весьма трудно доказать, что, например, пигмеи или бушмены - люди.
Понимаете ли вы, что рискуете таким образом приоткрыть ящик Пандоры? Если
в один прекрасный день, лишившись права называться людьми и,
следовательно, потеряв все человеческие права, эти примитивные и
беззащитные племена попадут в руки тех, кто будет их безнаказанно
уничтожать и эксплуатировать, то произойдет это только по вашей вине. А мы
знаем - увы! - что охотников найдется немало.
основании каких-то биологических различий будет поставлена под сомнение
священная сущность человеческого рода, как удержать нам разгул страстей.
Вновь возродится преступная идея высших и низших рас, кошмарные
воспоминания о которой еще живы в нашей памяти, - но и это еще не все. И в
этом новом несчастье будете повинны лишь вы одни! От такой перспективы
содрогнутся люди более ученые, чем вы. Закон, я повторяю, не требует от
вас учености. Он требует от вас мудрости. И вы без труда и риска
справитесь с этой задачей; вам придется только взглянуть на дело именно с
той точки зрения, с которой оно должно рассматриваться в этих стенах, то
есть с точки зрения закона. Дуглас Темплмор убил Джеральда Ральфа
Темплмора, своего ребенка, своего сына. Этого достаточно. Вы должны
признать его виновным.
пальцы.
он. - Это уж решайте сами; но мы, к сожалению, не видим их. Поскольку это
не только преступление, но преступление к тому же преднамеренное.
Возможно, совершая его, обвиняемый полагал, что поступок его принесет
человечеству пользу. Но не забывайте, что врачи-преступники, творя в
лагерях смерти свои ужасные опыты, тоже считали, что действуют во имя
науки! Проявив снисходительность, мы таким образом из-за своей
непростительной мягкости не только подвергнем опасности новых покушений
подданных его величества и обречем на рабство и вымирание множество ни в
чем не повинных племен, но и поощрим в дальнейшем подобные гнусные опыты,
прикрывающиеся именем науки и прогресса! В конечном счете это было бы
прямым оскорблением для самого обвиняемого; возвратить ему жизнь и
свободу, которыми он рисковал, совершая свой поступок, значило бы лишить
этот самый поступок сомнительного оттенка благородства, если только
уместно в данных обстоятельствах говорить о благородстве, которое при
желании ему можно было бы приписать.
того достаточно ясных? Пусть защита произносит длинные речи - ведь ей
придется доказывать недоказуемое: что обвиняемый не убил своего сына. А он
его убил. Достаточно и этих коротких слов, чтобы вынести вердикт.
будет.
удивленно-взволнованного шепота, пробежавшего по залу, добавил:
полностью согласна с уважаемым представителем обвинения. В особенности с
той частью его речи, когда он заклинал взвесить лежащую на вас
ответственность. Вообразите, говорил он, вообразите только, к каким
последствиям может привести ваша ошибка! Однако мы позволим себе сделать
из этого положения совсем иной вывод. Нет, нет, леди и джентльмены, вы не
должны соглашаться с этим слишком упрощенным и чисто формальным
предложением, которое опирается не на закон даже, а на формальность. И на
какую формальность? На простую запись в книге мэрии! Представьте себе, что
в юности кто-нибудь из вас, господа, вместе с товарищами, подпоив
чиновника из мэрии, заставил его, шутки ради, зарегистрировать гражданское
состояние новорожденного щенка, а потом, когда пес одряхлел, вы попросили
бы ветеринара отравить его, и вот теперь ветеринара приговаривают к
повешению!
гораздо более серьезны. Он предостерегал вас против последствий, которые
может повлечь за собой оправдание, ибо оно признавало бы ipso facto, что
тропи - обезьяны. Доводы весьма существенные. Ну а если тропи
действительно обезьяны? Неужели, вы думаете, было бы меньшим преступлением
отправить на каторгу, а может быть, и на виселицу английского джентльмена,
пусть даже ради того, чтобы дать свободу двадцати пяти тысячам обезьян?
Сознательно послать на смерть невинного, пойти на преступление, совершить,
как это нам предлагают, вопиющую несправедливость, лишь бы не дать себе
труда подумать! Как, по-вашему, можно это назвать? Это было бы преступным
не только по отношению к личности человека весьма достойного, но и по
отношению к нашим самым священным правам! Ибо поставить свободу и жизнь
британского гражданина в зависимость не от его поступков, а от
предполагаемых последствий, которые может вызвать его оправдание, - значит
отдать каждого из нас, связанного по рукам и ногам, на произвол властей.
