Чтение 31–й страницы книги ~Солнечные стрелы~

подданные слепы или плохо знают вас. Тогда, конечно, стоит им кое-что
показать. Но, - добавил он, - не столь откровенно, как вы делали это в
зале для аудиенций.

- Почему? - спросил Эсториан.

- Умеренность не нуждается в дополнительном проявлении ее сути. Она
существует - и все.

- Я не был голым.

- Вы...

Фираз оборвал себя и заговорил другим тоном.

- Ваше величество, я ясно вижу, что вы не глупец, что вы сейчас
делаете свой выбор. Могу я узнать, куда клонится чаша весов?

- Во всяком случае, не туда, где царит диктат чужой воли.

- Кто может осмелиться диктовать вам, милорд?

- Ваши слуги. Они вторгаются в дела моего поверенного, навязывая мне
удобный для них распорядок дня. Ваши оленейцы пытаются снять с постов
мою гвардию по вашей команде и без моего ведома.

- Но, милорд, ваш поверенный только что проводил меня сюда. Я видел
также, что у дверей дежурят гвардейцы из Эндроса рука об руку с
оленейцами из Кундри'дж-Асана. Эта картина умилила меня.

- Мой титул кое-что значит даже в Асаниане.

- Не надрывайте мое сердце, милорд. Мы все - ваши преданные слуги.

- Надеюсь, мы больше не будем возвращаться к этим вопросам?

- Могу ли я надеяться, в свою очередь, что вы, ваше величество,
будете терпимы к нашей несколько эксцентричной манере одеваться?

- Это будет зависеть от степени эксцентричности.

- Намерены ли вы по крайней мере соблюдать фундаментальные правила?

- Обещаю не шагать по головам. В моей одежде прошу упразднить парик и
маску. Не препятствовать мне, когда захочу, гулять вне дворца.

Фираз едва заметно кивнул и надолго умолк, словно копя силы. Потом
сказал, тщательно выговаривая каждое слово:

- Намерены ли вы, ваше величество, обучаться искусству управления
асанианской империей?

Вопрос был тяжел, но прозвучал вовремя. Эсториан утомился и хотел
поскорее кончить дело.

- Если учителем будете вы, обещаю стать самым прилежным учеником на
свете.

Фираз улыбнулся.

- Большей радости вы не могли мне доставить, милорд.

***

Искусство ношения десяти верхних одежд было подобно искусству ношения
тяжелых доспехов. Семнадцать поклонов и приседаний в полной парадной
форме выматывали сильнее, чем урок боя на длинных мечах. Нюансы
телодвижений и жестов, сопровождающих приветственный танец, можно было
разучивать всю жизнь. Эсториану хотелось завыть волком.

Некоторые придворные из его свиты уже убыли в Керуварион, другие
помирали от летней жары, скуки и бюрократических притеснений. Даже на
перестановку постелей в спальнях сквайров тут требовалось разрешение
Высокого двора.

Охота не развлекала. Это зимний вид спорта - так считали асаниане.
Водные игры просто шокировали их, ведь купаться в мантиях невозможно.
Вольные упражнения, равно как и игры с мячом, не возбранялись, но на
каждой мало-мальски удобной площадке тут зеленел огородик, или был
разбит сад, или торчали торговцы. Равнина за крепостными стенами
раскалилась как печь.

Впрочем, солдаты его не роптали. Северяне, как все разумные люди,
любили поспать, если вокруг мир и покой, а сенели паслись возле
пригодного для питья водоема.

А придворные мало-помалу отбывали, как они говорили, в цивилизованные
края. Эсториан всем сердцем желал быть с ними, но из Индуверрана у него
была одна дорога - в Кундри'дж-Асан.

Он томился в собственных покоях, словно в тюрьме, не общаясь ни с кем
и не гуляя нигде, кроме небольшого, ограниченного высокими стенами сада.
Этого требовал этикет. Властитель Асаниана был отрезан от всего внешнего
мира, как последний негодяй, безумец или вероотступник.

- Так дальше продолжаться не может, - заявил он однажды регенту. - В
сопровождении стражи, в сорока слоях мантий, в носилках или пешком, но я
должен совершать прогулки и идти туда, куда захочу.

Лорд Фираз шевельнул левой бровью и почтительнейше просил его
величество никуда не выходить без оленейцев. Эта нижайшая просьба была
равносильна приказу. Впрочем, Эсториан не намеревался вступать в
пререкания с собственными подданными.

Он так и не смог привыкнуть к присутствию черных молчаливых фигур.
Вокруг них всегда крутились два или три мага, возбуждая в нем неровное
биение пульса и постоянную головную боль.

