честь, верность, "побежденные и все же непобедимые", порядок; он был глуп
как пробка и глух как тетерев; внизу, в конторе отца, Жозефина проводила
маркой по влажной губке и наклеивала на письма его портреты всех цветов; а
мой маленький Давид спал; он проснулся только после того, как ты скрылся,
лишь тогда он понял, как опасно бывает передать из рук в руки пачку денег,
собственных денег, завернутых в газетную бумагу, - это может стоить
человеку жизни; лишь тогда он увидел, что от его сына осталась одна
оболочка; верность, честь, приличия - он понял цену всему этому; я
предупреждала его насчет Греца, но он говорил мне:
такие безобидные люди, как он. Грец готов предать собственную мать.
предал мать; да, Роберт, он предал собственную мать, донес на старуху в
полицию, потому что она все время повторяла одну и ту же фразу: "Это грех
и позор". Больше она ничего не говорила, только эту фразу, и вот в один
прекрасный день ее сын объявил:
жизнь, они объявили ее сумасшедшей, но это-то как раз и погубило старуху:
ей сделали соответствующий укол. Разве ты не помнишь мать Греца? Она еще
бросала вам через забор пустые плетенки из-под грибов, вы ломали их и
строили тростниковые хижины; после сильного дождя хижины становились
бурыми от грязи; вы их высушивали, а потом, с моего разрешения, сжигали;
неужели ты ничего не помнишь, не помнишь старуху, на которую донес Грец,
его собственную мать? Разумеется, он все еще стоит за прилавком и
поглаживает ломти сырой печенки. Они пришли и за Эдит, но я ее не отдала,
я огрызалась, я кричала, и им пришлось отступить; я спасала Эдит до той
поры, пока порхающая птица не убила ее; я пыталась помешать птице, я
слышала шелест ее крыльев, слышала, как она камнем падала вниз, я знала,
что птица несет смерть; она с торжеством влетела к нам через окно в
коридоре; я сложила ладони, чтобы поймать ее, но она пролетела у меня
между рук; прости, Роберт, за то, что я не сумела спасти агнца, и помни,
что ты обещал достать мне ружье. Не забывай этого. Соблюдай осторожность,
мальчик, когда будешь подыматься по стремянке, иди сюда, дай я тебя
поцелую и прости, что я смеюсь; какие искусники нынешние парикмахеры.
бесконечность между перекладинами, а сверху ему навстречу спускался Давид,
маленький Давид; всю жизнь ему годились костюмы, которые он купил себе в
молодости. Осторожно! Зачем стоять между ступенями, неужели вы не можете
хотя бы сесть на перекладины, чтобы поговорить друг с другом; как прямо
держатся они оба; не правда ли, они обнялись, не правда ли, сын положил
руку на плечо отца, а отец на плечо сына?
обеда мой повелитель любит пить крепкий сладкий кофе, а по утрам - жидкий;
он является ко мне из серой бесконечности, из бесконечности, куда потом
исчезает тот, другой, негнущийся и несгибаемый, куда он уходит большими
шагами; оба они - и муж и сын - мужественные люди, они спускаются ко мне
вниз, в мой заколдованный замок, сын - дважды в неделю, а мой повелитель -
только раз в неделю; он приносит с собой ощущение субботнего вечера, в его
глазах - мера времени, и я не могу утешить себя даже тем, что его
внешность - дело рук искусных парикмахеров; ему уже восемьдесят лет,
сегодня у него день рождения, который торжественно отпразднуют в кафе
"Кронер", но только без шампанского, он всегда ненавидел шампанское - я
так и не узнала почему.
были присутствовать семью семь внуков да еще правнуки, невестки, жены
внуков, мужья внучек; ты ведь всегда казался себе Авраамом, основателем
огромного рода; в своих грезах ты видел себя с двадцать девятым правнуком
на руках. Ты хотел продолжить свой род, продолжить его до бесконечности,
но сегодня будет грустный праздник: у тебя всего один сын, светловолосый
внук и черноволосая внучка, их подарила тебе Эдит, а родоначальница семьи
- в заколдованном замке, куда можно спуститься лишь по бесконечно длинным
лестницам с гигантскими ступенями.
теперь не шире, чем в дни юности, пощади меня - я не хочу быть в
настоящем; давай лучше я поплыву в прошлое на крохотном листке календаря,
где стоит дата "31 мая 1942 года", но не рви мой кораблик, сжалься надо
мной, возлюбленный, не рви бумажное суденышко, сделанное из листка
календаря, и не бросай меня в океан прошлого, того, что случилось
шестнадцать лет назад. Помнишь ли ты лозунг: "Победу надо завоевать, ее
нам никто не подарит"; горе людям, не принявшим "причастие буйвола", ты же
знаешь, что причастия обладают ужасным свойством, их действие бесконечно;
люди страдали от голода, а чуда не случилось - хлеб и рыбы не
приумножились, "причастие агнца" не могло утолить голод, зато "причастие
буйвола" давало людям обильную пищу; считать они так и не научились: они
платили триллион за конфету, яблоко стоило столько же, сколько лошадь, а
потом у людей не оказалось даже трех пфеннигов, чтобы купить себе булочку,
но они все равно полагали, что приличия и благопристойность, честь и
верность превыше всего; когда людей напичкают "причастием буйвола", они
мнят себя бессмертными; оставь, Давид, зачем таскать за собой прошлое,
будь милосердным, погаси время в твоих глазах, пусть другие делают
историю, кафе "Кронер" сохраняет тебе верность, и когда-нибудь тебе
поставят памятник - небольшая бронзовая статуя будет изображать тебя с
бумажным свитком в руках, маленького, хрупкого, улыбающегося, похожего не
то на молодого раввина, не то на художника, чем-то неуловимо напоминающего
провинциала, ты уже видел, к чему приводит политическое благоразумие...
