Чтение 31–й страницы книги ~Сила безмолвия~

преднамеренно выходят за интуитивный уровень, обучаясь двум
трансцендентальным вещам: во-первых, постигая существование точки
сборки, и во вторых, заставляя точку сборки двигаться.

Он подчеркивал снова и снова, что наиболее сложным знанием,
которым обладали маги, был наш потенциал чувствующих существ и знание
того, что содержание восприятия зависит от положения точки сборки.

В этот момент я начал переживать уникальное затруднение в
концентрации на том, о чем он говорил, не потому, что был чем-то
отвлечен или утомлен, но потому, что мой ум сам по себе начал играть в
игру предвосхищения его слов, словно какая-то неизвестная часть меня
безуспешно пыталась найти слова, которые были бы адекватны мыслям. И
пока дон Хуан говорил, я чувствовал, что могу предсказать, как он
выразит мои собственные безмолвные мысли. Я вздрогнул, осознав, что его
выбор слов в любом случае был лучше, чем мой. Но предвосхищение его
фраз уменьшало мою концентрацию.

Я резко прижался к краю дороги. И правда, впервые в жизни у меня
было ясное знание дуализма во мне, как-будто внутри меня находились две
совершенно отдельные части. Одна была очень старой, спокойной и
безразличной. Она была тяжелой, темной и связанной с чем-то еще. Эта
часть во мне не волновалась ни о чем, потому что она была одинакова со
всем остальным. Она пользовалась всем без ожиданий. Другая часть была
светлой, новой, пушистой и возбужденной. Она была нервной и быстрой.
Она волновалась о себе, так как была ненадежной и не пользовалась
ничем, просто потому, что не обладала способностью связывать себя с
чем-либо. Она была одинока и уязвима, располагалась на поверхности. Это
была часть, из которой я смотрел на мир.

Я преднамеренно осмотрелся из этой части. Куда бы я не посмотрел,
везде были обширные возделанные земли. И эта ненадежная, пушистая и
обеспокоенная часть меня была схвачена между гордостью за трудолюбие
человека и грустью от зрелища великолепной древней сонорской пустыни,
переходившей в опрятную картину пашни и культивированных растений.

Старая, темная, тяжелая часть меня ни о чем не волновалась. И эти
две части вступили в спор. Пушистая часть хотела взволновать тяжелую
часть, а та, наоборот, хотела остановить волнение легкой части и
научить ее пользоваться и наслаждаться.

- Почему ты остановился? - Спросил дон Хуан.

Его голос вызвал реакцию, но было бы неточным сказать, что это я
прореагировал. Звук его голоса, казалось, укреплял пушистую часть, и
внезапно я узнал самого себя.

Я описал дон Хуану осознание своего дуализма. Как только он начал
объяснять это в терминах позиции точки сборки, я потерял свою
твердость. Пушистая часть стала такой же пушистой, какой была в тот
миг, когда я заметил мою двойственность, и я вновь знал все, что мне
объяснял дон Хуан.

Он говорил, что, когда точка сборки движется и достигает места
отсутствия жалости, позиции рациональности и здравого смысла
ослабевают. Ощущение, которое я имел о старой, темной, молчаливой
стороне, было взглядом того, что предшествовало разуму.

- Я точно знал, о чем ты говорил, - сказал я ему, - я знаю
огромное количество вещей, но не могу высказать то, что знаю. Я не
знаю, как начать.

- Я уже упоминал тебе об этом, - объяснил он. - То, что ты
переживал и называл дуализмом, является взглядом из другой позиции
твоей точки сборки. Из этой позиции ты смог почувствовать древнюю
сторону человека. А то, что знает древняя сторона человека, называется
безмолвным знанием. Именно это знание ты и не можешь выразить.

- А почему не могу? - Спросил я.

- Потому что, чтобы выразить его, тебе необходимо владеть и
пользоваться непомерным количеством энергии, - ответил он. - В данный
момент ты еще не накопил ее.

- Безмолвное знание есть у каждого из нас, - продолжал он. - Это
полнейшее мастерство, полнейшее знание обо всем. Но это еще не значит,
что нельзя говорить о том, что знаешь.

- Маги верят, что когда человек осознает то, что он знает, и хочет
быть сознательным к тому, что он знает, он теряет из поля зрения то,
что он знал. Это безмолвное знание, которое ты не в силах описать,
конечно же, является "намерением", духом, абстрактным. Ошибка человека
в том, что он хочет знать его прямо, так, как он знает повседневную
жизнь. И чем больше он того хочет, тем более эфемерным становится
знание.

- Ты простыми словами скажи, что это значит? - Попросил я.

- Это значит, что человек отказывается от безмолвного знания ради
мира разума, - ответил он. - Чем больше он цепляется за мир разума, тем
более эфемерным становится "намерение".