- И еще, - сказал Годри. - Нет слов, они, конечно, лояльны. Но не ко
мне, нет. К моему титулу, к положению, которое я занимаю.

В последние дни Годри был постоянно мрачен.

- Не думайте о них больше, чем они заслуживают, сир.

- Я перестану думать о них, когда разверну Умизана в сторону Эндроса.

- Скорей бы, - внезапно сказал Годри. Он нахмурился, словно
устыдившись своего порыва, и добавил: - От них несет мертвечиной.

- Годри, - одернул его Эсториан. - Ты хочешь, чтобы я отослал тебя
домой?

Лицо Годри вспыхнуло.

- Я присягал вам, милорд, - произнес он медленно. - Только смерть или
ваша воля может освободить меня от этой клятвы.

- Я отпускаю тебя, - сказал Эсториан.

- Нет!

Восклицание, казалось, вырвалось из самого сердца Годри. Южанин
замер, собирая воедино свои мысли и чувства.

- Милорд, - сказал он наконец таким рассудительным тоном, какого
Эсториан никогда от него не слыхал. - Вы, конечно, можете прогнать меня
прочь. Вы - император. Но что помешает мне вернуться обратно?

- Ты ненавидишь этот дворец, - сказал Эсториан.

- Зато, милорд, я люблю вас.

Эсториану нечего было возразить на это. Годри произнес эти слова
естественно, без излишних эмоций, как бы констатируя непреложный факт.

Таким образом Годри остался при нем. Его молчаливая мрачность
возбуждала Эсториана, его саркастическая усмешка служила противоядием
против ползучей вкрадчивости асаниан. Гвардейцы научились ходить вокруг
него тихо. Оленейцы демонстрировали ему свое уважение.

- Он убивал, и убивал хорошо, - сказал как-то один из них. Это была
высшая оценка в устах оленейца.

Клан воинов судил о ценности человека по своим меркам. Эсториан
никого не убивал своими руками, поэтому им не за что было любить его.

***

Сидани тоже ушла, как только оправилась от своей странной болезни.
День-два он еще чувствовал ее присутствие. Потом она поднялась, собрала
свои нехитрые пожитки и двинулась в дорогу.

Он попросту проглядел ее, не оценив по достоинству ее острый,
язвительный ум, ее способность говорить ему прямо в глаза вещи, о
которых никто другой не осмелился бы и заикнуться.

Скитальцы скитаются. Такова их природа. Выдумщики должны иметь пищу
для своих выдумок. Она любила Асаниан не больше, чем он, видевший
кровоточащие раны ее души, открывшиеся на развалинах старого
Индуверрана. Вряд ли ее лихорадка была вызвана черным приступом
ностальгии. Она не могла быть такой старой. Просто она душой прикипала к
своим выдумкам. Они, думал он, накапливались в ней с рождения.

***

Пустота, образовавшаяся с ее уходом, усугублялась холодностью Вэньи.
Она была где-то здесь, но не откликалась на его зов и не выказывала ни
малейшего желания разделить с ним ложе. Неудовлетворенность, копившаяся
в его теле, искала выхода, что в конце концов привело к странному
происшествию.

Это произошло в один знойный пылающий день, именуемый в циклах Ясной
Луны Солнечной Наковальней. Он пробудился от мрачного, бесцветного сна
на одинокой постели, с гудящей тупой головой и отправился в купальню.
Она, как всегда, была уже приготовлена, и слуги ожидали его с глазами,
опущенными ниц, и лицами, не теплевшими от его приветствий.

Вода приятно охладила разгоряченное тело. Руки слуг были ловки, легки
и проворны. Один из них, расположившийся сзади, гибкими твердыми
пальцами прошелся по всем болевым точкам на его спине и разминал их до
тех пор, пока боль не превратилась в удовольствие. Он, словно очнувшись,
устремился навстречу этим искусным рукам. Он желал этих сладких
страданий. Он заслужил их.

Имен своих слуг он не знал, он не говорил с ними. Тот, что снимал
сейчас с его плеч напряжение, был серовато-коричневый евнух, молчаливый,
не выражающий ничего - ни ненависти, ни любви. И от этого почему-то
становилось хорошо. Совершенное обслуживание. Безымянность, безликость,
ненавязчивость.

Спине полегчало, он испытывал блаженное чувство умиротворенности во
всем теле. Во всем, кроме одной его части. Она щемяще екнула, требуя
своей доли.

В этот момент он мог еще подавить едва шевельнувшийся позыв, но