Чтение 31–й страницы книги ~Угасающее солнце: Шон`джир~

Когда на корабле была ночь, они прыгнули еще раз, а потом еще раз, и
Дункан цеплялся за свой угол, сжимал зубы, борясь с дурнотой, а потом
вообще перестал воспринимать окружающее, оставив в памяти зияющие пробелы.
Утром, движимый отвращением к самому себе, он нашел в себе силы шатаясь
выйти из своего угла, чтобы вымыться, а после дать немного пищи своему
сведенному судорогой желудку.

Ньюн смотрел на него, хмурился, - ожидая, - подумал Дункан, - что я
умру или избавлюсь от слабости; и Дункану показалось, что он чувствует
презрение мри; склонив голову на руки, Стэн лихорадочно думал, как ему
перехватить управление у ленты, прежде чем какая-нибудь неисправность не
убьет их всех, как бы ему доставить мри в какое-нибудь первое попавшееся
забытое всеми место, где человечество не сможет найти их.

Но на это у него не хватало умения, и в мгновения просветления он
признавал это. Мри могли уцелеть - как, впрочем, и корабль. Какое-то время
он был одержим мыслями о самоубийстве, но потом в его воспаленном мозгу
промелькнуло воспоминание, что все наркотики выброшены.

- Ци'мри, - сказал в конце концов о нем Ньюн, который поднялся и
некоторое время вглядывался в его лицо.

Презрение в голосе мри обжигало. Ньюн пошел прочь, и возмущенный этим
Дункан нашел в себе силы справиться с затуманенным сознанием и подняться.
Он сразу же почувствовал дурноту, но на этот раз успел добраться до
туалета, а потом, смахивая ресницами слезы с глаз, умыл лицо и попытался
совладать с дрожью, которая сотрясала его конечности.

Он вернулся в каюту и попробовал ходить из угла в угол. Но когда он
дошел до середины, в голове у него помутилось, и он потерял равновесие. Он
рванулся к стене, как сумасшедший, протягивая руки, и, обессиленный,
прислонился к ней.

Ньюн стоял, наблюдая. Он, казалось, недоумевал, осматривая Дункана
сверху до низу; лицо закрывала вуаль.

- Ты был кел'еном, - сказал наконец Ньюн. - Кто же ты теперь?

Дункан постарался что-нибудь сказать, но слова застряли у него в
горле. Ньюн подошел к своему убогому ложу и уселся там, и Дункан тоже сел
на твердый пол, желая подняться и идти, и доказать мри, что тот неправ. Но
сил не было. Презрение Ньюна терзало его. Вспомнив о времени, Дункан
попытался подсчитать, сколько дней он провел подобным образом, без мыслей,
сбитый с толку.

- Вопрос, - сказал Дункан на хол'эйри. - Сколько дней... сколько дней
прошло?

Он не ожидал, что Ньюн ответит, заранее приготовившись к молчанию или
злобе.

- Четыре, - тихо сказал Ньюн. - Четыре, со времени начала твоей
болезни.

- Помоги мне, - попросил Дункан, с трудом открывая рот. - Помоги мне
подняться.

Мри молча поднялся и подошел к нему, и взял за руку, поставил его на
ноги и помог ему идти; опираясь на него, Стэн мог двигаться. Дункан
старался привести свои чувства в порядок, и, пытаясь обмануть их, убедил
Ньюна сопровождать его при обходе их сектора, стремясь заняться привычными
делами.

Он отдохнул, как мог, мускулы были по-прежнему напряжены; и на
следующее утро начал все снова, и на следующее... и на следующее, твердо
решив, что новый прыжок не выведет его из строя.

Это случилось через несколько дней; и на этот раз Дункан поднялся,
крепко ухватившись за поручень, борясь с тошнотой. Немного погодя он решил
пройтись по каюте, и это ему удалось; потом, задыхаясь, он добрался до
своего ложа.

Он мог, подумал Дункан, чувствуя, как в нем поднимается горечь,
позволить мри умереть, оставшись в комфорте и безопасности; он ненавидел
способность Ньюна переносить прыжки, его необъяснимую установку сознания,
которая позволяла выдержать постепенный вход в подпространство и выход из
него.

А Ньюн, так или иначе ощущая его горечь или нет, соизволил заговорить
с ним снова - сидя рядом, мри произносил длинные монологи на хол'эйри,
словно остальное его не касалось. Временами он пел монотонные песнопения,
и настаивал, чтобы Дункан повторял их, заучивал их: Дункан нехотя
подчинялся - лишь бы его в конце концов оставили в покое - и вновь были
бесконечные вереницы имен, и рождений, и слов, которые ничего не значили
для него. Все это его не интересовало - но в конце концов ему стало просто
жаль мри, который наполнял историей, мифами своей расы столь ненадежный
сосуд. Он чувствовал, что катится вниз: битва выиграна слишком поздно. Его
часто мучила рвота; конечности слабели; он становился худым как мри, и
более хрупким.

- Я умираю, - поведал он Ньюну, когда изучил хол'эйри настолько,
чтобы сказать это. Ньюн печально посмотрел на него и снял вуаль, что
означало желание поговорить очень откровенно; но Дункан не снял вуаль,
предпочитая скрывать свое лицо.

