Чтение 31–й страницы книги ~Светлое время ночи~

Он не сменил позы, не опустил клевец, из-за чего высокопарная учтивость варанца приобретала дополнительные смысловые измерения:

- Воистину, в тебе есть много царственного. Редко случалось мне встречать подобное стечение добродетелей не только в одном человеке, но даже и в одном гэвенге. Ты честен, умен, чтишь "Эвери" и - надеюсь - умеешь быть не только опасным врагом, но и добрым другом.

Все сказанное Лагхой (кроме, быть может, "опасного врага") было ложью. Но мысленно - мысленно! - Лагха уже сидел в своем кабинете на вершине Свода Равновесия и делал большую политику. А слово "политика" в оринском языке с точностью до одной гласной совпадает со словом "ложь".

- Они бегут! - этот одинокий ликующий крик раздался откуда-то с гребня стены, на котором самые ловкие дружинники Маш-Магарта уже начали понемногу махать мечами.

- Уходят! Отовсюду! Варанцы драпают! - вскоре уже голосили все.

Тот день запомнился Ларафу как худший день его эрхагноррата.

Очень скоро выяснилось, что залп "молний Аюта", от которого он проснулся в первый раз, был не залпом, а взрывом.

Взорвалась огнетворительная смесь. Без нее "молнии" были совершенно бесполезны. Хоть колдуй, хоть ворожи, они не способны были убить и муху.

Конечно, взрывом дело не ограничилось. Занялся пожар, который удалось потушить только час спустя, бросив на тушение всех, способных держать хоть ведро, хоть кружку. Именно зарницу от этого пожара изнасилованное дым-глиной сознание Ларафа приняло за рассветное солнце. В огне погибла львиная доля продовольствия, фураж и палатки в той части разбитого в замковом дворе лагеря, которая примыкала к хозяйственному крылу.

"Пришла беда - отворяй ворота!" - нахмурился Лараф, провожая взглядом двух пехотинцев, которые выволакивали из его покоев тело Кин, которое, не имея времени цацкаться с одеждой, они попросту положили в мешок из-под овса.

Кин умерла на рассвете, не выдержав призрачных лобзаний дым-глины. Маленькое, недоразвитое для ее телосложения сердце не снесло натиска лавины нежданных удовольствий и разорвалось надвое. Когда Лараф проснулся, она была уже мертва.

Нотта, Фафна и Рамен сидели в каморке близ апартаментов Ларафа, нахохлившись, словно галки во время ливня. Никто из них не плакал - они сами чувствовали себя едва живыми.

- Вот так потанцевали, - процедила Нотта, она всегда недолюбливала дурманящие зелья.

- Бывает и хуже, - буркнула Фафна. Это была ее идея насчет дым-глины.

- Да чего разнылись!? Ну ее к Шилолу. У нее изо рта всегда воняло, - отозвалась Рамен. Она недолюбливала Кин.

Итак, объединенные силы Маш-Магарта и Гинсавера были уже под стенами замка. Лараф понял, что пора умолять о помощи "Семь Стоп Ледовоокого". Ибо без этой помощи рассчитывать особо не на что.

Он препоручил общее руководство обороной Валиену окс Ингуру и, вытолкав девочек взашей, взял книгу в руки.

Опустошив свой ум и войдя в столь непростое для разума состояние "непротивления очевидному", Лараф поцеловал оклад своей подруги и, держа ее на весу, открыл.

Пустой разворот. Белый, как спина Рамен. Лараф мгновенно вспотел всем телом. Он успел отвыкнуть от нелюдимости подруги. В последнее время она была с ним довольно приветлива.

Он перевернул страницу. К счастью, страница перевернулась.

На следующем развороте была нарисована отвратительная беспородная шавка. Коротконогая, с вислыми, поросшими редкой шерстью ушами, вся в лишаях. Шавка скалилась на него из Желтого Раздела. Рядом с ней лежала вполне шавочья кучка-кренделек.

Под рисунком он увидел надпись. От надписи шла стрелка, упиравшаяся своей острой мордкой в собачью кучу. Видимо, текст относился именно к ней.

"Сие дарю моему господину

Сие не дым и не глина,

Не яд, не лекарство,

Хватай скорей - и на царство!"