Я завел машину, и мы двинулись в полном молчании. Дон Хуан больше
не показывал мне дорогу и не объяснял, как надо ехать - что он часто
делал, стараясь раздразнить мою собственную важность. У меня не было
ясного представления о том, куда надо ехать, но что-то внутри меня
знало и это. Я позволил этой части взять руководство на себя.

Поздним вечером мы под" ехали к большому дому, который группа дон
Хуана имела в сельской местности штата Синалса в Северо-западной
Мексике. Наше путешествие, казалось, вообще не потребовало много
времени. Я не мог вспомнить подробности нашей поездки. Все, что я знал
о ней, пожалуй, было то, что мы ни о чем не говорили. Дом казался
пустым. Не было никаких признаков, что в нем жили люди. Но я знал, что
друзья дон Хуана находятся в доме. Я чувствовал их присутствие, хотя и
не видел их.

Дон Хуан зажег керосиновые лампы, и мы сели за массивный стол.
Казалось, что дон Хуан собирается поесть. Мне было интересно, что он
скажет или сделает, но в этот момент бесшумно вошла женщина и поставила
на стол большую тарелку с едой. Я не был готов к ее появлению, и когда
она вышла из темноты на свет, как бы возникнув из ниоткуда, я
непроизвольно открыл рот.

- Не пугайся, это я, Кармела, - сказала она и исчезла, вновь
растворившись в темноте.

А я все сидел с открытым ртом. Дон Хуан захохотал так сильно, что,
мне кажется, все, кто был в доме, услышали его. Я думал, что они придут
сюда, но никто не появился.

Я попробовал есть, но голодным не был. Тогда я начал размышлять о
женщине. Я не знал ее. То есть я почти узнал ее, но я не мог заставить
свое воспоминание подняться из тумана, который окутывал мои мысли. Я
яростно боролся с самим собой, проясняя свой ум, а когда почувствовал,
что на это потребуется слишком много энергии, то просто сдался.

Сразу после того, как я прервал свое размышление о ней, я начал
переживать странное, цепенящее беспокойство. Сначала мне казалось, что
это темный, массивный дом и безмолвие в нем и вокруг него угнетали
меня. Но потом моя тоска выросла до невероятных размеров, особенно
когда я услышал слабый собачий лай вдалеке. На миг мне показалось, что
мое тело вот-вот должно взорваться. Дон Хуан немедленно вмешался. Он
подскочил ко мне и начал давить мне на спину, пока она не затрещала.
Давление на спину немедленно вызвало облегчение.

Когда я успокоился, то понял, что вместе с беспокойством, которое
почти уничтожило меня, я потерял ясное чувство знания обо всем. Я
больше не мог предвещать того, как дон Хуан выразит словами то, что я
знал.

А дон Хуан тем временем начал очень своеобразное объяснение.
Сначала он сказал, что причина беспокойства, заставшего меня врасплох с
быстротой молнии, заключалась во внезапном движении моей точки сборки,
вызванным неожиданным появлением Кармелы и моей неизбежной попыткой
передвинуть свою точку сборки в то место, где я мог бы вспомнить ее
полностью.

Он посоветовал мне воспользоваться идеей периодических атак того
же типа беспокойства, и благодаря этому поддерживать движение моей
точки сборки.

- Любое движение точки сборки подобно умиранию, - сказал он. - Все
в нас становится несвязным, а потом присоединяется к источнику
огромнейшей силы. Это увеличение энергии чувствуется как уничтожение
беспокойства.

- И что же мне делать, когда это случится? - Спросил я.

Ничего, - ответил он. - Просто жди. Вспышка энергии пройдет.
Опасно не знать, что может случиться с тобой. А когда ты знаешь - это
уже не реальная опасность.

Потом он рассказал о древних людях. Он сказал, что древние люди
знали, и даже более прямым образом, что делать и как лучше обходиться с
этим. Но поскольку они все выполняли очень хорошо, у них начало
развиваться чувство самости, которое дало им веру, что они могут
предсказывать и планировать действия, которые были нужны им для
использования. Так появилась идея об индивидуальном "я", и это
индивидуальное "я" начало определять природу и сферу человеческих
поступков.

А когда чувство индивидуального "я" стало сильнее, люди потеряли
естественную связь с безмолвным знанием. Современный человек, будучи
наследником такого развития, теперь находит себя так безнадежно
удаленным от источников всего, что все, что бы он ни делал, выражает
его отчаяние в яростных и циничных актах самоуничтожения. Дон Хуан
утверждал, что причина отчаяния и цинизма человека заключена в
небольшом остатке безмолвного знания, который остался у него, и этот
остаток совершает две вещи: во-первых, он дает человеку представление о
его древней связи с источником всего, и во-вторых, создает у человека
чувство, что без этой связи у него не будет надежды на мир,