избрание Молодым меня на роль исполнителя его последней воли. Я тогда же
понял: никакое "ведомство" не позволит случайной "журналюге" обнародовать
рукопись чужого для них автора. Помню, я даже обиделся на самого себя, как
на человека из не "их" круга. А как я мог им стать, тем более с моим языком,
наивностью и происхождением. Справедливости ради, скажу: уходя от жестокой и
зловредной цензуры, я всегда знал, что на шаг вправо или шаг влево они
отвечают мгновенной реакцией, стреляя на поражение. И все же "бежал их" (как
говорили в старину), то есть публиковал материалы острые и брался за вес для
себя непосильный. И "брал на грудь", пользуясь способом единственно точным:
идти с этой публикой только "на вы", не юля и не вибрируя. Терпеть не мог
фиги в кармане, но уж пользоваться эзоповым языком мне сам Бог велел:
читатель, к счастью, умный и всевидящий.
рискнувшего взять тяжкий вес с моей груди и толкнувшего вверх, напрямую
обратившись в ведомство, а не к "родному" цензору: добился-таки визы в КГБ.
Именно Гриша смело сработал, точно оценив общую политическую ситуацию в
стране, начавшуюся "перестройку": возразить ему никто не решился. Начался
87-й год. Публикация о миллионере Гордоне Лонгсдейле, английском сэре,
оказавшемся Кононом Трофимовичем Молодым, была чуть ли не первой ласточкой,
перелетевшей не только Ламанш, но и все проливы между запретами цензуры и
живым интересом многочисленных читателей.
подливой невероятной пикантности: Виталий Коротич сам попросил у Бакланова
право и возможность провести с "Профессией..." первую брачную ночь. В родном
"Огоньке" дал отрывок (естественно, сославшись на любезное разрешение
"Знамени"), назвав его "Анфас и профиль Конона Молодыя" (август 1988-й).
Дали две фотографии: на первой Донатас Банионис с Кононом (на съемках фильма
"Мертвый сезон"), а на второй впервые были представлены читателю три (чуть
не сказал богатыря, хотя близок к истине) легендарных разведчика
экстракласса: Рудольф Абель, Конон Молодый и... "их коллега" (по мысли
редакции - человек, лицо которого "пока" нельзя открывать широкой публике,
он действующий и находится сейчас в самом логове). Вот передо мной эти
фотографии, я тогда их видел и нынче смотрю: третьим был хорошо известный (в
узких кругах) Ашот Абгарович Акопян, один из резидентов, уже давно живущий в
Москве и работающий в аппарате госбезопасности. Изобретение "огоньковцев":
никто не знает какого-то "Ашота", зато контуры на фотографии дают материалу
особый шарм: человек "там", мы его помним и за его судьбу опасаемся. Толпа
за этим номером журнала стояла прямо на первом этаже редакции: джинн пробкой
вылетел из бутылки.
достойный материал, Валерий (цитирую по памяти и по смыслу), вы хорошо
сработали. (На людях мы были с главным на "вы", наедине на "ты": Виталий и
Валерий, так сложилось.) Вместе выходим из кабинета Льва, и в коридоре,
хитро улыбнувшись, Коротич шепотом: у тебя какое звание, если не секрет? Я
совершенно серьезно и тоже шепотом: полковник, но платят маловато, вот
видишь, приходится подрабатывать халтурой, только никому не говори.
Расходимся, Виталий уверен, что мы совершили выгодную сделку: удачно
продали-купили государственную тайну. Через день: приветствую, господин
полковник! - Здравия желаю, господин майор, а меня поздравь! - Ну да? -
Вчера за публикацию в "Огоньке" представлен к генералу. - Прими
поздравления, генерал! - Служу журналу!
а чья в простодушной радости. Впрочем, я истину знаю, Коротич вряд ли будет
ее знать и торговать ею, как иностранными презервативами: чужой
тайной-лажей. Где-то скажет не без удовольствия: у меня в штате сотрудников
"оттуда" человек... десять! Не лыком шиты. Я каждого в лицо знаю: раскусил.
В качестве анекдота доложу читателю, что и Коротич посягнул на текст, желая
поправить что-то пустяковое уже в гранках; я, конечно, не возразил, сделав
скорбную физиономию, и заметил апропо: Виталий Алексеевич, вам придется
звонить "им" в пресс-центр, вот телефончик. "Раскусивший" всех, звонить все
же не решился, испытывая генетический страх перед гэбешниками и позабыв о
новых временах с Горбачевым, идущим впереди со знаменем перестройки в руках.
сотрудники демократических журналов и газет вдруг, как зацепившись за что-то
по дороге к публикации, вставали во фрунт: фантастика. Никогда прежде и
никогда позже я не имел такой зеленой улицы, пока многочисленные редакторы
публиковали "Профессию...". За шесть месяцев повесть вышла в восьми
сборниках восьми издательств, отдельной книжечкой огоньковской библиотечки.
Вскоре появилось, казалось бы, реальное предложение: делать сценарий.
Режиссер (не буду называть фамилии, ни оправдаться он не может, ни обвинить
кого-то не сумеет) имел неприятности: проявил инициативу с предложением и с
идеей документально-художественного фильма. У нас как-то странно
складывается судьба известных и справедливых крылатых выражений. "Инициатива
наказуема", и ставят точку. Рано! Инициатива наказуема "исполнением": вот
теперь - точка. Предложил мне писать сценарий, где-то получил денежный
аванс, взбаламутил спонсоров, потом из-за чего-то скис. Я даже не знаю
истинных причин ухода в тень энергичной личности. Лег на дно. Возможно,
здоровье? После его смерти уже ничего не узнаю.