Лараф дважды перечитал стих. Дважды проводил взглядом стрелочку до самой кучи. И покраснел.

"Она, кажется, обиделась, что я эту их... дым-глину нюхал", - догадался Лараф.

В последнее время на него много и часто обижались. Гораздо чаще, чем некогда в Казенном Посаде. Причем обижались почти исключительно женщины. Почему-то Лараф был уверен, что если у книги и есть пол, то этот пол - женский.

- Постой, милая, ну что ты в самом деле, - залепетал Лараф. Этот запев был им отработан еще на Овель. - Я, конечно, подлец. Вчера мне нужно было с тобой поговорить... Но, видишь ли, так получилось... И в этом нет моей вины... Все эти проклятые шлюхи! Пойми, ты, одна ты остаешься моей самой любимой подругой. К Шилолу эту дым-глину! Хочешь, я поклянусь, что больше никогда...

Конечно, Лараф не был уверен в том, что книга его слышит. Скорее, он был уверен в обратном. Но теперь, когда на стенах Гинсавера занималась рукопашная, он уповал на любой, самый мизерный шанс.

Лараф не знал толком, что творится там, за окном. Но он был совершенно уверен, что дела плохи. В такой день, чувствовал Лараф, дела просто не могут идти иначе.

Он был уверен, что сможет вымолить у книги прощение. Он был уверен - это не серьезно. Поскольку помнил: женщины никогда не обижались на него всерьез.

Он попробовал перевернуть страницу. Страница не переворачивалась.

- Ну милая, ну что же ты... - Лараф ласково провел пальцем по псиному хребту.

И тут произошло нечто, что не укладывалось даже в расширенные дым-глиной и магической практикой рамки разумения Ларафа окс Гашаллы.

Шавка вывернула шею, сердито зарычала, высунула вполне объемную, осязаемую голову из страницы и вцепилась Ларафу в палец. Выступила кровь, хрустнула заноготная косточка указательного пальца.

- Эй, ты что!!? - истошно заорал Лараф и затряс кистью.

Хватка шавки не ослабевала. Она держала его палец так, словно была не поеденной лишаями нарисованной дворнягой, а охотничьим псом, натасканным на промысел кабана.

Лараф попробовал еще раз. Было так больно, что он завизжал.

- Отстань! Прекрати! - голосил Лараф. - Клянусь Шилолом, я буду хорошим!

Помогая себе правой ногой, он пытался оторвать книгу от истекающего кровью пальца.

Шлеп! - его усилия все-таки принесли результат. Книга шмякнулась на ковер, на лету захлопнувшись.

- Ты ш ума шошла, шо ли? - подвывая, Лараф засунул палец в рот, чтобы отсосать кровь.

Глаза его заволокло невольными слезами. Боль в раскуроченном пальце была ошеломляющей.

Рот наполнился кровью. Лараф сел на лавку и, обнаружив там кисейное платье покойницы Кин, решил пустить его на перевязку. Когда палец стал похож на мумию, он наконец немного успокоился.

У теперешней глиняной оболочки Лагхи, наряду с множеством ярко выраженных недостатков, имело и некоторые неоспоримые достоинства. Например, она легче переносила потерю большого количества крови и была не столь чувствительна к боли, как настоящее человеческое тело из плоти и крови.

Благодаря этому, Лагха не потерял сознание от избытка боли, когда ему разнесло пол-лица осколком ядра, и не свалился в обморок, расхлестав по снегу едва ли не половину своей "глиняной" - хотя и красной, но все-таки фальшивой - крови.

Поэтому, удовольствовавшись страшной клятвой именем Изначальных гэвенгов Потерянного клана, он оставил в покое барона Вэль-Виру и смог присоединиться к дружине Маш-Магарта, овладевшей южными укреплениями замка.

Оттуда, с гребня стены, Лагха наслаждался повальным бегством своих коллег и соотечественников, ради которого они с Эгином едва нее распростились с жизнью. Эгин, кстати, до сих пор не появлялся, разведчики пока так и не нашли ни его самого, ни хотя бы его останков.

К чести гнорра, это его немного печалило, хотя по безжалостной логике событий Эгин был теперь не очень-то выгоден ему, Лагхе. Все оборачивалось к лучшему, Эгин свою роль сыграл, овладеть своим подлинным телом он, Лагха, скорее всего сможет и сам - если вообще сможет, - и везучий отставной аррум вновь получался лишним гвоздиком в боевой машине любви, которую предстояло являть Овель, Лагхе и многострадальному народу Варана.

