Чтение 31–й страницы книги ~Клеарх и Гераклея~

разбойников, третьи -- философов в широких плащах; были тут и рыбаки, и
земледельцы, и мариандины, и птицеловы, и персы, и женщины, и птичьи хари, и
звериные, одни настоящие, другие ряженые, лев возлежал с ягненком, как в
золотом веке, а иные и вовсе представлялись широкой запеканкой или огромным
фаллосом. Крик стоял невообразимый.

Предосторожности ради рядом с Клеархом было несколько преданных ему
пафлагонцев, в том числе командир их Атуса. Атусе это зрелище было внове, и
он спросил Клеарха.

А т у с а. Друг мой! Я слыхал, что представления в честь Диониса у
греков называются то трагедиями, то комедиями. Скажи мне, какая между ними
разница и как называется это представление?

К л е а р х. Друг мой! То, которое ты видишь, несомненно, комедия. Для
такого утверждения есть следующие основания: во-первых, тут действуют
конкретные современники, а не вымышленные герои древности; все заканчивается
непристойным торжеством и изобильным пиром, в то время как трагедия
заканчивается гибелью и смертью; и в-третьих, герои трагедии, не лишенные
известных недостатков, но сами по себе достойные победы и возбуждающие наше
сочувствие, гибнут вследствие ударов судьбы, расстраивающей даже наилучшие
планы.

Что же касается комедии, то она с самого начала изображает мир,
вывернутый наизнанку, тут победа остается не за роком, а за неправедными и
обманщиками и все кончается, как я уже сказал, невиданным изобилием в связи
с земным воцарением бога.

Тут Клеарх опять заметил брата под деревом по ту сторону моста, указал
на него и сказал Атусе.

К л е а р х. Вот, пожалуйста, что я говорил о комедии? В трагедии
Пенфей, в женском одеянии прокравшийся на таинства Диониса, впал в бешенство
и был растерзан менадами, а в комедии, как видишь, брат мой, наоборот,
выздоровел, чудесным образом избавившись от вчерашней лихорадки.

А т у с а. Кто такой Пенфей?

К л е а р х. Это одно из прозвищ Диониса: бог хотел обмануть своих
почитателей, представив дело так, что бога якобы можно убить.

Меж тем не один Клеарх заметил Сатира под деревом, трое или четверо
молодых людей, вчерашние его сотрапезники, выбрались из толпы и поспешили
ему навстречу; Сатир поднялся, маша рукой. Только, однако, они вступили на
мост, раздался страшный крик -- одна из опор сползла вместе с пластом земли,
бревна, венки, гирлянды и юноши посыпались в пропасть в два плефра шириной,
куда Геракл спускался за Кербером; Сатир в двух шагах от пропасти упал без
сознания на руки раба.

Народ оцепенел; родственники бросились было к обрушившемуся мосту; один
из рабов пропавшего что-то закричал, другой стал на колени.

Вдруг пафлагонец Атуса, еще плохо понимавший по-гречески, увидел, что
толпа вокруг упавшего раба топчет и рвет его на куски; люди хватают людей,
те вырываются. Кодрий, брат одного из погибших, кричит что-то с перекошенным
от ужаса лицом и тоже падает на колени.

-- Что он говорит? -- спросил Атуса.

К л е а р х. Друг мой! Он говорит, что эти четверо замышляли убить меня
в самый миг жертвоприношения, но гнев Диониса покарал заговорщиков. Так оно
и есть; как я уже сказал, Дионис в деле Пенфея морочил голову людям, уверяя,
что бога можно убить.

x x x

Клеарх, невозмутимый, докончил все обряды, топор швырнули в пропасть
вслед за мертвыми телами, которых толпа не дала вытащить; в складках одежды
погибших нашли кинжалы, и показания заговорщиков, потрясенных и публично
признававшихся, не оставляли места для сомнений. Народ не допустил их,
умоляющих о защите, до алтаря и растерзал на месте.

Вечером в доме эсимнета раздавали пироги, люди рубили горлышки бутылок;
сади были открыты дня всех.

Сам Клеарх, обхватив голову руками, сидел у постели брата; рабов он
прогнал; масляный светильник горел над ложем.

-- Я, наверное, умру, -- сказал Сатир с усмешкой, -- ты хоть бог, а не
над всем властен.

Клеарх встал, переменил повязку ему на лбу и сказал:

-- Это все пройдет. Врач говорит, это больше от потрясения.

Сатир закрыл глаза. Оба молчали.

-- Боги, -- сказал Клеарх, -- никогда не оставляют своей завистью самых
выдающихся -- эта шутка вполне в духе Диониса: твоей болезнью расстроить
планы заговорщиков. Ведь они, опасаясь мщения, хотели убить тебя вместе со
мной, и твое отсутствие с самого начала расстроило их планы; а когда они
увидели тебя и решили действовать одновременно по данному сигналу, тут бог
вмешался опять.