неужели ты хочешь лишить меня политического неразумия?
избавлю тебя от всех ужасов, о которых рассказывают твои школьные подруги,
от ужасов, происходящих якобы в брачную ночь; не верь нашептываниям этих
дур; когда придет наше время, мы будем смеяться, непременно, обещаю тебе,
но пока подожди, подожди две-три недели, самое большее месяц; я куплю
букет, найму экипаж и подъеду к вашему дому. Мы отправимся путешествовать,
поглядим свет, и ты родишь мне детей - пятерых, шестерых, а то и семерых,
а потом дети подарят мне внуков, их будет пятью, шестью, семью семь; ты
даже не заметишь, как я работаю, я избавлю тебя от запаха мужского пота,
от истовых мускулов и от военной формы, все мне дается легко. В свое время
я учился и кое-что узнал, я уже заранее пролил свой пот. Я не художник, на
этот счет не обольщайся, я не обладаю ни мнимым, ни истинным демонизмом;
то, о чем твои приятельницы рассказывают страшные сказки, мы будем делать
не в спальне, а на вольном воздухе; над собою ты увидишь небо, на лицо
тебе будут падать листья и травинки, ты вдохнешь аромат осеннего вечера, и
у тебя не появится такого чувства, будто ты участвуешь в отвратительном
акробатическом номере, в котором обязана участвовать; ты будешь вдыхать
аромат осенних трав, лежа на песке у воды среди верб, там, где разлившаяся
в паводок река оставила свои следы - стебли камыша, пробки, баночки из-под
гуталина, бусинку от четок, которую жена моряка уронила за борт, и бутылки
из-под лимонада с вложенными в них записками; в воздухе запахнет горьким
дымом из пароходных труб, раздастся звяканье якорных цепей; мы будем это
делать не всерьез, малой кровью, хоть это серьезное и кровавое дело".
тебе на память? Я подняла эту пробку и подарила ее тебе, потому что ты
избавил меня от супружеской спальни, от этой темной камеры пыток, о
которой я знала из романов, из нашептываний приятельниц и предостережений
монахинь; ветки ивы свешивались мне на лоб, серебристо-зеленые листья
падали на глаза, которые стали совсем темными и блестящими; пароходы
гудели в мою честь, возвещали, что я перестала быть девственницей;
спускались сумерки, наступал осенний вечер, все катера уже давно стали на
якорь, матросы и их жены перешли по шатким мосткам на берег, и я уже сама
жаждала того, чего еще совсем недавно так боялась, но все же из моих глаз
скатилось несколько слезинок, я сочла себя недостойной своих предков,
которые стыдились превращать обязанность в удовольствие; ты налепил листья
ивы мне на лоб и на влажные следы слез; мы лежали на берегу реки, и мои
ноги касались стеблей камыша и бутылок с записками, в которых дачники
посылали привет горожанам; откуда только взялись все эти банки из-под
гуталина, кто набросал их - готовящиеся сойти на берег матросы в
начищенных до блеска ботинках, или жены речников с черными хозяйственными
сумками, или парни в фуражках с блестящими козырьками? Когда мы пришли в
сумерках в кафе Тришлера и уселись на красные стулья, блики на козырьках
вспыхивали то тут, то там. Я любовалась прекрасными руками молодой хозяйки
кафе, подавшей нам жареную рыбу, вино и такой зеленый салат, что глазам
было больно, я любовалась руками молодой женщины, которые через двадцать
восемь лет обмыли вином истерзанную спину моего сына. Зачем ты накричал на
Тришлера, когда он позвонил по телефону, чтобы сообщить о несчастном
случае с Робертом? Половодье, половодье, меня всегда тянуло броситься в
вышедшую из берегов реку и дать отнести себя к серому горизонту. Иди сюда,
пусть с тобой войдет счастье, только не целуй меня, не рви моего
кораблика; вот тебе кофе, он сладкий и горячий, такой, какой ты пьешь
после обеда, крепкий кофе без молока; вот тебе сигары по шестьдесят
пфеннигов за штуку, мне принес их Хупертс; не гляди так, старик, я ведь не
слепая, я всего лишь сумасшедшая, и, конечно же, могу прочесть внизу в
вестибюле на календаре сегодняшнее число: "6 сентября 1958 года"; я не
слепая, я знаю, что твой облик нельзя приписать искусству парикмахеров;
давай играть с тобой вместе, отврати глаза от прошлого, но не рассказывай
мне снова о твоем лучезарном белокуром внуке, который унаследовал сердце