Чтение 4–й страницы книги ~Бегство г-на Монда~

кость. Позже кассир признался старшему кладовщику, который служил в фир-
ме почти так же давно, как и он сам:

- Странно, но у него был такой вид, словно он избавился от всех за-
бот.

В шесть г-н Монд отправился в банк, где прошел в кабинет директора,
по обыкновению с готовностью принявшего его.

- Не посмотрите ли, сколько у меня на счету? На счету оказалось трис-
та сорок тысяч франков с небольшим. Г-н Монд подписал чек на триста ты-
сяч и получил деньги в пятитысячных купюрах, которые разложил по карма-
нам.

- Я мог бы отправить их вам, - предложил заместитель директора.

Впоследствии он понял, вернее, так ему показалось, что в тот момент
г-н Монд был еще готов оставить деньги и взять лишь несколько тысячефра-
нковых купюр. Но об этом никто никогда не догадался.

Он подумал о ценных бумагах в сейфе. Там хранилось их больше чем на
миллион.

"При такой сумме, - решил он, - у моих не возникнет затруднений".

Он знал, что ключ от сейфа в ящике его письменного стола, жене это
известно, и доверенность в порядке.

Сначала он собирался уехать без денег: забирать их казалось ему ни-
зостью. Это все портило. Выйдя из банка, он покраснел и даже чуть было
не вернулся назад.

А потом он больше ни о чем не хотел думать. Он пошел по улицам, время
от времени поглядывая на себя в стеклах витрин. Возле Севастопольского
бульвара зашел в третьеразрядную парикмахерскую, занял очередь, а когда
она подошла, сел во вращающееся кресло и поспросил сбрить ему усы.

Глава II

Он делал большие глаза, по-детски, трубочкой, вытягивал губы, стара-
ясь в зеркале не смотреть на других, а сосредоточиться на своем
собственном изображении. Ему казалось, что он не такой, как все, и что
теперь, разделавшись с ними, предает их. Еще немного - и он вопросил бы
у них прощения.

Молодой парикмахер, однако, обслуживал его с безразличным видом. В
тот момент, когда г-н Монд откинулся в кресле, парикмахер подмигнул кол-
легам, подмигнул быстро, машинально, без улыбки или иронии, что походи-
ло, скорее, на какой-то масонский знак. Неужели он настолько отличается
от других своей ухоженностью, хорошей, из тонкого сукна, одеждой, изящ-
ной, сшитой на заказ обувью? Он был в этом уверен. И торопился завершить
превращение.

К тому же ему неприятно было смотреть на парикмахера, на его розовый,
выпирающий на затылке пластырь, который, видимо, скрывал мерзкий фиоле-
товый фурункул. Неприятно было смотреть и на коричневый от табака указа-
тельный палец, мелькавший перед глазами, вдыхать отвратительный запах
никотина и мыла для бритья. Но даже эти маленькие страдания доставляли
ему удовольствие!

Он только-только входил в новую для себя роль. Превращение еще не за-
кончилось. Он не хотел глядеть ни Налево, ни направо и видеть в исписан-
ном мелом зеркале мужчин в очереди; все они читали спортивные газеты,
бросая время от времени безразличные взгляды на сидящих в креслах.

Когда в день первого причастия - он тогда учился в коллеже Станисла-
ва-Монд, опустив глаза, осторожно вернулся на свое место, закрыл лицо
руками и долго сидел неподвижно в ожидании обещанного ему превращения.

То, что происходило сейчас, казалось ему бесконечно более важным. Он
вряд ли мог бы не то что это объяснить, но даже логически обдумать слу-
чившееся. Когда он только что решил... Да нет, ничего он не решал. И ни-
чего не должен был решать. Все, что он сейчас переживал, не столь уж но-
во. Вероятно, он часто мечтал об этом или же так часто думал, что, каза-
лось, сейчас просто повторяет нечто уже сделанное.

Он смотрел на себя - его щека была натянута пальцами парикмахера - и
думал: "Итак, жребий брошен! "

Он не удивлялся. Он готовился к этому уже давно, всегда. Только нос
его не привык к запаху дешевого одеколона в таком количестве: раньше он
чувствовал его, лишь когда проходил мимо какого-нибудь расфранченного
рабочего. Коробил его и пожелтевший от табака палец, и пластырь, и сом-
нительной чистоты простыня на собственной шее.

А может быть, он сам мозолил глаза: его ведь удивляло, например, что
десять человек читают одни и те же спортивные газеты; может быть, это он
раздражал всех и на него будут указывать пальцем?

И если он пока не испытывал бурной радости от избавления, то лишь по-
тому, что превращение только-только начиналось. Да, он еще совсем нови-
чок.

- Освежить?

Он расслышал, но помедлил; затем быстро ответил:

- Простите?.. Да, пожалуйста.

