войны солдата должны ждать дети.
стороны города. Разрыв вырос шагах в тридцати правее орудия. Опадала
земля. Осколки, прерывисто фырча, прошли над огневой, увесисто зашлепали
за бруствером. И сейчас же за высотой отчетливо простучал пулемет - пули
пронеслись левее орудия.
произнес Ремешков, покосившись туда, где упали осколки, но голову не
пригнул, только слегка подался книзу.
хрипотцой заговорил Степанов. - Под нос зашли. Не выдержали там, а мы
стоим...
него подтверждения, что немцы действительно прорвались к окраинам города,
что на пространстве между окраиной и высотой, по-видимому, уже мало пехоты
или вовсе нет ее.
успокоительное, обнадеживающее, лживо-бодрое, это не рассеяло бы тупой
тревоги, и понимал, что успокаивать солдат не имело смысла. И Новиков
сказал резко:
Чехословакию, легче всего. Но если они прорвутся, а мы их пропустим,
считайте, Степанов, что война продлится. Хотите этого? Я тоже нет. А мы
можем их пропустить, и они уйдут без боя. Спокойно уйдут, подавят
восстание словаков, чтобы воевать потом. Вы поняли? На какой черт тогда
положили здесь половину батареи? Да и не только мы!.. Что молчите,
Степанов?
замешательстве, все щупая, дергая мясистые щеки.
дружески сказал Новиков и чуть-чуть улыбнулся. - Ремешков, что вы это тут
рассказывали? Не секрет - послушаю, секрет - уйду.
Порохонько и отмахнулся. - Лягалов был, тот рассказывал про мирную жизнь.
Як писал. А это так - баланда, рвет с нее... Брешет лучше, чем конь
бегает!
он с запинкой, казалось оправдываясь. - Пошла у нас одна старушка в лес за
ежевикой. Нет, ты, Порохонько, рукой не махай, это правда, честное слово.
Ну вот, пошла... и упала. А у нас много колодцев высохших в лесу, и змей
там всяких по-олно. Ну, нашли эту старушку соседние колхозники дней через
пять всю в змеях - мертвая...
среди зарева. Он, похоже было, ждал, что его будут просить рассказывать
дальше и подробнее. Но солдаты молчали.
под плащ-палаткой: видимо, проснулся только что.
и, сладко зевнув, крякнул.
Нашел чем пугать.
осталось бы. А ты бы нет?
ног немного стянул сапоги, потом, не дождавшись ответа, затих на боку,
задышал спокойно и ровно - так мог спать лишь физически крепкий, здоровый
человек.
прорывался вместе с Ремешковым к орудиям Овчинникова, и ему не хотелось
обижать его. - Очень странная, но довольно интересная. - И, вставая,
добавил: - Будет связь - вызвать. Я - ко второму орудию.
тщательно взвесить всю серьезность создавшегося положения. Было ясно: бой
в городе, длившийся вторые сутки, достиг того предела, когда достаточно
легкого перевеса сил немцев - и судьба города будет решена: его сдадут. И
этот перевес был у немцев. Это была та прорвавшаяся из Ривн группировка,
что после утреннего боя отошла в лес, сохраняя танки, и прекратила атаки
перед высотой. Все, что видел Новиков в котловине, когда шли к орудиям
Овчинникова, убеждало: немцы разминируют поле, открывая проходы к озеру, к
переправе и к высоте. Но медлительность их была загадочна, до конца
непонятна ему. Он хотел и не мог точно предугадать, что случится этой
ночью, через минуту, через час или к утру, и все же не верил, что сдадут
этот город, что немцы уйдут через границу в Чехословакию. В этом была
большая невозможность, чем потерять все, что связывало его с людьми, с
которыми он дошел до Карпат.
лунный свет полосами серебрился на плечах часового. Он шагнул навстречу
Новикову, и тот спросил не без удивления:
в землянку. Торчат и торчат на огневой. Прямо зло берет. Пусть успокоятся.
офицер часового изображает, тут не успокоишь. Ясно, Витя? Поставь солдата,
не трепи им нервы.
плащ-палатку, будто жарко было, заговорил с оживлением: - Что они молчат?
Надоело ждать! Скорей бы, товарищ капитан!..
воздухе, потухая, скатилась в минное поле. Новиков и Алешин присели на
станины. Но немецкие и наши пулеметы молчали. В розовом сумраке зарева
Новиков видел, что Алешин смотрит на него прямо, не мигая, увеличенными,
возбужденными глазами - резких весенних веснушек не было видно. И пахло от
него не шинелью, не табаком, а каким-то приятным запахом: то ли шоколадом,
то ли мятными галетами, то ли сладковатым мальчишеским потом. Этот запах
был мягок, домашен, тепел, никак не вязался он ни с чем, о чем думал
Новиков, идя сюда, и лишь до ясной ощутимости будто приблизил, напомнил
Лену, недавнее тепло ее вздрагивающих пальцев.
пять танков на мой счет запишете! Верите?
Новикова. Он, Алешин, не утратил непосредственности молодости и торопил
то, что не осознавал или эгоистично не пытался осознать, но что хорошо
понимал Новиков. Сам Новиков не смог бы точно определить, где было начало
и конец тому, что произошло, что могло произойти с ним, с его людьми, с
батареей, с Леной.
спасибо. Она сказала, что очень любит шоколад.
волнения, и звонко, обрадованно засмеялся. - Как она, Леночка, товарищ
капитан? Лучше? Отказалась в медсанбат? Молодец!
зависимости от обстановки.
источая бледный свет. Медленно угасла. Тень скользнула по щеке, по
напряженным губам Алешина.
Она же сама почти врач, в медицинском институте училась, понимает:
перевязку там и... все, - захлебываясь, заговорил Алешин и умоляюще
подался к Новикову. - Уедет она - и не вернется. В другую часть пошлют, вы
же знаете. Простите, товарищ капитан, думаете, я от себя шоколад посылал?
Она просто со мной иногда откровенничала, как с другом... или как там? Я
за вас посылал. Она мне сказала о вас, что может или возненавидеть, или
уйти из батареи. Честное слово! Возненавидеть - это ерунда, конечно. Это
так, со зла, вы тогда с ней не разговаривали.
Новиков, подымаясь, заученным движением поправляя кобуру. - Часовые пусть
меняются через два часа.
Новиков. И Новиков заметил это, как раньше иногда замечал даже свою
интонацию команд в голосе Алешина. И внезапно, чувствуя неудобство,
подумал, что он, Витя, по-мальчишески влюблен в него, видя в нем,
Новикове, то внешнее, бросающееся в глаза, что почему-то всегда
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Лондон Джек
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман