Нелегкое это было занятие. Собственно, отчитываться еще было не в чем. Мы,
правда, успели уже потратить много времени, извели немало денег и в
результате... Да, результаты выражались, как говорят математики, величиной
исчезающе малой. Строго говоря, коль скоро ни зародышей, ни Сиреневых
Кристаллов нам не удалось найти, дальше оставаться на Паутоо мне и
Мурзарову вроде было и ни к чему.
наше пребывание в Паутоанском университете, но... в Москве, например,
считали (и не без оснований), что исследования метеорита Себарао, имеющего
силициевые микровключения, необязательно продолжать на Паутоо, можно их
проводить и в отечественных институтах. Теперь все дело было в том, чтобы
как можно скорее, пока нас не отозвали, добиться успеха. А успех не
приходил. Что только не перепробовали мы в те дни, какие только не
подбирали условия, чтобы вызвать к жизни маленькие, неподвижно лежащие в
каменном куске существа!
доносится отдаленный рокот океана, луна заливает неярким, немного
тревожным светом лужайку перед зданием нашей лаборатории, стало
прохладней, легче дышится, но отдохнуть, насладиться умиротворенной
природой нам недосуг. Мы забросили проклятущий отчет и лихорадочно, забыв
о времени, о еде, обо всем на свете, делаем еще одну попытку, стараясь
оживить микровключения. Испытано, казалось, все, но вот Юсгор в очередной
раз предложил внести изменения в условия эксперимента, мы ухватились за
его не лишенный остроумия план опыта и уже не отходим от установки.
готов вообще никогда не покидать лабораторию, умеет как-то ловко, словно
уменьшившись в несколько раз, уютно устроиться на циновке и поспать в
укромном уголке. Полчаса, час - и он снова на ногах, опять такой же бодрый
и неутомимый. Севена, казалось, соревнуется с ним в выдержке и
выносливости. Подвижная, ловкая, грациозная, всегда подтянутая, она своим
весельем, заботливостью неизменно скрашивала часы томительного и
тревожного ожидания результатов, умела мягко, приветливо и чутко умерить
горечь неудач, подбодрить.
мертв.
продолжаем опостылевшую отчетную писанину. Ару и Севена исчезают как-то
совсем незаметно, но не проходит и часа, как Севена появляется в
лаборатории с плетенкой из бамбука. В ней деревянные мисочки с курицей и
рисом, облитыми пряным соусом; поджаренные бананы, своей аппетитной
коричневой корочкой напоминающие пирожки; белоснежные дольки мангустанов и
объемистый, дивной старинной работы кувшин с имшеу - питьем превосходным,
о котором я так и не удосужился узнать, из чего же оно делается.
Многострадальный отчет опять откладывается в сторону. Поглощая
превосходные дары тропиков, мы с жаром начинаем обсуждать новый вариант
эксперимента и, едва покончив с едой, устремляемся в аппаратную. Ару уже
там. Он всегда оказывается там, где особенно нужен. Ару все подготовил и
только ждет, что же мы решили. А мы решили пробовать, пробовать и
пробовать!
результата, доставляя нам огорчения за огорчениями. Тревог масса. Приходят
письма из Москвы и Ленинграда. Суховатые, начальственно-назидательные, с
требованием высылать отчет. Задерживается получение аппаратуры, на которую
мы возлагаем особые надежды. А больше всего тревожит тающий кусок
метеорита. Расходуем мы его экономно, трясемся над каждой крупинкой, но он
уменьшается в размерах и уменьшается. Все чаще думается: вот закончим
последнюю крошку и работа прекратится. Безрезультатно и бесславно.
получилось описание работы по туароке, сделанной паутоанскими химиками.
Это радовало меня больше всего, давало надежду, что в случае удачи, если
все же сумеем мы оживить силициевые микроорганизмы, у нас будет средство
обуздать их. Мне даже в те небогатые успехами дни не давала покоя мысль о
их силе, о их способности убивать все живое, распространяясь с неимоверной
быстротой, и туароке... Вот здесь-то и нужно оценить по заслугам
профессора Мурзарова, сумевшего на стыке двух таких наук, как история и
химия, помочь важному открытию.
почти круглый год унизанный невзрачными цветочками. Туароке - это сорняк
паутоанского архипелага. Надоедливый и злой, распространяющийся активно,
не боящийся ни засухи, ни обильных дождей, проникающий в так трудно
отвоевываемые у джунглей культурные делянки, он был нелюбим местным
населением и всячески изгоняем. Вот он-то, этот неказистый кустарник,
уничтожаемый при всяком случае, вскоре сделался героем, спасителем
архипелага. Но об этом несколько позже.
