детей соприкоснулись, и посиневшие губы младенца прильнули к щеке
мальчика, как к материнской груди.
останавливает биение сердца. Мать уже успела приобщить ее в какой-то мере
к своей смерти; холод трупа распространяется на окружающее: ножки и ручки
малютки были словно скованы этим ледяным холодом. Мальчик тоже
почувствовал на себе его дыхание.
Положив крошку на грудь умершей, он снял с себя куртку, закутал в нее
девочку, снова взял ее на руки и, сам теперь полуголый, ничем почти не
защищенный от бушующей вьюги, держа малютку в объятиях, опять тронулся в
путь.
согревшись, уснул. Это было первым поцелуем двух детских душ,
встретившихся во мраке.
в ту минуту, когда мальчик снял с себя куртку, чтобы завернуть в нее
малютку, покойница, быть может, увидела это из беспредельности, где уже
была ее душа.
3. ТЯГОСТНЫЙ ПУТЬ ЕЩЕ ТЯЖЕЛЕЕ ОТ НОШИ
Портлендской бухты, оставив мальчика одного на берегу. За те долгие часы,
когда он, брошенный всеми, брел куда глаза глядят, ему повстречались
здесь, в человеческом обществе, в которое ему, быть может, предстояло
вступить, лишь трое: мужчина, женщина и ребенок. Мужчина - тот, что был на
холме; женщина - та, что лежала в снегу; ребенок - девочка, которую он нес
на руках.
решительнее, чем прежде, хотя теперь у него прибавилась ноша, а сил
убавилось. Он был почти совсем раздет. Еле прикрывавшие его лохмотья,
обледенев на морозе, подобно стеклу резали тело и обдирали кожу. Он
замерзал, зато девочка согревалась. То, что терял он, не пропадало даром,
а шло на пользу малютке. Он ощущал это тепло, возвращавшее ее к жизни, и
упорно шел вперед.
полную горсть снега и растирал себе ступни, чтобы не дать им закоченеть.
снегу и сосал его; это ненадолго утоляло жажду, но вызывало озноб.
Мимолетное облегчение лишь усиливало страдания.
природе наблюдаются явления, которые следовало бы назвать снежными
потопами. Это и было таким потопом. Беснуясь, буря обрушилась не только на
океан: она свирепствовала и на побережье. Вероятно, как раз в это время
урка, беспомощно носясь по волнам, теряла в поединке с рифами последние
остатки такелажа.
пространства. Он не имел представления, который мог быть час. Уже давно не
различал он никакого дыма. Такие приметы исчезают во мраке ночи довольно
скоро, не говоря уже о том, что час был поздний и огни давно были
потушены; в конце концов он, может быть, просто ошибся, и в той стороне,
куда он направлялся, не было ни города, ни селения.
укачивал ее на ходу; она успокаивалась и умолкала. Наконец она заснула
крепким, безмятежным сном. Сам дрожа от холода, он чувствовал, что ей
тепло.
разошедшиеся складки не забился иней и чтобы к тельцу ребенка не было ни
малейшего доступа таявшему снегу.
ветром намело такие сугробы, что мальчик утопал в них чуть не по грудь и с
трудом прокладывал себе дорогу, расталкивая снег коленями.
ветрам, где снег лежал лишь тонким слоем. Там была гололедица.
но увлажненные волосы на виске тотчас же превращались в сосульку.
было упасть. Он чувствовал, что, упав, он больше не подымется. Он
изнемогал от усталости, и мрак немедленно придавил бы его своей свинцовой
тяжестью к земле, а мороз заживо приковал бы его к ней, как ту покойницу.
До сих пор он уже не раз висел над пропастью, но спускался благополучно;
не раз спотыкался, попадая ногою в ямы, но выбирался из них невредимым;
теперь же всякое падение было равносильно смерти. Неверный шаг разверзнул
бы перед ним могилу. Ему нельзя было поскользнуться: у него не хватило бы
сил даже привстать на колени. А между тем поскользнуться можно было на
каждом шагу: все пространство вокруг покрылось ледяной корой.
тяжесть, непосильная при его усталости и истощении, это была еще и помеха.
Обе руки у него были заняты, между тем при гололедице именно руки служат
пешеходу необходимым естественным балансиром.
проделывая чудеса равновесия, которых никто не видел. Впрочем, повторяем,
быть может на этом скорбном пути за ним из мрака бесконечности следили
открывшиеся глаза матери да око божие.
малютке, закутывая ее поплотнее в куртку, покрывая ей головку, опять
оступался, но продолжал идти, скользил и снова выпрямлялся. У ветра же
хватало низости еще подталкивать его.
равнинах, где позднее выросла Бинкливская ферма, на полпути между
нынешними Спринг-Гарденсом и Персонедж-Хаузом. В настоящее время там -
фермы и коттеджи, тогда же там была пустошь. Нередко меньше, чем за
столетие, голая степь превращается в город.
затихла, и он заметил невдалеке от себя занесенные снегом крыши и трубы -
целый город, выступавший белым пятном на черном фоне горизонта, так
оказать, силуэт наизнанку, нечто вроде того, что теперь называют
негативом.
неизъяснимый прилив бодрости, какой пробуждает в человеке надежда.
Вахтенный на сбившемся с курса судне, кричащий своим спутникам: "Земля!",
переживает подобное же волнение. Ребенок ускорил шаги.
страх! Он чувствовал себя в безопасности, и от одного этого сознания кровь
быстрей потекла в его жилах. С тем, что ему только что пришлось пережить,
было, значит, покончено навсегда. Не будет больше ни ночи, ни зимы, ни
вьюги. Ему казалось, что все самое страшное теперь позади. Малютка уже
нисколько не обременяла его. Он почти бежал.
не сводил с них взгляда. Так смотрел бы мертвец на мир, представший ему
сквозь приоткрытую крышку гроба. Это были те самые трубы, дым которых он
видел издалека.
представлявшее собою открытый въезд в город. В ту эпоху уже отмирал обычай
загораживать улицы на ночь.
горящей свечи, ни одной лампы, так же как и во всей улице и во всем городе
- нигде не было ни одного огонька.
он был невзрачен; стены были глинобитные, крыша соломенная и по сравнению
со стенами несоразмерно велика. Большой куст крапивы, разросшийся у стены,
доходил чуть не до застрехи. В лачуге была одна только дверь, похожая на
кошачью лазейку, и лишь одно крошечное окошко под самой кровлей. Все было
заперто. Рядом, в хлеву, глухо хрюкала свинья; это свидетельствовало о
том, что и дом обитаем.
Палаты богача, выросшие против лачуги бедняка.
двустворчатая дверь с узором из крупных шляпок гвоздей не вызывала
сомнения в том, что она заперта на несколько крепких засовов и замков;
снаружи висел железный молоток.
обрубками, чем руками. Он постучал.