Это был тот случай, когда Лагху - по все той же логике событий - должен был устраивать любой исход: и гибель Эгина, и встреча с ним, живым-невредимым. Однако, наблюдая за бегством варанцев, Лагха не раз ловил себя на мысли, что Эгина будет ему сильно не хватать - хотя бы в качестве наидостойнейшего соперника.

Свод Равновесия и морская пехота покидали Гинсавер, как тараканы - не очень организованно, зато очень быстро. Отказать варанцам в изобретательности значило погрешить против очевидного. Чтобы уйти из Гинсавера, по главному двору которого метались быстрые, как молния, бестии, окровавленные от морды до самых кончиков хвоста, были использованы все подручные средства.

В одном месте участок стены был на половину высоты снесен давешним обстрелом "молний Аюта". Свалив под щербатой стеной огромную кучу из постельных принадлежностей баронов Гинсавер - которых оказалось на удивление много - варанцы сигали в нее, потешно кувыркались в перинах, достигали наконец твердой земли и бежали без оглядки.

Лагха с радостью отметил, что среди бегущих варанцев есть и знакомые аррумы, и даже какой-то толстый субъект, отдаленно похожий на пар-арценца Опоры Благонравия.

Это значило, что некоторое количество старших офицеров Свода все-таки уцелело. Если к ним прибавить оставшихся в Варане, плененных в районе Мельницы Песиголовца и находящихся сейчас на борту кораблей в районе Белой Омелы, можно было надеяться, что в Пиннарине удастся сколотить новый костяк Свода и за пару-тройку лет зализать глубокие раны этого подлого года.

Правда, присмотревшись к толстому субъекту, Лагха понял, что никакой это не пар-арценц, а какой-то жирдяй из интендантской службы флота - он встречался с ним некогда в Морском Доме. И то верно - зачем тащить на Фальм пар-арценца Опоры Благонравия? Это как, прыгая в жерло вулкана, беспокоиться о лишней кружке воды - нецелесообразно.

Потом Лагха увидел свое тело, обуянное Ларафом. Тело билось в истерике на руках у Эри - о, милый, славный Эри, ты тоже жив! - и выкрикивало нечто вроде... Лагха напряг слух... "Ну что же ты!? Ну давай! Ко мне, скорее! Еще не поздно! Подруга! Вместе, как в Урталаргисе! Давай! Покажем им темное время ночи!"

"Собаку зовет, что ли?" - подумал было Лагха. Но тут же выругался: надо же, даже его - почти безупречная - проницательность дала осечку.

Подлец зовет не собаку. Он призывает свою черную книгу. Откуда бы он еще набрался этой мерзости? "Темное время ночи", "Фальм для феонов"...

"Значит, книга не с ним! Тем лучше, милостивые гиазиры! Тем лучше!"

Эри и двое сопровождающих офицеров затолкали истерикающего Ларафа ("Позорит мое честное тело, мое честное имя!" - ужаснулся Лагха) в подъемник, балки которого были выведены наружу сквозь бойницы Граненой башни. Теперь этот подъемник, ранее доставлявший разные крупногабаритные строительные материалы во внутреннюю цитадель, служил превосходным подспорьем бегущим варанцам.

"А если б не мое ночное посещение, в этой поганой цитадели они могли бы продержаться не одну неделю! - сделал Лагха сам себе вполне заслуженный комплимент. - Это же как надо было испугать Вэль-Виру "молниями Аюта", какую магию потребовалось Ларафу высвободить из этой растреклятой книги, чтобы захватить Гинсавер прямо с ходу!"

И тут Лагху словно громом поразило. Его прежний план относительно этой черной книги никуда не годился!

Еще десять минут назад он был уверен, что завладеет ею вместе со своим телом после того, как вернется в Пиннарин. Там уже, в спокойной обстановке, можно будет решать по обстоятельствам: овладеть ли книгой, подобно тому как овладевают прекрасными, но строптивыми дворянками, то есть - лестью, силой магии, щедрыми подарками (что именно следует дарить книге Лагха уж придумал бы) - либо предать ее Жерлу Серебряной Чистоты по всем правилам и уложениям Свода.

Но - книга не у Ларафа! Она - где-то здесь, в Гинсавере! А здесь - сотни и тысячи людей, а также десятки других существ, преследующих совершенно разные цели! И любой, любой может стать обладателем ключа к семнадцати дверям мирозданья!

"Тысяча крючьев Шилола!" - больше Лагхе было прибавить нечего.

Куда быстрее, чем можно было ожидать от контуженного глиняного человека с разнесенной на кусочки лицевой костью, Лагха спустился во двор.

Увернулся от сергамены, который в ласкающем глаз ценителя пируэте достал выброшенной вперед лапой очередную лошадь - вспененную, несчастную, сходящую с ума от ужаса.

Увернулся от тела падающей лошади.

Увернулся от ее задних ног, молотящих воздух в предсмертной скачке.

Поднялся с колен, на которых оказался, сам того не заметив - здесь все было скользким от крови.

Побежал.

Споткнулся о тело какой-то женщины. Кажется, она была жива, но без сознания. В углу ее рта запеклась красная корочка. Кровь? Нет, блевотина.

Снова поднялся и снова побежал...

...Барон Вэль-Вира, знающий замок как свои четыре когтя, как свои четыре кольцевых ребра, как "Эвери", как Полную Работу, оказался в своих покоях первым. Три сергамены разлеглись на каменной площадке перед входом.

Все здесь было вверх дном. Похоже, варанец провел здесь веселую ночку. Дурманящим зельем для слабых человеков и нечистыми соитиями воняло так, что благородный нос гэвенга заложило напрочь, как при сильнейшей простуде.

Его любимое собрание образчиков местных минералов, по которым сведущий гэвенг мог судить о круговращении "земляного молока" в окрестностях Вермаута, было свалено в углу под опрокинутым столиком. Вэль-Вира страшно выругался и в очередной раз пожалел, что дал Лагхе смертную клятву не истреблять варанский экспедиционный корпус под корень.

Проблема была в том, что будь Вэль-Вира человеком, он мог бы преступить свою клятву в любой момент и с ним ничего не случилось бы. Но формы гэвенгов, в отличие от людей, находятся в различных аспектах мира, в некоторых из которых нарушение клятвы, данной в Мерехит-Ароан, влечет необратимое разрушение потусторонних гэвенг-форм. И в конечном итоге - утрату устойчивых гэвенг-форм в Мерехит-Ароан. То есть - своеобразную "смерть наполовину". А вот уже "смерть наполовину" была слишком высокой платой за утоленную жажду мести, слишком высокой.

Гэвенгу не потребовалось долго рыться в этом бедламе, чтобы найти заветную книгу барона Санкута. Она вышла к нему сама.

- Радна? - ахнул Вэль-Вира.

- Теперь и вовеки - Радна, - прошептало иносущество. - Весь мир для тебя теперь - Радна...

...Когда Вэль-Вира наконец-то изволил внять совместным увещеваниям Лагхи и баронов Маш-Магарт, когда сергамены нехотя разошлись в стороны от двери, барон Гинсавер предстал перед своими временными союзниками в белоснежной рубахе и начищенных ботфортах. Вот уж чего не ожидали!

- Что за шум? - прогнусил он. Нос Вэль-Виры был по-прежнему заложен, глаза - красны. - Я же вам говорил: я переодеваюсь к ужину.

"Он что - плакал, что ли?" - подумал Лагха.

- Барон, да разуйте вы уши! - проорала Зверда прямо в лицо Вэль-Вире. - В тридцать третий раз спрашиваю: где книга, где "Семь Стоп Ледовоокого"!?

"Семь Стоп Ледовоокого", они же отныне - лично для барона Вэль-Виры - Радна, они же отныне - Дверь, они же отныне - "Смерть гэвенгам!" - взорам всех присутствующих сейчас представлялись как квадратный локоть пустоты - прозрачной и ничем не замутненной, пропускающей свет весеннего дня, каковой локоть был раскатан ровным слоем по уцелевшему стеклу в правой нижней секции оконного переплета.

Остальные стекла были выбиты Вэль-Вирой: тяги в вытяжной трубе не доставало, а вонь стояла такая, что гэвенг просто не мог стерпеть.

- О чем вы говорите, баронесса? - отвернулся к окну Вэль-Вира. - О той якобы книге, которая якобы некогда принадлежала благородному барону Санкуту велиа Маш-Магарт? Но это ведь всего лишь легенда!

ГЛАВА 22. ВТОРОЙ ПРЕЦЕДЕНТ В ВАРАНСКОЙ ИСТОРИИ

"Варан - хозяин тверди,

Варан - владыка вод.

Да здравствует княгиня!

Да здравствует народ!"

Варанская песня

Весь обратный путь до Белой Омелы Лараф помнил в общем-то смутно. Может, оттого, что бегство войск Свода из Гинсавера по стремительности могло соперничать с переменами погоды. А может потому, что дым-глина, которую он попробовал намедни, была настоящей - настоящей запрещенной дым-глиной. Без примесей и без обмана.

И все же, некоторые картины бегства Лараф все-таки запомнил, причем довольно отчетливо. Даже слишком отчетливо, слишком реалистично - эти-то воспоминания и нервировали его больше всего.

Например, он помнил, как орал на Валиена окс Ингура, который отдал приказ отступать...

- Разве Свод отступает? Где это видано, чтобы Свод отступал перед какой-то фальмской шушерой!?

- Но, гнорр... - таращил удивленные глаза Валиен. - У них очевидное преимущество!

- Плевать мне на преимущества! Мне нужна голова Зверды велиа Маш-Магарт и этого оборотня Вэль-Виры! Мы должны стоять до победы!

- Но победа невозможна! Нам нужно щадить людей! Мы не можем себе позволить положить все наше войско здесь, в Гинсавере, в этой навозной куче! - Валиен окс Ингур тоже понемногу выходил из себя.

У него уже не было сил сдерживать гнев - больше всего он боялся попасть в плен. Он знал, что в случае чего его залезшее в долги семейство не даст за него и десяти авров выкупа. Если только кто-нибудь вообще попросит выкуп! От фальмских дикарей всего можно было ожидать. Может, они и денег-то не знают?

- Как это победа невозможна!? - хныкал Лараф. - Она должна быть наша! Какое здесь может быть отступление?

- Постойте, милостивый гиазир, но ведь вы сами говорили об отступлении!

- Когда это я говорил об отступлении? Что за бред вы несете?! - Лараф захлебнулся криком. Он был в истерике - со слезами, конвульсиями и нервным смехом.

- Но, мой гнорр, помилуйте, сегодня ночью мы с вами говорили с глазу на глаз. И вы сказали мне, что буде сложится такая ситуация, мне следует отдать приказ уходить в Белую Омелу.

- Я?

- Вы. И вот Нэйяр мне сказал только что конфиденциально, что вы и ему это говорили. И тоже с глазу на глаз...

- Я? - Лараф почувствовал себя слепым, беспомощным котенком. Пацаном в обществе прожженных аферистов.

Впрочем, он понимал - Валиен окс Ингур скорее всего не врет. Но как он сам мог решиться на такой опрометчивый шаг? На такое позорное отступление? Свод отступает - это при живом-то гнорре! Какая муха его укусила?

"Всему виной - дым-глина", - решил Лараф и тяжело вздохнул. Однако, нужно было спасать положение, чтобы Валиен окс Ингур не подумал, будто гнорр, в довершение к своему бессилию, еще и чокнулся:

- Все верно, Валиен. В конечном итоге, вчера я говорил правду. Других вариантов нет. Я проверял вас. Чтобы узнать, что вы по поводу всего этого думаете.

Лараф постарался улыбнуться. Улыбка получилась какой-то похабной. Но перепуганный - и ситуацией, и своей нежданной гневливостью, и беспамятством гнорра - Валиен окс Ингур обрадовался и такой:

- Значит, отходим...

...Лараф сплюнул на пол каюты. Как именно он покинул Гинсавер, он не помнил - вскоре он потерял власть над своей памятью и впал в забытье. То есть он, по-видимому, двигался, что-то говорил и приказывал. Только не мог вспомнить - что. Лишь в Белой Омеле Ларафу стало ясно, что книга осталась там, куда не было возврата - в логове фальмских сергамен...