- Ты хочешь умереть? - спросил его Ньюн с глубоким уважением. На
мгновение Дункан испугался, решив, что мри немедленно поможет ему в этом,
потому что скажи мри: "Ты желаешь чашку воды?" - тон был бы тем же самым.

Он поискал подходящие слова.

- Я хочу, - сказал он, - пойти с вами. Но я не могу есть. Я не могу
спать. Нет, я не хочу умирать. Но я умираю.

Ньюн сдвинул брови. Глаза его мигнули. Он протянул изящную,
золотистую руку и коснулся рукава Дункана. Это был странный жест, акт
сострадания - Стэн достаточно изучил мри, чтобы понять это.

- Не умирай, - серьезно попросил его мри.

Дункан едва сдержал готовые прорваться рыдания.

- Мы должны играть в шон'ай, - сказал Ньюн.

Это было безумием. Дункан хотел было отказаться, потому что руки его
дрожали, и он знал, что будет промахиваться: ему показалось, что лучшего
способа покончить с собой не придумаешь. Но мягкость Ньюна обещала другое,
обещала дружбу, занятие на долгие часы. Игрок не мог думать ни о чем
другом, когда играл в шон'ай.

По соседству с красной звездой, пять дней без прыжка, они играли в
шон'ай и говорили друг с другом, незакрытые вуалями. Игру сопровождало
песнопение, и руки отбивали ритм - так играть было еще труднее. Но Дункан
научился, и теперь, даже засыпая, он чувствовал этот ритм, который
завораживал, завладевал всем его разумом; и впервые за много-много ночей
он спал глубоким сном, и утром он ел больше, чем, как ему казалось, был
способен.

На шестой день, рядом со звездой, ритм игры стал более быстрым, и
Дункан терпел боль от попадания по кости, и научился обходиться без
сострадания Ньюна.

Еще дважды стержень попадал в него: один раз Стэна подвели нервы, а
другой - собственная злость. После первого раза он разозлился и бросил
стержень, нарушив правила игры. Ньюн вернул ему стержень с такой
ловкостью, что Стэн растерялся. Дункан вытерпел боль и понял, что потерять
сосредоточенность из-за страха или гнева означало испытать более сильную
боль и проиграть игру. Он заставил себя собраться и играл в шон'ай
всерьез, пока еще с жезлами, а не с острой сталью, как играют келы.

- Почему, - спросил он Ньюна, когда у него накопилось достаточно
слов, чтобы спрашивать, - играя, вы раните своих братьев?

- В шон'ай играют, - сказал Ньюн, - чтобы заслужить жизнь, чтобы
постичь разум Народа. Кто-то бросает. Кто-то получает. Мы играем, чтобы
заслужить жизнь. Мы бросаем. Руки пусты, мы ждем. И мы учимся быть
сильными.

В Игре был порог, за которым лежал страх, и те, кто играл, знали
наверняка, что пощады не будет. Об этом можно было на некоторое время
забыть, пока темп был под силу, и лишь потом осознать, что это всерьез и
что темп увеличивается. Страх поражал нервы, и Игра растворялась в боли.

"Играй, - посоветовал ему Ньюн, - чтобы заслужить жизнь. Бросай свою
жизнь, кел'ен, и лови ее в свои руки."

Он слушал и понял наконец, почему мри испытывает огромное наслаждение
от этой игры.

И он впервые познал своего рода безумие, которое позволяло мри не
только выжить, но и наслаждаться чудовищными ощущениями прыжков, в которых
корабль бросал себя с кажущейся беспорядочностью от звезды к звезде.

Они прыгали еще дважды, и Дункан спокойно ждал, когда прозвенит
тревога и начнется растворение. Он наблюдал за мри, зная, о чем думает
стоящий перед ним кел'ен... зная, как расслабиться и бросить себя без
остатка в ритм Игры, чтобы последовать за кораблем и не бояться.

Дикий смех охватил его, когда они выходили из второго прыжка: в
планетарной разведке его учили, как _в_ы_ж_и_т_ь_, но то, как это
происходило в Игре, было чем-то совершенно чуждым - беззаботное безумие, в
котором и состояло мужество мри.

Кел'ен.

Он что-то потерял, нечто, чем дорожил когда-то; и так же, как и
тогда, когда он швырнул в забвение все остальное, что прежде принадлежало
ему, чувство утраты было смутным и отдаленным.

Ньюн молча смотрел на него оценивающим взглядом, и Стэн встретил этот
взгляд прямо, все еще не в силах избавиться от мыслей об утрате. Один из
дусов, малыш, обнюхал его руку. Стэн отдернул ее, отвернувшись под
укоризненным взглядом Ньюна, и пошел в свой угол - поступь его была
твердой, хотя чувства отказывались поверить в это.

Он не был тем, кого отправлял Ставрос.

Он сел на свое убогое ложе и взглянул на календарь, который он начал
выцарапывать и который забросил. Прошлое больше не имело значения; важно
было лишь то, что теперь у него будет достаточно времени, чтобы он
действительно мог забыть.

Забыть письменность, забыть человеческую речь, забыть Кесрит. В его