сломанных зубах, истлевшие губы облизнул черный язык.
впились в тело. Медленно, очень медленно лицо Джонни, кричавшего от
ледяной боли, стали разрывать на части. Взмах костлявой руки - и сорванный
с его лица нос разлетелся клочками окровавленной плоти, цепкие сильные
пальцы сдавили шею - и твердые ногти вонзились в горло, задушили крик,
проткнули яремную вену, выпустив на волю темно-алую реку. Парализованный
Джонни Мейджорс с незрячими, остекленелыми от шока глазами лежал под
забрызганной кровью стеной; его нервы пылали в огне последней мучительной
боли, но отключившийся мозг был не в состоянии реагировать. Рука, лежавшая
на горле Джонни, принялась сдирать плоть, точно шелуху, обнажая сосуды и
голосовые связки. Почуяв запах теплой крови, призраки зашевелились,
подошли. Один, с красными глазами-омутами, нагнулся над Джонни. Алчно
скрюченные пальцы в мгновение ока сорвали часть щеки, висевшую на
лоскутьях кожи. Трехпалая рука с торчащими сквозь кожу суставами потыкала
в глаз, подковырнула его и вырвала из глазницы, словно дрожащую
виноградину из грозди.
лунный свет упал на разорванное горло. Из проколотой артерии в
расползающиеся лужи толчками выбрасывало кровь.
к лицу и горлу, впились зубами в плоть, рвали ее, добираясь до кости, и
грызли кость. Придавленный тварями к полу, Джонни поднял руку, но она
беспомощно повисла в воздухе, пальцы медленно согнулись, и рука упала.
Комнату заполнили звуки кормежки - хруст костей на зубах, чавканье,
чмоканье, треск разрываемой плоти. Кровь заливала пол, и изголодавшиеся
твари лакали из багровых луж, шалея от густого сладковатого запаха. Они
принялись рвать тело на части, раскусывая кости, чтобы насладиться костным
мозгом, все быстрее, все лихорадочнее, наполняя спальню эхом своего
дыхания. Женщина поскуливала, замерев на месте. Твари толкались над
трупом, споря за раны, и, осушив одну, искали новых, яростно шипя, когда
другой грубо оттеснял их в сторону. Они вскрывали новые багряные ручьи,
словно выпускали из бочонков плоти темное вино. Они пировали нетерпеливо и
жадно, они отрывали узкие полоски мяса и, выжимали из них кровь до
последней капли. А покончив с мужчиной, растерзав его на страшные для
человеческого взора куски, досуха выпив его кровь, обнаружили, что еще не
наполнили свои артерии и вены, не уняли страшную боль, не погасили
бушующее пламя - и обрушили свою мстительную ярость на женщину.
тело по полу, но не могла пошевелиться. Они пылали яростью, ибо еще не
насытились, не избавились от нечеловеческой боли, и зубы их не знали
жалости.
от прочих и поднялась на ноги. Пятясь от скопления призрачных фигур, она
поднесла окровавленную ладонь к окровавленным губам и лизнула. Потом стала
в углу и смотрела, как остальные пытаются утолить голод. В самой
сердцевине высохших, покоробленных тканей, окаменевших мышц, в ссохшейся
на костях, сморщенной плоти еще тлела мучительная боль, и каждый вдох
сильнее раздувал это пламя. В тщетной попытке успокоить жгучую боль тварь
в углу приложила руку к горлу, но не почувствовала биения жизни - сердце
давно превратилось в гниющий комок, сосуды ссохлись. Тварь вдруг пронизала
дрожь боли и ярости, безумия и ненависти.
голову и вгляделся в залитое лунным светом отражение.
сморщенной, усохшей голове. Когда-то, давным-давно, эти глаза умели
смотреть хитро, по-волчьи, светиться торжеством и пылать воинственной
яростью. В прошлом орлиный, нос провалился и сгнил, так что осталась лишь
медленно расползающаяся на все лицо яма. К изуродованной голове пристали
клочья рыжих волос, а когда тварь раскрыла рот, чтобы закричать при виде
своего отражения, лунное сияние высветило неровные пеньки гнилых зубов.
разняв отраженное в нем мертвое лицо надвое. Отрывисто дыша, кривя губы,
зомби осыпал зеркало ударами - и оно разбилось. Когда на стене осталась
пустая рама, а зеркало превратилось в россыпь осколков на полу, к потолку
взлетел хриплый страдальческий и яростный рев, перешедший в пронзительный
вой и оборвавшийся приглушенным рыданием.
прервали пиршества. Вокруг них, словно волны прилива, плескались потоки
крови, пятная бурые лохмотья обмундирования.
