Чтение 4–й страницы книги ~Пароль не нужен~

нашего возможного прихода. В большом надо уметь жертвовать малым, не так
ли?

- Скажите правду: ваш скепсис - это ход картежника, который боится
спугнуть талию?

- С вами опасно сидеть рядом, князь. Вы ясновидящий.

Гиацинтов вызвал адъютанта, вечно сияющего вкрадчивого Пимезова, и
спросил его:

- Воленька, не сочтите за труд поинтересоваться: из Хабаровска
никаких новых известий не поступало?

- О Постышеве?

- Да.

- Я уже интересовался, Кирилл Николаевич. Пока ничего.

- Нет вестей - уже хорошие вести, - сказал Гиацинтов задумчиво. -
Барон Унгерн обожает повторять эту фразу, а он фанатик веры, я отношусь к
нему с большим доверием. Я прошу вас, Воля, все время следить за
новостями.

- О, конечно, Кирилл Николаевич.

Адъютант неслышно вышел из кабинета. Гиацинтов остановился напротив
Мордвинова, долго на него смотрел, а потом сказал задумчиво:

- А то плюньте на все, князь. Оставайтесь, право слово, а?

ХАБАРОВСК. ЦЕНТР

_____________________________________________________________________

Утром город был одет голубым туманом. Снизу, с Канавы, тянуло
горьковатым дымком - во дворах жгли мусор. С реки поднимался туман, и
город стал похож на Петроград: дома, вывески, деревья на
Муравьево-Амурской улице зыбки и смотрятся словно через папиросную бумагу.
Хабаровск еще не проснулся: редко прогрохочет извозчик по булыжнику,
простучат каблучки по тротуару, и снова влажная тишина ложится на город.

Постышев в кожаной куртке, подняв воротник, вышагивал по улице.

Возле дома, где помещался профсоюз конторских служащих, толпилась
очередь: дамочки в потертых пальтишках с облезлыми соболями, сухощавые,
тщательно выбритые мужчины в офицерских шинелях без погон, два милиционера
и делопроизводитель исполкома Лысов.

Постышев остановился и негромко спросил даму в шляпке с заштопанной
вуалеткой:

- За чем стоим?

- Скоро будут выдавать благотворительные американские посылки.

Ни милиционеры, ни Лысов Постышева не видели, а если б и увидели, так
не сразу признали бы: фуражка надвинута низко на глаза, воротник
приподнят, только торчит у комиссара Восточного фронта нос и топорщатся
коротко подстриженные рыжие усы.

- Вы слыхали, - говорят в очереди, - оказывается, из чикагского
яичного порошка можно прекраснейшим образом делать кексы.

- Что вы говорите?! Их яичный порошок сделан из нефти, от него химией
воняет за версту.

- Нефтью стали рак лечить.

- В России теперь у каждого рак души, а тут нефть бессильна.

- Что же вы предлагаете?

- Нагайку. Прекрасное лекарство.

- Я б яичным порошком большевиков кормил, от него брюхо пучит и
газоном-с отходит.

- Сударь, здесь дамы.

- Какие это дамы? Проститутки.

- Они же старухи!

- А вы старых проституток не видели? Особый смак! А вон в вуальке -
спекулянтка. Э, милиционер, махорки нет?

Милиционер обернулся, чтобы ответить, и заметил серые спокойные глаза
Постышева. Минуту он вспоминал, где видел эти глаза, а вспомнив, легонько
толкнул локтем товарища.

- Влипли, - прошептал он, - комиссар тут.

- Можно вас в сторонку? - сказал Постышев милиционеру.

Не дожидаясь ответа, комиссар перешел улицу и вышагивал до тех пор,
пока очередь не исчезла, растворившись в тумане. Он остановился возле
тумбы, на которой были расклеены афиши. Сразу же полез за папиросами,
закурил, зло отшвырнул спичку, нахмурился и, не оборачиваясь, тихо
спросил:

- Ну?

Трое - за его спиной - молчали.

Постышев резко, корпусом развернулся.

- Нищенствуем? - гневно спросил он. - Подачку клянчим?

Милиционер - тот, что постарше - поднял голову, и Постышев увидел,
как тряслось его одутловатое, с желтизной лицо.