Тут братья заговорили о разном: о том, как обстоят дела в усадьбе; о
новых посадках; Сатир сказал, что он посадил перед своими окнами две
персидские яблони, и если они не приживутся, пусть Клеарх посадит еще.
Клеарх закусил губу и, переменив тему, спросил:

-- И еще позавчера эти люди звали тебя на пир?! О чем вы говорили?

Тут Сатир вгляделся в лицо брата и понял, что тот два дня морочит его.

-- Что ж, -- сказал Сатир, -- я говорил о том, чему был свидетелем. О
том, что ты освобождаешь рабов убитых и жен, и дочерей убитых выдаешь замуж
за этих рабов. О том, что многих ты обещал тайно спасти от народного гнева
за деньги, но, выманив у них имущество, отнял и жизнь. О том, что ты почти
всегда лично руководишь убийствами, если не считать смерти тех, кого ты
извел аконитом! О том, что из двух заговоров, составленных против тебя из-за
твоего человеконенавистничества, один на самом деле был подстроен твоими
соглядатаями и оба стали лишь предлогом для расправ!

О том, что, казнив обвиняемых, ты казнишь и палачей, как ты сделал с
Агаридом! О том, наконец, что даже эта проделка с Митрадатом, оказывается,
это ты ее придумал, и это мерзость, хоть он и варвар, однако ж твой друг и
возлюбленный!

Клеарх усмехнулся и пробормотал:

-- Стар я стал для любви, которую воспевает Платон.

-- И еще я сказал, что два года назад коринфянин Тимолеонт с друзьями
убил своего брата, Тимофана, за то, что тот посмел провозгласить себя
тираном, и что убить тирана -- не подвиг, а гражданский долг.

В комнате было совсем темно, братья были одни; за дверью, однако, как
всегда, ждали пафлагонцы, телохранители Клеарха. Клеарх засмеялся и сказал:

-- Мальчик мой, неужели ты болен только оттого, что решил убить
человека?

Сатир помолчал и ответил:

-- Брат, власть тирана омерзительнейшая из возможных,, но она же, как
ни странно, способна превратиться в свою противоположность. Ведь то, что
тиран делает для себя, можно делать и для общего блага. Ты простил долги и
разделил землю, но что толку, ведь при этом ты разрешил покупать и продавать
ее! Не пройдет и пяти лет, и опять государство разделится как бы надвое:
государство бедных и государство богатых, с непрестанной враждой. И притом
земли окажутся не в руках благородных, а в руках наиболее корыстолюбивых и
жадных. Стоит между тем не поделить землю, а сделать ее общею, и город наш
послужит образцом для всей Эллады, а стремление к стяжанию и вызываемые им
пороки -- зависть, ненависть, ожесточение и тяжбы -- исчезнут навсегда.

-- Мальчик, -- с досадой пробормотал Клеарх, поднимаясь и покидая
комнату, -- ты действительно болен.

Клеарх вышел на улицу, люди восторженно закричали, приветствуя его,
ночь превратилась в день, все были с факелами и светильниками, изображавшими
солнце и звезды в человеческих руках; в городе царило самое разнузданное
веселье: тирсы высекали из камней молоко и мед, по городским улицам текли
потоки похлебки, а с карнизов свисал оживший резной виноград. Идти Клеарху
не дали, а подхватили и понесли; девушки разбрасывали цветы и гирлянды, а
толпящиеся люди прикрывали уста правой рукой, приветствуя воротившегося
Диониса, бога виноградной лозы, и отца его, виноградаря и земледельца.

Клеарх и Сатир больше никогда не возвращались к ночному разговору;
Клеарх не тронул брата, однако впоследствии умертвил лиц, донесших о
заговоре, опасаясь ложных слухов.

Заключение

Так-то кончается дело в милетских баснях и эфесских повестях:
всенародным венчанием.

Кончим так и мы нашу басню и вернемся к повествованию правдивому.
Клеарх правил Гераклеей восемь лет. Ни до, ни после город не знал такого
процветания. Город разбогател чрезвычайно, множество чужестранцев селилось в
нем, видя, что тиран посягает не на имущих, а лишь на тех, кто соревнуется с
ним в могуществе.

Ставил он себе в заслуги новые завоевания от Псилиона до Китора и вещи,
которыми пристало хвалиться скорее лавочникам, нежели правителям: обилие
продуктов на рынке и дешевизну. По всему побережью и в царстве скифов
чеканили монету по образцу гераклейской и амфорам придавали гераклейский
вид.

Клеарх изображал на монетах себя, но только в виде Диониса. Часто во
фригийской шапке, древнем головном уборе местных царей. И в самом деле, если
в городе он правил, опираясь на народное собрание, то в завоеванных землях
он считался царем и раздавал землю своим приближенным и наемникам. Ведь
имущество, розданное друзьям, и само себя приумножает, и само себя охраняет,
и обратно может быть забрано в любое время; так же, впрочем, поступали и
Дионисий, и Александр Ферский, и Эвфрон в Сикконе, а позже и Птолемей, и
Селевк.

Войны его были успешны, народ чтил его, как бога, а новая жена подарила