шелохнулся.
в дежурку и принесли бы поднос со шприцами и две ампулки скофеталя, сестра
вам даст.
губой разрасталась какая-то тень - тень презрения.
сказал Стефан, забыв о психиатрии.
протянул юноше руку.
смущенно посмотрел по сторонам - нет ли кого, кроме больных, в палате. Но
тут парень стремительно и неловко перегнулся через столик, едва не свалив
скульптуру, и схватил руку Тшинецкого. Не пожав, отпустил, словно его
обожгло. Потом повернулся к фигурке, уже не обращая на врача внимания.
отметины на своей огромной ручище.
лучше сломать больному руку, чем дать ему себя поцарапать, - таков был их
девиз. Малый, вероятно, порядочно "навыкобенивал". Но видно, и получил
сполна. Хотя санитаров тысячи раз учили и предупреждали, они тайком, когда
врачи не видели, брали реванш и пациента, который им докучал, били
мстительно, наверняка, по-мужицки, как побольнее, с умом. Колошматили
через одеяло или в ванной, чтобы следов не оставалось. Стефан об этой знал
и хотел строго-настрого запретить избивать паренька, но не мог: официально
побои запрещены, а вмешиваться в "способы" санитаров было не в его власти.
кармана кулак; в нем была зажата бумажка в пятьдесят злотых. Юзеф
помягчал. Он понимает. Он и раньше присматривал, но теперь-то уж как за
родным...
будто они в полном одиночестве. Пока Юзеф незаметно прятал сложенную
купюру, Стефан, задохнувшись от собственной решимости, изменившимся
голосом проговорил:
прошлой ночью арестовали?.. Вы знаете...
груди. А Юзеф, казалось, еще ждал чего-то. В глазах промелькнула искорка
любопытства, тут же затушенная ухмылкой ревностного служаки.
знаете, господин доктор?
этот отнял у него столько сил, что даже голова закружилась.
все более слащавой ухмылкой. Его воловьи глаза округлились.
электричестве не держал, это крестник его, Антек. Ну, кто его знает? Ох,
уж и конбинатор был, конбинатор! - повторил он, будто любуясь этим словом.
- С немцами пил, делишки с ними разные обделывал, уж с _человеком_ и слова
сказать не хотел, такой _важный_! Думал, купил он немца-то, а немец -
хитрый, пришел ночью и, как курицу, схватил! Сегодня на машине туда с
Овсяного приезжали, два раза туда-обратно мотались - столько _этого_ было!
Под щебенкой все запрятано, в ящиках запаковано, что тебе товар!
_не считался_. Ума палата! Ну, вот тебе и конбинатор.
вдоль дороги идти - через лес и направо... Там суют лопату в руки - яму
копать, и над этой ямой ставят. Потом мужика на дороге изловят, чтобы,
значит; закопал. Сами, вишь, _не мараются_...
что иначе и не могло быть, ощутил такую ярость, такую ненависть к Юзефу,
что пришлось прикрыть глаза.
подались. И куда это такому старому по болотам-колдобинам корячиться? Все
от того, что пригляду не было, да от глупости. Ихнее, что ли, дело-то -
эта амуниция, или как там ее? - понизив голос, закончил Юзеф.
ладонь таблетку люминала, затем, подумав, еще одну, проглотил обе, запив
водой, и как был в белом халате, наброшенном на ночное белье, повалился на
кровать.
Юзеф барабанил в дверь. Тетка Скочинская сообщала, что отец тяжело
заболел. Звала срочно приехать.
у Паенчковского отпуск на несколько дней.
поскольку вы уж туда едете, может, разузнаете, как там немцы?
поглощен писанием: волосы всклокочены, казалось, они источают
электричество. Зрачки подергивались; это означало, что он все глубже
уходит в себя. Его громкий, металлического оттенка голос гремел на весь
коридор; входя в комнату, Стефан услышал:
маленьком скульпторе.
любопытно. Любопытно...
прочитал он.
Такое вот примерно вступление. - Он взял листок и начал читать: - "Матка,
гноящаяся солнцами: Вселенная. В ней копошатся триллионы звездных личинок.
Бурное размножение..." исторгающее гарь и клубы черного порохового дыма,
схватка следует за схваткой, тьма идет за тьмой, - импровизировал он, так
как на листочке было всего несколько коротких фраз.
полыхали глаза, было вдохновенно и красиво.
- жандармы, толпа, дико атакующая двери и окна, темные вагоны, провонявшие
перекисшим потом, клопы. В чудовищной толчее трудно было сохранять
достоинство: в темноте лица не видно, а молчание воспринималось тут как
капитуляция. Спустя час Стефан уже ругался, как сапожник.
коваными башмаками шаркают по мостовой, звук такой, словно по ней тянут
металлический невод. Над крышами домов изредка пролетают самолеты с
черными крестами: небо было немецким.
главенствовал сладковато-затхлый аромат мастерской меховщика, и это сразу
разбудило память.
головой, вырезанной в притолоке, Стефан едва смог сдержать волнение. Дверь
как дверь...