Чтение 31–й страницы книги ~Полторы сосульки~

отсутствующим голосом. -- Не тошно было?

-- Молчи, Клоун! -- в сердцах оборвал я, хватая его руку.

Маленькую вялую руку с тонкими усталыми пальцами.

О многом хотелось спросить этого пришельца из детства. Но он опять был
слишком похож на меня. Спрашивать его -- все равно что спрашивать вслух
самого себя. В голове вертелась глупая мудрость: вода принимает форму
сосуда, в который налита. Индивидуальный облик Тольда начисто выветрился с
его никакого лица.

С лица артиста Ермилова, больного другими людьми.

Девушка-билетер принесла корзину цветов и список ролей на ближайшие
спектакли. Как я понял -- для утверждения. Ермилов едва пробежал его
глазами, странно усмехнулся, чиркнул ногтем поперек страницы и нетерпеливо
отбросил:

-- Потом-потом. Все потом! Завтра. Сегодня у меня гости. Школьные
друзья.

Впитав и тотчас погасив юные черты билетерши, Тольд снова помолодел,
подобрался, упруго и энергично вскочил на ноги. Переохлажденный лед
мгновенно кристаллизуется по всему объему.

-- Так вот, братцы-сестрицы. Сейчас ко мне -- и никаких возражений.
Отпразднуем встречу. Заодно, Лыдик, за твой подвиг поднимем тост. И за
будущую дочь.

Я вздрогнул.

-- Тебе, Снежаночка, помню, сирень к лицу. Извини, не заказал. Но я
полагаю, белая роза ничуть не хуже.

Он распотрошил корзину, изящно приколол цветок на Жаннино платье.

-- Прелестно, не правда ли? И куда я, дурак, раньше смотрел? Не дуйся,
не дуйся, Вадим, нам, старикам, позволительно за чужими женами приударить...

Отелло!

-- Скуд вызывать не будем, люблю ходить пешком.

Подхватил Жанну под руку и устремился к двери.

Он креп на глазах, был очень весел и оживлен. Но меня его превращения
не обманывали: Тольд-Радужка опять кого-то играл. Я шел за ними по пятам и
никак не мог отделаться от подсчетов. Каждому спектаклю два года жизни,
пусть даже один... Сколько ж ему осталось? Дурная моя сосредоточенность,
действуя помимо воли, подсовывала ответ. Я отмахивался. Упирался. Но
совладать с собой не мог. Я всегда слишком хорошо считал...

Возле столика, на котором был небрежно брошен список ролей, я замедлил
шаг. Оглянулся. И отыскал ногтевую Толлерову черту примерно на половине
страницы.

Список начинался с Сальери.

Подчеркнут был Патрик Мур, комендант Меркурия.

А дальше шли князь Мышкин. Король Лир. Илико -- лунный чабан. Лодимир
Скаржинский.

И еще одиннадцать ролей, которые Ермилов никогда не сыграет.

На углу Митрофаньевской улицы

Смена была легкой, шли незначительные сообщения с мест. Утечка цвета с
Водяного панно Технологического института... Сорванный ветром с Дворца Детей
флюгер... Повышение сотового давления под декоративным сводом гостиницы
"Радость"... И прочие мелочи. С такими неполадками уличные диспетчеры
справляются собственными силами, лишь по традиции рапортуют на пульт
районного инженера. К сожалению, последние годы на долю мелочей приходится
двадцать восемь процентов всей информации. Если так уж необходимо для
статистики, пусть бы сообщения оседали в долговременной памяти, а сюда, в
координаторскую, поступали только ЧП, только то, что угрожает здоровью людей
или производственным циклам. Пора ставить вопрос перед главным инженером
города...

Род вспомнил, что на прошлом его дежурстве как раз и случилось такое
ЧП: на поверхность воды в Обводном канале всплыло масляное пятно площадью
сорок квадратных метров. Пришлось блокировать движение прогулочных лодок и
яхт, ставить с двух сторон перемычки, подгонять земснаряды, фильтровать
участок, продувать дно воздухом на большую глубину. После чего ему же,
районному инженеру, досталось гасить недовольство катающихся ограничением
лодочных маршрутов. Этих бы катающихся -- да в те времена, когда
экологической службы в городе не было. Правда, чувства юмора у горожан
всегда хватало. Какой-то чудак даже предложил тогда переименовать начиненный
промышленными стоками Обводный канал в Хрустальную набережную!

Род усмехнулся и запросил завод резиново-. технических изделий -- там
впервые сегодня пробуют стан бессерной вулканизации. Оттуда ответили:
порядок. Дав заодно указание операторам проверить холодильные системы
пневмопочты, районный инженер отвернулся от экранов перекурить -- одна из
привычек, от которой труднее всего оказалось отучить человека. Пыхнув
факелом электрозажигалки, откинулся в кресле, вытянул ноги и закрыл глаза.

-- Род, посмотри, пожалуйста, не могу разобраться...

Голос молодого диспетчера Стэна не выразил тревоги, скорее --
недоумение. Поэтому Род не торопился открывать глаза.