далеким огоньком в море. Рядом дымилась в пепельнице сигарета, у ног
стояла полупустая бутылка. Огонек горел на грузовом судне, которое шло в
порт более крупного острова. Вид его пробудил в Муре страсть бродяжить,
навеял мысли о дальних берегах, о тех, кого он когда-то знал и с кем
расстался.
человека. Тот Дэвид Мур был наивным, простодушным и о многом не
подозревал. Если судьба действительно существовала, то с ним она не
церемонилась и стремглав гнала его по той тропинке, где нечего было
надеяться найти дорогу назад. Его личная трагедия навсегда оставалась
непреложным фактом, глубоким рваным шрамом на душе. После гибели жены и
сына Мур поклялся никогда больше не влюбляться, и хотя он тем не менее
влюблялся - в города, острова, переживания - в отношениях с людьми ему не
удавалось преодолеть некоторую отчужденность. Слишком уж это было опасно.
Да, его порой тянуло к женщинам, но он, как и его случайные партнерши,
искал лишь сексуальных контактов. О чувствах речи не было. Он знал, что
слишком много пьет, потому что боится и жизни, и смерти; вернее, он был
подвешен между ними - его тело наслаждалось тем множеством и разнообразием
впечатлений, какое давали путешествия, душа же оцепенела и точно замерзла.
Мур был теперь лишь внешней оболочкой человека, который когда-то играл
волосами Бет, чувствуя, как они искрятся жизнью, словно наэлектризованные.
И все же за это время он стал только ближе к ней. Иногда, скованный сном,
Мур вдруг понимал - стоит протянуть руку, и в нескольких дюймах от себя он
почувствует ее гибкое нагое тело, притянет ее к себе и сожмет в объятиях
так крепко, что никто и никогда больше не отнимет ее у него.
стал? Каково было бы смотреть, как мальчик подрастает, заканчивает школу,
поступает в колледж? Не дай Бог, мальчуган получил бы место в банке своего
деда и задыхался бы там так же, как в свое время Дэвид. Нет, это было бы
слишком просто. Может быть, мальчик, заинтересовавшись тайнами океана,
избрал бы иную, наполненную, жизнь - к примеру, занялся бы океанографией,
проблемами охраны и очистки океана или морским строительством, тем, чем
мог бы заниматься сам Дэвид, не определи семья его жизненный выбор. Он
позаботился бы о том, чтобы Брайан узнал, как много на свете дорог и что
он хозяин своей жизни.
о риф, Мур не мог долго гнать от себя картины прошлого - вот они с сыном
играют в футбол в огромном, заросшем травой парке под кудрявыми облаками;
вот рука Бет касается его руки под длинным полированным столом на обеде в
День благодарения в поместье у Мура-старшего; вот сверкает огнями и гремит
музыкой карусель в бродячем луна-парке, их губы встречаются, а Брайан на
деревянной лошадке с красными губами улыбается и хлопает в ладоши...
и в жизнь Мура ворвался ужас, после того как доктора определили его
апатию, бессонницу и, позднее, приступы ярости как "синдром выжившего",
отец встретился с ним в гостиной их родового дома; льдистые глаза старика
всматривались в Мура сквозь синий дым кубинской сигары. Мур не смотрел на
отца, вместо этого он сосредоточенно изучал огонь, пылавший в огромном
мраморном камине.
скрипуче объявил отец, - я не намерен тебе помогать. Я хочу, чтобы ты
уяснил это здесь и сейчас. С меня довольно кабацких драк и уничтожения
общественной собственности.
пепел на восточный ковер. - Или, по-твоему, я должен был оставить тебя
ночевать в камере, чтобы утром какой-нибудь проклятый репортеришка нашел
тебя там, опухшего от пьянства, и накропал историю о том, как сынок
Хортона Мура упился, начал буянить и перебил все до единого светофоры в
восьми кварталах города? Боже правый! Именно это, конечно же, и мечтают
увидеть мои вкладчики!
Мур.
совете! - сверкая глазами, продолжал старик. - Господи, мальчик, к чему ты
катишься? Заруби себе на носу, в роду Муров не было паршивых овец! И я,
покуда я жив, не стану сидеть сложа руки и смотреть, как ты превращаешься
в позор семьи! Не стану!
камине, и ему казалось, что это море разбивается о камни.
которая, закручиваясь кольцами, поднялась к картине над каминной полкой. С
Мацумото Сэйте
Конан-Дойль Артур
Круз Андрей
Самойлова Елена
Гуль Роман Борисович
Шилова Юлия