Кто из нас в таком случае может быть уверен в завтрашнем дне? Это значит
одним ударом покончить со всеми нашими свободами!
случае полнейшей уверенности в том, что он убил человеческое существо, то
есть если у вас не будет никакого сомнения в том, что тропи - люди. Даже
рискуя весьма удивить уважаемого представителя обвинения, мы не станем
доказывать обратное. Ибо здесь мы отстаиваем не свою собственную жизнь,
которая, в общем, так мало значит. Мы отстаиваем здесь истину. Мы не
станем доказывать, что тропи - обезьяны, ибо, будь мы в этом уверены, мы
не убили бы это невинное маленькое существо и не подставили бы шею
позорной петле виселицы. Мы готовы ко всему. Однако мы хотим, чтобы наша
смерть помогла по крайней мере выяснить то единственное, что важно для
нас: не то, что может показаться полезным и нужным, а то, что справедливо
и более соответствует истине, и не в ее сомнительной ясности, а в ее
абсолютной очевидности! Да, мы готовы пожертвовать своей жизнью ради жизни
тропи, если только удастся с полной неоспоримостью доказать, что они люди;
и это разрушит замыслы тех, кто собирается обречь их на рабство. Но если
тропи - обезьяны, мы еще раз заявляем, что было бы позором приговорить к
смерти человека в силу совершенно неслыханного довода, что так, мол,
удобнее!
не просим ни милости, ни прощения, мы не нуждаемся в вашем снисхождении.
Поймите нас хорошенько! Да, мы не нуждаемся в нем. Но мы требуем от вас
лишь того минимума, на который вправе рассчитывать: серьезно подумать,
прежде чем принять решение.
вам, милорд, с ходатайством. Мы были кратки, и суд мог бы поддаться
искушению, воспользовавшись оставшимся временем, заставить присяжных
вынести вердикт сегодня же...
это бы привело к лучшим результатам.
зачем защита вносит такое предложение? Ведь и так очевидно: чтобы спокойно
обсудить вопрос, присяжным понадобится куда больше времени, чем у них
остается... "Может быть, он хочет что-то дать мне понять... на что-то
пытается намекнуть?.." - подумал судья. И первым отвел глаза. "Конечно, -
подумал он, - конечно! Он прав! Им нельзя давать времени собраться с
мыслями..." Он взглянул на часы и произнес:
часа. Суд считает, что этого времени вполне достаточно, чтобы вынести
справедливый приговор.
переполненном зале шаркают чьи-то подошвы и кто-то глухо покашливает.
Откуда-то справа донесся шепот, но двести голов одновременно с осуждением
повернулись в ту сторону, и шепот сразу стих.
старался не смотреть на Френсис. Он заранее решил, что не произнесет ни
слова, при всех обстоятельствах останется безучастным, словно его нет в
зале: он хотел присутствовать здесь в качестве некоего символа. Играть эту
роль оказалось нелегко, мучительно сжималось сердце. Один только взгляд
Френсис, полный боли, страха, мольбы, - и, кто знает, доведет ли он до
конца свою роль? И уж совсем невыносимой мукой оказался запрет не видеть
трогательно прекрасного лица с чересчур крупным ртом... Из этих двух пыток
приходилось выбирать ту, которая по крайней мере не лишала смысла его
поступок, оправдывала риск, на который он пошел. И до сих пор ему это
удавалось неплохо.
Сибилой, она, казалось, не только слухом, но и глазами впитывала каждое
слово. Иногда, схватив руку Сибилы, она до боли сжимала ее. Иногда, в
полном изнеможении закрыв глаза, она откидывалась на спинку скамейки.
Когда сэр Артур отклонил ходатайство защиты, Френсис, чтобы не выдать
своего волнения, до крови закусила губу. Но в груди у нее что-то вдруг
оборвалось.
он взглянул на нее - хоть один раз, ну хотя бы в эту минуту! Но они
обещали друг другу: он - не смотреть на нее, а она - не искать его
взгляда. Он был прав, прав! И она отвернулась.
Панов Вадим
Свержин Владимир
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Соломатина Татьяна