Стэн на половине экрана смущенно улыбался, вторая половина изображала
угол Обводного канала и Митрофаньевской улицы. Интересно, до чего живучи
названия. Давно уже нет Митрофаньевского кладбища. Позабыта существовавшая
потом на его месте Митрофаньевская барахолка. А название хранит корень
утраченного звука.

-- О чем речь, Стэн?

-- Да вот он... Идет... -- Стэн ткнул пальцем в человека на экране,
который с набережной Обводного повернул в глубь Митрофаньевской. Шел он
прогулочным шагом, заложив руки за спину...

В принципе, Митрофаньевская не закрыта для прогулок. Ничего особенного
за ней не числилось. Те же обеспыленные мостовые, лоснящиеся от
глазурованного асфальта. Тот же искусственный газон тротуара, дышащий
неназойливым влажным теплом. Настоящая трава между деревьями выглядела тоже
вполне добропорядочно -- чистенькая, новенькая, остроконечная, будто
подогнанная стебелек к стебельку. Тем не менее не закрепилось за этой улицей
славы прогулочной. Вероятнее всего, потому, что ее формировали нежилые
объекты: Балтийская дорога и цепочка переходящих одно в другое промышленных
предприятий. Нечего на ней было смотреть-. И делать нечего.

-- Не нравится, говоришь, что идет? -- переспросил Род.-- А конкретнее,
позволь узнать?

-- Зачем ему туда?

-- Резонный вопрос. Впрочем, пусть его. Никому же не мешает.

-- Да? Ну, ладно. А я подумал... -- Стэн не договорил и протянул руку
выключить экран.

-- Погоди, сынок. Дай увеличение. По-моему, я его где-то видел...

Стэн перебросил изображение на другую камеру, спереди. Незнакомец был
ужасно сутулым и худым. Лицо невзрачное, унылое. Длинный тонкий нос несмело
тянул лицо вниз; к носу, наоборот, поднимались снизу плотно сомкнутые острые
губы. Маленькие глазки медленно глядели со дна обширных и очень пологих
глазных впадин.

-- О, черт! -- Род сжал ладонями виски. -- Как же я сразу не догадался?
Знаешь, кто это? Поэт.

-- Какой поэт?

-- Не поэт, а Поэт. С большой буквы. Стихотворцев у нас вдоволь, а Поэт
на всей Земле один.

-- Не может быть! Тот самый? Ох, Родион Михайлович, прости, я ведь не
знал. ..

-- Зря извиняешься. Он не выступает по телевидению, не печатает
портретов. И то сказать, с таким лицом... Ни тени же интеллекта! -- Род
спохватился, что тратит слова впустую. -- На линии все в порядке?

-- Вроде бы... -- Стэн неуверенно кивнул. Поди знай, все ли? Впервые на
службе он сталкивался с искусством. Наверняка у них с Поэтом разные мнения
насчет порядка. Вдруг у художника крушение образа там, где у инженера полный
ажур? Вдруг Поэту для вдохновения нужна какая-нибудь трещина в асфальте, --
так что ж теперь, мостовые из-за него калечить?

-- Ладно, сынок. Спокойней. Я сам прослежу. Включи-ка панораму до
границы района...

Род вызвал из резерва начальника смены, передал ему контроль общий, сам
сел к дубль-экрану. За правую сторону улицы он не волновался: сквозь
трехуровневую ограду зеленых насаждений блестят разноцветные эстакады,
жуками ползают электрокары, парят над рельсами беззвучные поезда --
любо-дорого посмотреть! На всякий случай районный инженер отменил выход
тяжелого грузовика по южной ветке и порекомендовал дежурному перевести на
полчасика световую сигнализацию в инфракрасный диапазон -- откуда знать, как
действуют на Поэта перемигивающиеся огоньки? Потом, правда, придется,
компенсировать лишнее тепло, но тут уж ничего не поделаешь.

Теперь левая сторона. Квартал от угла до угла занимают краностроители.
Здание у них, как и всюду, под хлорофилльной краской, озон, тишина. В общем,
нормально. Дальше химкомбинат на автономном цикле, без обмена с окружающей
средой. Затем... Род не поверил глазам, щелкнул фильтром телепомех:
показалось, кто-то с любительской камерой влез на его волну. Но нет. Между
заводом и комбинатом действительно стояла палатка и суетились цыгане.

Род побагровел:

-- Кто допустил?

-- Они тут со вчерашнего вечера стоят, -- растерялся Стэн. -- Я же не
знал, что нельзя...

-- При чем тут нельзя? Человеку везде можно, если нет опасности его
жизни и здоровью. Но не во всякое же время!

Зло пыхтя, районный инженер раскурил бездымную сигаретку. Зря в самом
деле напустился на парня. Разве тот виноват? Девяносто лет космической эры,
а эти бродят. С какой целью? Чего ради? На эти вопросы нет ответа. За
цыганами числятся песни и пляски, гитара, Гитана да театр "Ромен". Вся
цыганская жизнь -- театр -- зажигательный, кровь в дрожь! Из поколения в
поколение. Без попыток цивилизоваться. Может, знают или ищут цыгане такое,
что нечаянно утратили остальные? Давно уж извели мы диких вирусов.