагон, видеть мог брата, но Яков канул глухо в проем, и вагон утонул в
быстром мутном течении вагонов. Еще он стремился вперед, топтал асфальт, но,
точно сбитый поездом, пролетел - и метра через три рухнул на платформу.
полукруглую иконку поезда. Под ним, из-под коробки, вытекал бурый компот. Он
отлип виновато от асфальта, куда-то пополз, ему хотелось уползти домой. В
далеке платформы, осанисто, размашисто шагая по ней метлой, возникнув, будто
прыщ, выметала-сеяла пылищу здоровая баба, точно поезд проходной навредил
чистоте. Баба обмерла, присела, взмахнула наотмашь метлой и с ором, так и
приседая, полоща выцветшим желтым флагом путейки, понеслась на него с
кровавой мордой, от нее рванулся Матюшин неведомо куда.
мокроты. Баба орала вдогонку еще истошней. Где обрывалась платформа, мирок
пустынный вокзальчика, пестрели уж тропинки, лесочки заборов, светились
теплые улья домов - это был пригород Ельска, он же и город, приземистый да
широкий, как и сама здешняя местность. Двое тверезых мужиков, местных,
которые шагали себе по улице, тоже заорали и отважно погнались за ним. Пугая
встречных людей да и шарахаясь от них, Матюшин кидался во дворы да проулки,
покуда не потерялся, очнувшись неизвестно где, в сумерках, на каком-то диком
пустыре.
кругосветное путешествие. Довез его с окраин автобус, который трудился
дотемна и, уж полупустой, долго блуждал светлой точкой по мглистому городку,
точно по небосводу. В душе его было также светло и пусто. Он не сидел, а
стоял у дверок в углу, как наказанный. В автобусе поглядывали на него, кто
сердито, кто с жалостью, видя пьяненького никудышного паренька, грязного да
в заблеванной одежонке. Он отчего-то не боялся идти домой. Ему чудилось, что
он больше не пьяный, а про одежду не подумал да и утерял времени счет.
она походила на младенчика - спеленутая, морщинистая, и волосы, распущенные,
жиденько покрывали голову, точно не росли, а лежали на ней.
голосок. - Доехали? Проводил их? Сели в поезд? - Еще она сослепу его не
разглядела.
- Сыночка, сыночка, что это с тобой?.. Ох, Васенька... Что... Что... Ах ты,
зара-аза... Пил, пил? Ты пил! А рубашка, брюки, ты что, что наделал-то?!
выговорить ни слова, не мог стерпеть этого взгляда, но и не желал больше
молчать - он сжался, точно его ударили, и хрипло задышал.
выдохлась. Думала уже о другом, погнала:
зараза, что отца нету. Чтоб духу не было твоего, чтоб спал. Проспишься, я с
тобой устрою разговор, я те дам, дурь-то из тя повышибу. Будешь помнить
Яшку, будешь. - И хлестнула в сердцах рубахой уж по голой спине. - Всю жизнь
будешь помнить!
Контровский Владимир
Шекли Роберт
Соломатина Татьяна
Роллинс Джеймс
Витковский Евгений
Зыков Виталий