пока он жил у них, ни бабушка. - Она верующая! - кричал он, заливаясь
слезами. - Поповка! А я пионер! А она верующая!
- Я тоже верующий, - сказал дядя Семен. - Я в свое, она - в свое.
Уже много позже он рассказал Коле, как в первые годы революции они
брали дохлых кошек и бросали их в окна холодной церкви, где молились
старики и старухи, вымаливая у своего Бога победы красным, своим
детям-безбожникам. И у одной старухи случился разрыв сердца, когда в нее
попали дохлой кошкой, а у нее на руках были четверо малышей: мать их
умерла от голода, а отец был красный командир у Блюхера.
Полька поднялась с колен:
- Пойдемте, я покажу вам, как добраться до Медовых Пришлиц.
Коля достал из кармана пачку немецких галет:
- Вот, мамаша, возьмите. Внукам.
- Спасибо, пан, - ответила старуха, - но мы не едим немецкого...
Они шли со старухой по дороге, которая вилась среди полей. Вдали, на
юге, громоздились горы. Они были в сиреневой утренней дымке. Когда Коля и
старуха поднимались на взгорья, распахивался громадный обзор: места были
красивые, холмистые, поля разрывались синими лесами, торчали островерхие
крыши костелов, они казались игрушечными, видно их было за многие
километры, потому что воздух был прозрачен, как вода ранним утром в
маленьких речушках с песчаным дном - каждую песчинку видно, словно под
микроскопом. Только иногда налетит ветер, тронет воду, замутит ее -
песчинки исчезнут, останется желтая масса песка. А потом вдруг настанет
тишина, ветер улетит вверх - и снова песчинка отлична от песчинки, лежи
себе и рассматривай их. Так и сейчас: иногда налетал ветер, гнал быстрые
серые облака, крыши костелов скрывались, но ненадолго. Были видны красные
черепичные крыши домиков. Курились дымки. Голосили петухи. Шло утро.
- Большевики такие страшные, что пан бежит от них? - спросила старуха.
- Я ищу свою невесту. Она ушла с родителями. Все уходили, и они ушли.
Старуха взглянула на Колю и сказала:
- Пан знает, что у него порван пиджак на спине?
- Знаю, - ответил Коля, хотя он не знал про это - видимо, порвал в
лесу.
- Немцы любят опрятных панов, - сказала старуха и внимательно
посмотрела на Колю.
- Я тоже люблю опрятность - ответил он. - Приду туда и зашью.
От дороги отходила тропинка к маленькому домику стоявшему возле леса.
- Мне сюда, - сказала старуха. - До свидания, пан.
- Всего хорошего. Спасибо, пани. Вы что, специально носили свечу в
часовенку?
- Нет, я шла из Кракова, там в тюрьме мой сын.
- За что ж его?
- За разное, - ответила старуха.
- Если хотите, я могу прийти помочь вам по хозяйству, - сказал Коля. -
Отсюда недалеко до лагеря?
- Километров пять. Не беспокойтесь. У меня два внука, мы управляемся. А
пиджак зашейте, немцы не любят тех, кто неопрятно одет.
В Медовых Пришлицах Колю допрашивал старый немец в мятой армейской
форме. Он мотал его часа четыре. Потом заставил написать подробное
изложение своей истории, забрал его аусвайс, посадил в маленькую
комнатушку без окон, запер дверь на французский замок и выключил свет.
Коля знал про лагеря, в которых группировались те, кто уходил с
немцами. Такие лагеря стали организовываться месяца три-четыре назад и
поэтому не успели обрасти немецкой пунктуальностью - текучесть была
громадная, лагерный персонал не особенно квалифицированный, потому что в
основном сюда, в эти лагеря, стекались люди, верные фашистам: полицаи,
служащие бургомистратов, торговцы. Проверка носила характер поверхностный:
немцы не успевали толком заниматься с явными врагами, им было не до
прислужников.
Коля считал, что со своими документами наверняка пройдет проверку.
Потом он рассчитывал получить направление на работу - таким образом
произойдет легальное внедрение. А это всегда самое главное в работе
разведчика. Он знал по материалам генштаба, что людей, прошедших такие
лагеря, направляли на строительство оборонительных сооружений, без конвоя
и со
вободным жительством у цивильных граждан.
"Конечно, элемент риска во всем этом есть, - думал Коля, по-стариковски
медленно поглаживая свои колени, - но это риск разумный. Во всяком случае,
более разумный, чем торчать в Рыбны на площади возле костела или ночевать
в лесу. Я играю ва-банк, но у меня козырная карта и я знаю психологию
моего противника в такой ситуации. Ворота этого лагеря не охраняются.
Охраняют, и то два инвалида, только один барак, где содержатся человек
пятнадцать новеньких - обычная и естественная проверка".