брешь в гэбешных службах и ставший воистину отцом моей повести.
которых был ваш покорный слуга. Начну с элементарного: в повести я написал,
что Конон Молодый родился, вырос в Москве на Русаковской улице в доме 2/1, в
61-й квартире пятиэтажки - прямо напротив кинотеатра "Шторм". Между тем, в
этой квартире того же дома жила моя семья: мама, папа, старший Толя и
младшенький я, а Конон Трофимович никогда там не был. Об этом не только мне
известно, но и "ведомству", я уж не говорю о родственниках моего героя.
Дотошная и хитроумная проверка, устроенная "спецкомиссией", с треском
провалилась: то ли и комиссии вообще не было, либо перед ней стояла прямо
противоположная задача (что я и говорил выше), зато в бдительности родных
разведчика я убедился сразу, как только вышел "Огонек". Первым прислала мне
письмо (а не жалобу в ведомство!) родная сестра Конона - Наталья Трофимовна
Молодая. Я немедленно позвонил по номеру, указанном в письме, и услышал
мягкий интеллигентный голос, обладателем которого была женщина, первым делом
сказавшая, что искренно благодарна мне за повесть и за все доброе, сказанное
о брате. Конечно, "вкрались ошибочки": родился Конон и жил он не на
Русаковской улице, а в Мертвом переулке, который потом был переименован в
Островский. Вы еще написали, что его (и мои) родители были: мама - врач,
отец - ученый. Нет, в этом нет ошибки: папа был химиком, а не "ученым". Я
терпеливо выслушал, не перебивая, а когда кратко рассказал, что ни от кого я
биографических сведений о Кононе официально не получал, даже от него самого
не успел, а предположил, исходя из его манер и абриса героя, да еще
"экземеновал" ведомство, Наталья Трофимовна, добрая душа, сразу все поняв,
недоразумения "сняла" и мне все простила. Кстати, она еще поправила автора:
годом рождения Конона я назвал в повести 1924-й, сделав примитивный подсчет;
если в начале войны четырнадцатилетний Молодый (как я понял его) в качестве
партизана попадает в руки абверовца (41-й минус 14) делает его рожденным в
1924; нет, поправляет меня сестра: Конон родилс
но кто виноват (позвольте спросить), если я, не имея так называемого
"допуска", был лишен права знакомиться с архивом госбезопасности, да еще в
период тотальной секретности. Согласитесь со мной: то, что для родной сестры
Молодыя казалось "досадной" ошибкой, то было на руку внешней разведке, и я
даже не знаю кому еще: в какой сфере какого государства-ведомства - спецу ли
в родной стране или в зарубежье, обывателю - и там, и здесь? Вообще
"блошками" (как неприятно мне говорить так об ошибках, имея в виду жизнь и
судьбу легендарного человека), тем более что автор не намерен и никогда не
желал случайно или специально заниматься дезинформацией кого-либо.
самого конца и узнав все остальное, подумает про меня: автор, конечно,
смелый человек или отменный фантазер, но зачем же до такой степени? Кому она
была нужна, эта "деза": читателю, американцам или англичанам, на гражданина
которой (на бизнесмена-шпиона Винна) был обменен Конон Трофимович? И какой
смысл в дезинформации, если повесть вышла в свет спустя пятнадцать лет после
описанных в ней событий? Тут я, хоть ставьте меня к стене, ничего не пойму,
да и сам никогда не узнаю: поднимаю руки вверх. Неужели на подобных папках
архива, хранящихся в госбезопасности, стоит гриф: "хранить вечно"?
посмеиваются надо мной, то ли серьезничают, оставляя в моей повести "огрехи"
автора (вы еще узнаете потом, "какие"!), или уверены, что все они т а м
лопухи, похожие на автора (а не наоборот?); может, все эти мелочи лабуда,
точные данные о дате и месте рождения разведчика давно уже отработанный пар,
которым сегодня даже сенокосилку не запустить? И уж совсем точно они
уверены, что наш родной читатель не сумеет распознать, где автор говорит
правду, где озорничает, где берет доверчивого читателя "на понт", а где
допускает в документальной повести вольности в расчете на то, что до крошки
слопают?
примерам, ощутил атмосферу тех лет, трагически повлиявших на судьбу Конона
Молодыя. Еще раз вернусь к письму Натальи Трофимовны. В нем нахожу такой
пассаж: не знаю, вы ли были соавтором пьесы "Процесс", написанной
"Конончиком", или ваш брат? Братья Аграновские, говорю в ответ, соавторами
не были, но предполагаю, что им был Леонид Агранович. Какова же судьба
пьесы, - спрашивает меня? Оказывается, ее поставили после прочтения у
Аграновича в театре Красной Армии (помните, читатель?) и вскоре сняли с
репертуара по "цензурным соображениям". Это я тут же выяснил у Леонида
Даниловича, ему позвонив. Сказал сестре Конона Трофимовича, в ответ же: а
Афанасьев Роман
Грабб Джеф
Херберт Фрэнк
Лукьяненко Сергей
Флинт Эрик
Лондон Джек