Он помнил также, как отдал приказ грабить Белую Омелу, пока флот готовился к отплытию, наслаждаясь тем, что побитую варанскую экспедицию никто не преследовал - ни войска Маш-Магарта, ни войска Гинсавера. "Наверное, поленились", - ошибочно решил тогда Лараф.

Ограбление Белой Омелы как назло не принесло никаких трофеев, кроме двух десятков собольих шкурок средней выделки, забытых впопыхах местным богатеем. В целом следовало признать, что фальмский люд - беднее варанских крыс.

"А может, просто прятать добро поднаторели", - проворчал Лараф.

Ему ужасно хотелось захватить какие-то трофеи. Он сам не знал, зачем ему трофеи. И только на борту "Лепестка Персика", в спасительном для душевного покоя тепле близ персональной отопительной жаровни в персональной каюте, он понял - зачем.

"Да, мы крепко обосрались - рассуждал Лараф. - И это очень плохо. Овель, конечно, от Совета Шестидесяти меня отмажет. И в Своде авось как-нибудь обойдется. Но только... Как-то все это совсем паскудно с точки зрения авторитета гнорра, ведь никакая "подруга" драная мне теперь не поможет, сыть писчебумажная! Это надо же - так обделаться, все просвистеть, везде... С союзниками, баронами Маш-Магарт, рассорились. Врага, оборотня Вэль-Виру, оставили в живых. Никаких магических штучек-дрючек там не набрали. Даже человеческого золота, яхонтов-смарагдов и сувениров не награбили! А между прочим, в Гинсавере было что взять! И взяли бы, если б я с этими проклятыми блядями свое счастье не профукал! Но главное - потеряли столько людей, опять же Йора потеряли, аррумов всяких как собак нерезаных..." - сокрушался Лараф, кусая губы.

Ему было очень тоскливо. По-подростковому, безысходно стыдно. Он впервые побывал на войне в качестве полководца, потерпевшего поражение.

Всю ночь он угрызался безысходными думами, а вместе с утренней зарей к нему пришло решение, которое сразу показалось сверх-гениальным.

"Если победы не было, значит, ее следует придумать!" - и, выпрыгнув из-под одеяла, Лараф помчался воплощать свои планы в жизнь. Для счастья ему не хватало: каллиграфа, трофеев и шкуры сергамены.

С каллиграфом оказалось проще всего - молодой эрм-саванн Опоры Писаний Люта прибыл в распоряжение гнорра сразу после завтрака.

С трофеями уладилось к ночи следующего дня. Правда, для этого судну без знаков державной принадлежности (в который после некоторых усилий превратился "Лепесток Персика") пришлось взять на абордаж и ограбить купеческий корабль, шедший из Нелеота в Глиннард, на ярмарку. Попавший в ощип корабль имел весьма претенциозное имя "Удача морехода".

- Видать, хреновая у вас удача была, - ухмыльнулся Лараф, наблюдая за медленным погружением судна и всей его команды, в основном, правда, заранее умерщвленной, в пучины морские.

Команда "Удачи морехода" отчаянно сопротивлялась. Но успешно противостоять морской пехоте при поддержке эрм-саваннов Свода, молодых волчат, которых военный конфуз на Фальме озлобил не на шутку, они, конечно не могли.

- Эх, Своду не по экспедициям шляться надо, а купцов грабить, - решил тогда Лараф. - Доходное дельце! Жаль - не поймут...

На самом деле, великих трудов стоило ему подбить "лососей" и своих офицеров даже на этот грабеж.

Чем он их только не заклинал - интересами княжества, своим именем и своими милостями, милостями княгини, которые, де, просыплются на них, как из мешка, только в случае, если удастся доказать свою победу. И, как это ни парадоксально, офицерской честью - кому приятно осрамиться на все княжество, возвратившись домой не солоно хлебавши? Наконец, самых щепетильных пришлось припугнуть - но это как раз Ларафу, изучившему страх лучше всех других эмоций, оказалось легче легкого.

Им повезло - на борту ограбленного судна обнаружились две дюжины бочек с особым магдорнским сорокалетней выдержки, целый воз ювелирных поделок, которые, будучи правильно выложены на серебряные с чеканкой блюда, что сыскались там же, производили на не искушенного в камнях и драгоценных металлах впечатление богатой добычи.