тысячу верст.
пятидесяти верст: грести попеременно; течение бурное- - понесет. Если
ближе застрять - конец делу, урядник поднимет с в о и х по округе, а у
него много с в о и х, за стакан водки все тропки перекроют, только б
беглых смутьянов, социалистов проклятых, иродов, барчуков изловить,
бросить оземь, руки заломить и ждать своего: царская служба добро помнит и
верных отмечает стаканом-другим, а то еще и пятиалтынным - к празднику.
лодки, легко оттолкнул ее и вспрыгнул на борт, и лодку вобрала в себя
река, развернула ее и понесла боком - пока беглецы не привязали весла к
деревянным штырям мудреным сибирским узлом и Сладкопевцев не развернул
тонкое рыбье тело пироги, ориентируясь в темноте по линии берега, который
стремительно проносился мимо.
им обоим, что урядник слышит этот резкий его выдох, а на самом-то деле тот
шум, который сопутствует скорости, скрывал все звуки окрест. Прошло минут
двадцать, и Дзержинский вдруг склонился к борту и громко - устрашающе
громко - засмеялся, а потом крикнул:
в себя сообщение, переданное урядником Прохоровым наутро после
исчезновения Дзержинского и Сладкопевцева, вобрала постепенно, соблюдая
размеренную инстанционность чиновной последовательности. Волостная полиция
размышляла день-другой, как сообщить по начальству о побеге
злоумышленников, преследуя главную цель - объяснить свою непричастность к
происшедшему, доказать, что служба поставлена хорошо и ревизий присылать
не надобно; губернская охранка думала, что писать в корпус жандармов о
личностях беглецов; можно б, конечно, по правде забить тревогу, но это
бросит тень, а кому она нужна, эта самая тень, никому она и не нужна
вовсе, от нее одни хлопоты и нелады, и награды к празднику не будет.
своим сложным законам, проходившим как бы в двух измерениях: один -
"изловить", а второй - "чтобы все тихо обошлось" и вины ни на ком не было,
кроме конечно же урядника Прохорова, но и того казнить нельзя: каждую
весну шлет бочки икры, а осенью подводы с омулятиной и красиво выделанные
шкуры оленей всем волостным начальникам отваливает, а те из этих
подношений пакуют для губернских, которые, в свою очередь, знают, как и
когда вручить презент петербургскому высокому люду.
и витиеватых формулировок окончилась шифротелеграммой всем полицейским
империи, сообщавшей "о побеге ссыльно-поселенцев, эсдека Дзержинского и
эсера Сладкопевцева", прошло восемнадцать дней, долгие двести тридцать два
часа прошли с того самого момента, когда лодка беглецов попала в тот рукав
Лены, что вел к водопадам, и нарастал гул и рев, и беглецы чудом
остановили лодку в десяти метрах от первого порога и вытащили ее на
островок, сорвав до крови кожу на ладонях, а потом, задыхаясь и падая,
протащили длинную тяжелую "сибирячку" по гранитным скалам, и ужасом
отдавался визг дерева: казалось - порвет днище, пробьет острым куском
гранита, тогда - конец, отсюда пути нет, здесь людей не бывает - разве что
во время лесного пожара зверь заплывет...
потом, ступив высокими сапогами в быструю, черно-бархатную воду, потащил
лодку на себя изо всех сил, и лицо его на какое-то мгновение стало маской:
такие маски на Пер-Лашез, в Париже, где коммунаров захоронили.
существом своим, как сейчас ударит с днища тугой фонтанчик воды, но нет -
осела лодка, пошла по быстрине, и Дзержинский со Сладкопевцевым
одновременно поглядели друг на друга, ощутили мгновенное чувство
безопасности и только здесь услышали свое дыхание: хриплое, со стоном,
арестантское, а потом лишь - гулкий и монотонный звук скорости: вода
приняла лодку в свое лоно, сделала ее частью самое себя, сообщив свою
скорость и направленность.
тумана, еще более непроглядное, чем ночь, оттого что в ночи хоть луна есть
и звезды светят, а тут - словно вата, даже голос глушит, и кажется, что
мир исчезает, и рушится то ощущение скорости, которое не оставляло их всю
ночь, пока неслись мимо берега, купались в реке звезды и луна клоунадила
вокруг лодки.
мгновение ватную тишину тумана разорвало грохотом, треском, леденящим
холодом - лодка налетела на сук, торчавший из воды. Дзержинский оказался в
быстрине, пальто стало вмиг тяжелым; он ухватился за ветку, но она хрустко
сломалась, оставшись в зажатом кулаке, и Дзержинский, собрав последние
силы, выпрыгнул из быстрины и ухватил второй сук, и все это происходило в
считанные доли секунды, и тумана уже не было, он оказался неким рубежом
смерти и жизни, и вторая ветка хрустнула в его мокрой руке. Он ощутил
сначала сладкую прелесть студеной чистейшей воды, а потом понял, что вода
эта, поначалу казавшаяся прозрачной, и есть мрак, могила, погибель...
выкатывали в душную, пьяную, орущую толпу сотрудники "летучей" дворцовой
охраны; местные филеры терлись среди народа, высматривая "бомбистов";
хорошо проверенные дворники, а также низшие чины корпуса жандармов,
которые были привезены особым поездом за день до явления народу
августейшей семьи, надзирали за порядком на тротуарах; вышколенные
городовые с трудом сдерживали толпу, которая рвалась прикоснуться к
колесам царской повозки; загодя расставленные "крикуны" то и дело разевали
пасти, поднимая окружающих на громкогласное "славьсь!". Государь отвечал
верноподданным улыбкой, а государыня "делала ручкой", придерживая второй
огромные поля соломенной шляпы, скрывавшие лицо от томительных лучей
яростного июньского солнца.
наклонившись к государыне, шепнул:
анархистах.
надобно пугать меня терроризмом? Такой восторг не организуешь, это от
сердца, как Даль писал - "изнутра".
улыбаться верноподданным. - Научи меня, как писать это очень вкусное
слово. Ви айне гуте айсбайн, - добавила она весело на своем родном,
немецком языке.
произнес речь, сказанную до того проникновенно, что гости ладони отбили,
аплодируя не столько словам, сколько тому, как милостиво и благосклонно в
н и м а л государь.
скипетром самодержавия, православия и народности, - гремел губернатор, -
являет собою тот образец могутной и широкой устойчивости, коей столь
недоставало, да и по сей день недостает, иным весям и странам. Крестьянин
возделывает бескрайние нивы, познает новые орудия труда, устанавливает
особые отношения с землевладельцем, отношения добра и уважительности,
столь традиционные для нашей общины; фабричный рабочий вместе с
промышленником дарит нам новые заводы, железные дороги и
углеразрабатывающие шахты; гимназист и студент ищут истину в стенах
императорских библиотек, университетов, церковных школ. И, вспоминая
сегодняшний проезд, ваши императорские величества, мне хочется
воскликнуть: "Нет на Руси больше несчастных и сирых!" За это - поклон вам
нижайший, государь, поклон и благодарение всенародное!
голосистые хористы позволяли гостям обмениваться впечатлениями,
раскланиваться с н у ж н ы м и знакомыми и говорить о том, кто ближе к их
величествам: Фредерикс, Плеве, Дурново или Витте. Явно Витте был в
стороне: оттерт - так ему, финансисту, поделом тихоне, нечего из себя
самого умного строить, цифирью пугать и прочей банковской премудростью! А
великому князю Николаю Николаевичу спасибо, заступнику! Спасибо генералу
Трепову, у них лица открытые, без угрюмости и забот, веселье и уверенность