В темноте трудно уследить за временем. Кажется, что оно ползет
медленно, как старая кляча. Сначала в кромешной темноте хочется двигаться,
а после - исподволь - находит на человека медленное оцепенение, остро
чувствуется усталость, а потом начинает клонить в сон, но сон не идет, и
человек барахтается в тягучей дреме. Все в нем обнажено, он слышит
какие-то шорохи, потом начинаются слуховые галлюцинации, а потом ему
видятся светлые полоски, и он думает, что в щели пробивается свет, а на
самом деле это в глазах звенит темнота она ведь звенящая - эта полная
темень, положенная на гулкую, напряженную тишину.
"А может быть, стоило все же идти на встречу к костелу? - думал Коля. -
Но это слишком безынициативное решение. С моим польским языком было бы
глупо два дня околачиваться по здешним местам без связи. А сидеть в лесу -
значило бы попусту переводить время. А так я использовал шанс. Он обязан
быть моим, этот шанс. Все за меня. И нечего психовать. Это все из-за
темноты. Надо думать о том, как жить дальше. И все. Нечего пугать самого
себя. Разведчика губит не риск, и не случай, и не предательство.
Разведчика может погубить только одно - страх".
Его продержали в темной комнате, как ему казалось, часов десять, не
меньше. Он ошибся. Он просидел там пять часов. Старик офицер, тот, что его
допрашивал, сказал:
- Теперь идите в барак. Мы проверяем ваши документы. Ничего не
поделаешь: война есть война.
- А я и не в претензии, - Указал Коля, - только обидно: как с врагом
обращаетесь. У меня от темноты глаза разболелись.
- Ничего, ничего... Идите в барак, завтра все решится... Часовой,
отведите этого господина в зону.
Часовой довел Колю до колючей проволоки, а там пустил его одного.
Когда Коля шел через темный двор к бараку, над входом в который горела
синяя лампочка, кто-то вышел из другого барака. На крыльце возле синей
лампочки Коля остановился, чтобы закурить. И вдруг он услышал чей-то
тихий, до ужаса знакомый голос:
- Санька!
Коля врос в крыльцо, спрятал в карман зажигалку и, не оборачиваясь,
пошел в барак.
- Санька, - негромко повторили из темноты. - Ты что, Сань?!
К Коле подошел человек - молодой еще, но с сединой в волосах. Коля
лениво глянул на него и судорожно сглотнул комок в горле: перед ним стоял
Степан Богданов, его приятель по Москве, из тридцать седьмой квартиры. Он
пропал без вести в сорок первом - так говорил его отец.
- Вы ошиблись, - сказал Коля, - вы меня с кем-то путаете. Я не Саня, я
Андрей. Спокойной ночи...
- Стой, - сказал Богданов и взял Колю за рукав пиджака. - Не сходи с
ума, понял? Не сходи с ума!
АНЯ
Она добралась в Рыбны на второй день под вечер. Аня вываляла в дорожной
пыли свою шерстяную кофту, испачкала грязью лицо и, согнувшись, как
больная, пуская слюни - к блаженным немцы не приставали, - медленно прошла
через большое село: сначала кружным путем, по окраинным улочкам, а потом
через центр, мимо костела, двухэтажного каменного дома сельской управы,
мимо большого магазина и нескольких указателей, укрепленных на площади.
Синие стрелки показывали расстояние до Кракова и Закопане.
Аня вышла из Рыбны и двинулась через перелесок на юго-восток, к гряде
синих карпатских гор. Она решила переночевать в лесу неподалеку от Рыбны,
чтобы послезавтра идти на площадь перед костелом - искать Вихря или самой
пытаться выйти на связь с Мухой. Центр ждал сеанса.
Она сошла с дороги и через скошенное желто-коричневое поле двинулась к
опушке частого леса среди берез торчали сосны и лиственницы. Лес был
красив - листва звонко трепетала под ветром, в глухой чаще кукушка
отсчитывала годы чьей-то жизни, ручей, спрятанный в разросшемся
кустарнике, бормотал свою быструю и невнятную речь.
Аня отошла от опушки с полкилометра и решила остановиться на ночлег, но
потом отошла еще подальше - огонь костра виден с дороги, а в глубине леса
можно развести большой огонь, и греться возле него всю ночь, и вскипятить
воды в маленьком немецком котелке, а потом развести в нем концентрат и
сделать венгерский гуляш. Аня однажды ела этот гуляш - с сушеной морковью,
черным перцем и кусочками вяленого мяса. Он был очень вкусный, почти как
похлебка, которую в тайге варил отец, когда Аня приезжала к нему на
Контровский Владимир
Контровский Владимир
Жюль Верн
Доставалов Александр
Афанасьев Роман
Шилова Юлия