Однажды он сбрил свои усики щеточкой, которые сегодня вновь исчезли.
Это было давно - в самом начале его второго брака. Радостный и, как ему
казалось, помолодевший, он вернулся домой на улицу Балю. Жена посмотрела
на него маленькими черными, уже жесткими глазками и процедила:

- Что с вами? Вы просто неприличны.

Нет, он не стал неприличным, он стал совсем другим человеком. В его
лице появилось вдруг что-то простодушное, и причиной тому явились как
выдававшаяся вперед верхняя губа, так и весь рот, который, казалось, по-
стоянно о чем-то умоляет, не то дуется и капризничает.

Монд расплатился и неловко вышел, все время извиняясь, поскольку спо-
тыкался о вытянутые ноги ожидающих.

Всякое начало - а это было именно начало - трудно. Монд нырнул в пе-
реулок и пошел по едва знакомым кварталам. Ему казалось, что все на него
смотрят, он чувствовал себя виновным и в том, что сбрил свои усы, как
преступник, который боится быть опознанным, и в том, что в его карманах
триста тысяч франков. А вдруг полицейский на углу бульвара остановит его
и спросит...

Монд выбирал самые темные, самые таинственные улицы, освещенные почти
так же скупо, как в былые времена.

Ну разве не удивительно в сорок восемь лет - именно в сорок восемь!
-решиться на то, что не удалось в восемнадцать, ровно тридцать лет на-
зад? И чувствовать себя почти так же, как тогда: не думать ни о жене, ни
о детях, ни о чем случившемся с тех пор?

Он прекрасно помнил свою первую попытку. Был такой же зимний вечер.
Он жил на улице Балю - он всегда жил там, - хотя занимал тогда комнату
на третьем этаже, над кабинетом отца, теперь это комната Алена. В то
время освещались еще газом.

Было часов одиннадцать вечера. Они поужинали вдвоем с матерью, женщи-
ной доброй, с тонкими чертами лица, матовой кожей и меланхоличной улыб-
кой. В тот вечер она выглядела бледнее обычного, глаза у нее были крас-
ные, заплаканные, и огромный дом вокруг них казался пустынным. Слуги хо-
дили бесшумно и разговаривали тихо, словно в доме несчастье.

Отец еще не вернулся, что случалось нередко. Зачем же тогда около пя-
ти он прислал кучера за чемоданом и шубой?

Он вечно менял любовниц. С недавних пор ею была маленькая актриса -
ее афишами пестрел весь Париж, которая казалась опаснее других.

Отец всегда был весел, одет с иголочки; каждое утро к нему в особняк
приходил парикмахер, после чего отец отправлялся в клуб заниматься фех-
тованием, а днем его уже видели на скачках в серой шляпе и визитке.

Неужели он ушел навсегда?

Норберу очень хотелось утешить мать.

- Иди спать, - сказал он ей с чуть печальной улыбкой. - Ничего страш-
ного.

В тот вечер он долго стоял в своей комнате у окна, прижавшись лицом к
стеклу. Погасив свет, смотрел на улицу. Шел мелкий дождь. Улица Балю вы-
мерла, он не видел ничего, кроме двух огней: пламя газового рожка метрах
в пятидесяти от дома и красноватый, словно светящийся экран, прямоу-
гольник штор какого-то окна, за которым порой мелькала тень.

Со стороны улицы Клиши угадывалась жизнь, и Норбер Монд, прижавшись
пылающим лбом к стеклу, чувствовал, как его охватывает дрожь. Позади ца-
рила глубокая, полная, пугающая тишина. Знакомый особняк, привычные ком-
наты, предметы, которые он видел изо дня в день, все они - он это
чувствовал - жили угрожающей и страшно неподвижной жизнью. Даже воздух
казался живым, таил в себе угрозу.

Черный призрачный мир сжимал его, стараясь любой ценой удержать, по-
мешать ему уйти, узнать другую жизнь.

И тут прошла женщина. Он видел лишь черный силуэт, зонтик. Подобрав
платье, она быстро шла по блестевшему от воды тротуару, потом повернула
на углу улицы, и его охватило желание бежать, вырваться из дома; каза-
лось, он, пусть даже с огромным трудом, еще может это сделать и тогда,
выбравшись наружу, будет спасен.

Его подмывало сорваться с места, броситься сломя голову в поток жиз-
ни, несущийся мимо застывшего дома.

Норбер вздрогнул: в темноте бесшумно отворилась дверь. От страха он
чуть не закричал и уже открыл было рот, но нежный голос чуть слышно
спросил:

- Спишь?

В тот день у него еще был выбор, но он упустил свой час.

И снова упустит его, намного позже, когда будет женат первый раз.

Удивительно сладостно и одновременно страшно думать об этом теперь,
когда он наконец совершил то, на что уже давно решился.

Тогда ему было тридцать два года. Он выглядел точно так же, как сей-
час, может, чуть полнее: его еще в школе прозвали Булочкой! Однако рох-