- Я в семье сам - шестой, товарищ комиссар. Четверо мальцов у меня.
Младшенькому - год. У него живот вздутый и ноготки не растут...

- У меня трое, - сказал второй милиционер.

- Жена в чахотке, - пояснил Лысов. - Кровохарканье третий месяц. И
дочка при смерти. Я им бекон на сальце топлю...

Тихо в городе. Спит еще Хабаровск.

- Я понимаю, - враз сникнув, сказал Постышев, - я понимаю... Что же
делать-то, а?

- Так вам видней, товарищ Постышев, - жестко ответил Лысов. - На то
вы и комиссар...

- Детишек очень болезненно хоронить, - сказал милиционер, - они в
гробу махонькие и до того тихие, что глохнешь...

- Зайдите ко мне в штаб завтра утром, - сказал Постышев.

Ушел он быстро, еще больше ссутулившись, вышагивая длинными тонкими
ногами с выпирающими коленями - широко и торопливо.

ГАЗЕТА "ВПЕРЕД"

_____________________________________________________________________

Заместитель редактора Григорий Иванович Отрепьев - поэт. Ночами не
спит, учится технике стихосложения, даже пожелтел весь, насквозь светится.
Оттого страсть как нервен.

- Пал Петрович, - прокричал он Постышеву, который вешал свою кожанку
на ржавый крючок за дверью, - есть тема для хорошей басни. Понимаешь,
военное начальство по железной дороге без билетов ездит, а если контроль -
наган ему в нюх, и весь разговор. Я тут басенку накидал, посмотри.

- Басня, - усмехнулся Постышев, - это литература угнетенных. Ты
впрямую пиши, с фамилиями и полными именами.

Постышев был первым редактором этой газеты. Поэтому и сейчас он
проводил здесь, в маленькой типографии, возле метранпажа Моисея
Соломоновича, час-другой, но обязательно каждый день. Читает комиссар
по-редакторски: быстро и с карандашом.

- Давай-ка посмотрю.

- Посмотри...

- Нет, - раздраженно сказал Постышев, пробежав глазами строки, - от
такой басни ни холодно, ни жарко. Тут деликатничать нечего. Пиши впрямую,
как есть.

Отрепьев пожал плечами:

- Берешь ответственность, Петрович?

- Беру, Гриша, беру.

- Ладно. Сейчас в типографии имена переберу, всех обзову по правде.

- Обзови, - усмехнулся Постышев и отошел к окну, где лежала свежая
верстка.

Он просмотрел полосы и сердито потушил окурок в старой консервной
банке.

- Послушайте, Моисей, вы когда-нибудь подсчитывали, сколько слов в
нашей газете?

- Много, - скорбно ответил Моисей Соломонович. - Очень много пустых
слов.

- Я сегодня ночью подсчитал: у нас в газете употребляется четыреста
слов! Понимаете? Всего четыреста из сорока тысяч в словаре русского языка.
Не статьи - а интендантские отчеты. В сон клонит. Или вот, пожалуйста,
верстаете на первой полосе: "Н а ш е д ш е г о е н о т о в у ю
м у ф т у, пропавшую в то время, когда я продавал открытки советских
вождей, прошу оную вернуть гражданину Ц ы п л я т н и к у в горторг".

- Гражданин Цыплятник платит за объявление золотом.

- Четвертая полоса есть для Цыплятника.

- Если мы объявления станем печатать на четвертой, кто будет читать
первую?

- Это зависит от того, как сверстана первая полоса.

- Вы же видите, как она сверстана: "У д а р и м п о
с п е к у л я н т у". Уже сколько раз по нему ударяли, а он все-таки жив.
Может быть, в том, что он жив, больше вины комиссара Постышева, чем гидры
мировой буржуазии?

- Крестьянка, которая тащит на базар молоко, чтобы потом детишкам
купить букварь, - не спекулянтка, хотя кое-кто склонен ее в этом обвинять.
Тут есть вина комиссара Постышева, не спорю.

В редакцию вернулся Отрепьев.

- Слушай, Пал Петрович, - сказал он с отчаяньем, - ей-богу, нет сил
работать. Пять человек на всю типографию. Мое письмо у тебя месяц лежит -
прибавь две единицы.

Не отрываясь от газетных полос, Постышев ответил: