первые струйки воды, отыскавшие щели в нашей крыше. Единственное, чего
я боюсь, это чтобы не рухнули стены и чтобы нам не пришлось выползать
из-под них в объятия грозы...
все-таки в хижине лучше, чем на берегу, где опасно раскачиваются
огромные деревья, где с холмов несутся потоки... Нам угрожает только
молния, но позволяю себе надеяться, что мы особого интереса для нее не
представляем. Я съежился от холода... Я мечтаю: ночью дождь
прекратится, утром взойдет солнце, мы разведем костер и зажарим птицу.
У костра мы отогреемся. А пока струйки льются на мою голову, Ного
стонет от пережора, я промок до ниточки, которой на моем теле нет. И
мечтаю.
вызывает в моей памяти тот, первый ливень, который обрушился на меня в
ночь после гибели Амара, отрезал меня от "Викинга" и моих товарищей. В
моих воспоминаниях об этом ливне большие пробелы. Думаю, из-за
психического потрясения, связанного с гибелью Амара; сказалось и
падение в ущелье, и голод, и множество других испытаний. Мне трудно
выдерживать последовательность в моем повествовании. В цепочку
последовательно развертывающихся картин вдруг врывается картинка, не
связанная с предыдущими ни сюжетом, ни логикой. Она все путает,
сбивает с толку, и я в конце концов сам не могу понять, что после чего
произошло.
сознания; дерево, которое несло меня по реке, мои соседи по несчастью
- обезьянки и малый Гривастый...
три дня, и все время под непрерывным ливнем, пока снова не попали в
затор. На этот раз я не медлил, тем более, что мое спасительное
дерево, вернее - два дерева, ткнулись в затор почти у берега. Я вылез
на скользкий берег вслед за обезьянками, совершенно обессилевший от
голода и холода. Меня держала сознании одна мысль - скорее вернуться
на "Викинг", прочь с этой ужасной планеты.
может двигаться только со стороны моря. Не помню, сколько я шел.
Впрочем, шел - не то слово. Я больше полз, скользил, скатывался,
карабкался... Перевалив через холм, я уткнулся в поток такой же
мощный, какой оставил за холмом. Я не впал в отчаяние, для него тоже
требовались силы. Я шел вдоль берега, пока пространство вокруг меня не
утонуло в быстро сгустившихся тропических сумерках. Было так темно,
что я не видел своих ног. Шел на ощупь. Шел до тех пор, пока не
забрался в густые, колючие заросли. Там свернулся калачиком под
кустом. Я уже не мог заботиться о своей безопасности, потому что был
не в состоянии что-либо делать. Охватив голову руками, провалился во
мрак.
бочажке я напился воды. Накачанный полиинтерфероном, я не боялся
инфекции, а может, и не думал об этом. Естественно, я не мог
ориентироваться, чтобы определить, где же я нахожусь. Низкие темные
тучи закрывали небо, заросли кустарника ограничивали видимость. Меня
окружала неопределенность, которая ничуть не лучше бесконечности.
Фронтальное движение циклона замедлилось, направление ветра
подчинялось теперь рельефу местности. Я даже не мог сказать, в какую
сторону движутся облака. Их тяжелые туши напарывались на скалистые
вершины холмов и клубились вокруг них. И тем не менее, я шел,
доверяясь единственному компасу - интуиции, чувству, которое дремлет в
каждом, важно только вовремя к нему прислушиваться.
представить себе, как длинна ночь. Движение видимого, привычного мира
лучше любых часов указывает нам время, чувство конкретного времени. Но
если ты затерян в неизвестном мире и тебя окружает непроницаемая тьма,
и единственный родной звук, который ты слышишь, это звук собственного
сердца, а остальные звуки - это шум дождя, не пытайся определить или
угадать время; не пытайся, потому что рискуешь сойти с ума.
за одну длинную жизнь. С тех пор я понял тайну преклонения своих
пращуров перед Солнцем и огнем - источниками света, созданными
Природой и Человеком.
постоянно обновляющейся бесконечности ночного мрака. Он наступал
неотвратимо и, не торопясь, прерывался на рассвете. Это было короткое
отступление, чтобы через двенадцать часов снова обрушить на меня муки
вневременного существования...
ужас тьмы. Утром я отправился дальше...
откроется морской горизонт, а затем и берег. Изнурительная борьба с
кустарником сокращала день, ночь наступала всЈ быстрее, и я погружался
в сон.
связанным с предыдущими. Утром вода помогла мышцам следовать приказам
мозга, но к полудню - а полдень угадывался по максимуму освещенности -
изменилась не только местность, но и я сам. Не знаю, действительно ли
это произошло вдруг или так показалось моему болезненно-усталому
восприятию. Серый цвет под влиянием дождей превратился в коричневый и
черный, а затем позеленел. Нескончаемый дождь непрерывно орошал мелкие
листья и распускающиеся почки; невидимые зерна подняли в атаку из-под
земли свои зеленые ростки, отвоевывая в борьбе за место под солнцем
сантиметр за сантиметром. Зеленые объятия зарослей сузили доступный
моему взгляду мир до расстояния вытянутой руки, хотя он и раньше не
был особенно широк. Мне показалось, что струи дождя стали теплее, но я
не уверен, что это не благодаря моим субъективным ощущениям -
температура тела понизилась, например, с тридцати шести и восьми до
тридцати пяти и пяти. Конечно, дождь в таком случае будет казаться
теплее парного молока. Такой температурный эффект вполне вероятен,
если учесть, что мои силы истощились до критического уровня, что
несколько дней у меня крошки во рту не было. Но я шел и шел,
механически переставляя непослушные ноги. Раскисшая почва
выскальзывала из-под них. На крутосклонах я падал и катился к
подножью, где меня останавливал кустарник. Я долго лежал, полузакрыв
глаза, пока мои мышцы обретали способность двигаться.
окружил целый хор звуков, словно кто-то невидимый вдруг покрутил
регулятор громкости. Журчанье воды в промоинах и оврагах стало
невыносимым, мне слышалось высокое гудение невидимого генератора, из
туч долетал громкий звон колокола, холмы вокруг меня начинали
кружиться, как гигантская центрифуга...
напротив - все смешалось, все краски и формы, как в калейдоскопе.
Осколки мира не складываются в логически осмысленную мозаику. Дальше,
по времени, следует дикий кабан, так как с ним связан скальпель; но с
этой поры скальпель начинает играть самостоятельную роль в моих
воспоминаниях...
заросли. Выбираю наиболее сочные стебельки и отправляю в рот: этот с
горечью, другой - сладковатый; оба одинаково безвкусны. Если ядовиты,
мне будет плохо, но мысль об этом скользнула мимо сознания, я уже не
во всем мог отдать себе отчет... Поворачиваю голову на шум в кустах.
На поляну вываливается кабан. Увидел меня, коротко хрюкнул, выражая
одновременно испуг и угрозу. Сразу понял, что я для него безопасен.
Принял к сведению мое присутствие и начал подрывать землю на
противоположной стороне полянки. В груде мокрой земли мелькнуло желтое
тело корнеплода. Вслед за тем послышалось чавканье. Я приподнялся на
руках, пытаясь рассмотреть, как выглядит корнеплод в надземной части.
Если кабан поедает его с таким аппетитом, значит, он и мне не
противопоказан. Лиловые мясистые ростки толщиной с палец прячутся под
нависающими ветвями кустов. Хрупкие. Легко обламываются. А до
корнеплода с голыми руками не доберешься, надо бы раздобыть палку или
острый камень. Нигде ничего такого не видно. Что-то давит в бок.
Ощупываю рукой - скальпель! Из моего горла вырвался хриплый звук
радости. Кабан встревожился. Не сводя с меня маленьких зорких глаз, он
с наклоненной головой обходит мою странную, диковинную персону по
дуге - наверное, взвешивает возможности нападения. Или бегства.
Внезапно он с громким хрюканьем бросается в кусты и исчезает.
прояснилось. Пытаюсь выдернуть этот хирургический инструмент из пояса.
Невероятно! Такое впечатление, что в голове что-то тенькнуло - и я с
ужасающей четкостью и ясностью осознаю, где я и что со мной
происходит...
корешки. Сочная плоть хрустит на зубах. Копаю все новые и новые
луковицы, поедаю, кое-как очистив от прилипшей земли. Вскоре в животе
появляется непривычная тяжесть, но пока еще можно затолкать в него
лишнюю луковицу, я не останавливаюсь - пусть раздувается.
перекрестных ремнях висели баллоны с кислородом... Все это потерялось.
В кармашках пояса нащупал две герметичных упаковки стимулина. Я даже
не подозревал, что они там хранятся. Видно, Дэйв вложил их на всякий
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Трубников Александр
Маккарти Кормак
Сапковский Анджей
Плотников Александр