сражались с метеоритом, Ханан Борисович углубился в древние паутоанские
записи и восстановил состав фимиама, курившегося некогда в храме Небесного
Гостя. Оказалось, это была смола, добываемая из туароке. Химики выделили
ароматические вещества из нее в чистом виде, определили их состав,
разработали современную технологию получения смол из туароке. Оставалось
испробовать, будет ли туароке, как и в легендарные времена, укрощать
силициевую плазму. Но, увы! укрощать пока было нечего.
начинали сомневаться в успехе. Все попытки повторить "подвиг Рокомо"
неизменно кончались ничем. Структуры, которые, несомненно, представлялись
нам какими-то микроформами силициевой жизни, оставались в своем
первозданном состоянии. Юсгор безуспешно пытался выступить в роли нового
Рокомо, с той только разницей, что вместо друзей Молний, помогавших
легендарному герою, ему помогали современные приборы и мы все.
Паутоанского университета мощную электростатическую установку. Наконец
великан пришел, был спешно установлен, испытан, и срез метеорита очутился
в его разрядах. Ничего! Впрочем, отчаиваться еще было рано. Огромное
количество комбинаций нужно перебрать, чтобы попытаться создать точно
такие же условия, при которых образовалась "пена гнева - созидания" тогда,
тысячу лет назад, в загадочном храме Небесного Гостя... А может быть, и не
образовалась?.. А что, если легенда - это плод безудержной фантазии?.. Но
окаменевшая пена? Рука Лавумы? Наконец, нетленная ткань, найденная
Мурзаровым?.. И все же сомнениям не было конца. Допустим, верны наши
соображения и "пена гнева" как низшая, чрезвычайно стойкая форма
силициевой жизни и в самом деле возникла тогда из метеорита. Кто может
поручиться, что она сохранила жизнеспособность еще в течение тысячелетия?
Метеорит почему-то не желал воскресать.
нарастать с кинематографической быстротой, но тогда... Тогда мы с Юсгором
не могли похвастать обилием новостей и тихо завидовали Мурзарову. Как
историк и археолог, он откапывал в древних рукописных документах Паутоо
массу увлекательных сведений о событиях, так или иначе связанных с
силициевой загадкой, и уже успел отослать для опубликования две чертовски
интересные статьи.
Я все еще не мог свыкнуться с тропиками, из Ленинграда приходили
неприятные, вызывающие тревогу письма: серьезно болела мать; в Паутоанском
университете из-за бесконечных неудач складывалась нервозная напряженная
обстановка, а тут еще начался период дождей и окончательно поверг меня в
уныние. В те дни я все чаще и чаще ловил себя на трусливой нехорошей
мысли: "Домой! А как бы уехать домой?"
на сто восемьдесят градусов.
университетской территории. Как-то поздним вечером, возвращаясь к себе в
коттедж, я проклинал все на свете и особенно тропические ливни. "Не бывает
гроз сильнее, чем в месяце Ливней, и не бывает гроз страшнее, чем в Ночь
пришествия Небесного Гостя", - вспомнил я слова легенды о Рокомо и Лавуме
и, несмотря на потоки, низвергавшиеся с неба, бросился назад, в
лабораторию, к телефону.
всего нашего теперь уже довольно сложного хозяйства. Установку мы
поместили в отдельном небольшом бетонном здании и теперь возились с ней,
выкатывая ее под тропические ливни, сочетая искусственные разряды
колоссальной мощности с естественными потоками тропического дождя. Это
было не очень забавно и, скорее всего, бесполезно. Силициевым
микроорганизмам, сидящим в осколке метеорита, обильное душирование не
помогало. Не охлаждало оно, правда, и нашего пыла. Мы продолжали ставить
опыты, усложнившиеся теперь до крайности. Каждый раз, закончив работу, мы
должны были втаскивать все оборудование в помещение и только тогда,
уставшие и злые, отправлялись, под ливнем конечно, отдыхать.
ветер, вздымающий к небу пыль и листья, грохочет гром, лиловые молнии
прорезывают тяжелые тучи, и в их вспышках ослепительно загораются
скалистые склоны Себарао. Вскоре все заволакивается непроглядной серой
лавиной воды, срывающей листья, ломающей сучья, а то и целые деревья. Но
достаточно случиться, что день-два не выпадет дождь, и природа изнывает от
засухи: вянут листья, все покрывается слоем пыли и замирает. Две недели
без потоков живительной влаги - и на островах беда, угроза полного
неурожая. Дожди в Макими часты и обильны. Когда они неистовствуют,
кажется, нет никакой возможности жить в этом водяном царстве, но, к
счастью, они кончаются быстро. Полчаса, час - и воды стекают, впитываются
Курылев Олег
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Пехов Алексей
Посняков Андрей