дверь и вышел один на улицу.
почти не было. Только ездили туда-сюда патрульные машины с жестокими
мусорами, да на перекрестках там и сям парами стояли, переминаясь от холода
с ноги на ногу, совсем молоденькие менты, и в морозном воздухе видны были
струйки пара от их дыхания. Думаю, что и впрямь krasting и dratsing на
улицах пошел на убыль: больно уж мусора жестоко обходились с теми, кого
удастся поймать, зато между ментами и хулиганистыми nadtsatymi разыгралась
настоящая война, причем менты, похоже, куда ловчей управлялись и с nozhom, и
с britvoi, не говоря уж о револьверах. Однако мне это становилось с каждым
днем все более и более do lampotshki. У меня внутри словно какое-то
размягчение началось, и я не мог понять отчего. Чего-то хотелось, а чего --
неясно. Даже музыку, которой я так любил услаждать себя в своей маленькой
комнатухе, я теперь слушал такую, над которой раньше бы только смеялся,
бллин. Перешел на короткие лирические песенки, так называемые "зонги" --
просто голос и фортепьяно, тихие, вроде как даже тоскливые, не то что
раньше, когда я слушал большие оркестры, лежа в кровати и воображая себя
среди скрипок, тромбонов и литавр. Что-то во мне происходило, и я силился
понять, болезнь ли это какая-нибудь или последствия того, что сделали с моей
головой, пытаясь напрочь свести с ума и повредить мне rassudok.
по городу, пока наконец не почувствовал, что очень устал и мне позарез нужно
подкрепиться хотя бы чашкой tshaja с молоком. Думая про этот tshai, я вдруг
вообразил, как я сижу перед большим камином в кресле с чашкой tshaja в
руках, причем самое смешное и странное было то, что я виделся себе
старым-старым kashkoi, лет этак семидесяти, потому что, глядя на себя как бы
со стороны, я видел свои волосы, сплошь седые, к тому же у меня еще вроде
как были усы, и тоже седые. В общем, я был старик, сидел у камина, а потом
видение исчезло. Но это было очень странно.
бллин, толпу зауряднейших простых людишек с терпеливыми невыразительными
litsami, по которым сразу было видно, что эти tsheloveki не обидят и мухи;
они сидели там и негромко переговаривались, прихлебывая свой несчастный
tshai или кофе. Я вошел, пробрался к прилавку, взял себе большую чашку
горячего tshaja с молоком, потом вернулся к столикам и за один из них
уселся. За моим столом сидела вроде как молодая пара, они пили кофе, курили
tsygarki с фильтром и очень тихо между собой переговаривались, спокойно друг
другу улыбаясь, но я на них внимания не обращал, а только прихлебывал tshai,
целиком уйдя в свои видения и мысли о том, что это такое во мне происходит,
что меняется и что будет дальше. Однако я заметил, что devotshka, сидевшая с
этим vekom, очень даже хорошенькая, причем не из тех, кого хочется сразу
швырнуть на пол и взяться за добрый старый sunn-vynn, нет, у нее была
действительно изящная фигура, красивое litso, приятная улыбка, белокурые
волосы и тому подобный kal. Vek, который был с ней, сидел в шляпе и глядел в
сторону от меня, но потом он крутнулся на своем стуле, чтобы посмотреть на
большие стенные часы, висевшие в zavedenii, и тут я увидел, Кто он, а он
увидел, кто я. Это был Пит, один из тех, с кем я был неразлучен во времена,
когда само слово "друзья" означало меня, его, Тема и Джорджика. Пит выглядел
очень постаревшим, хотя ему вряд ли могло быть больше девятнадцати с
небольшим; он отрастил себе усики, а одет был в обычный деловой "костюм. Я
говорю:
говорит:
-- Как много воды-то утекло с тех давних прекрасных денечков. Бедняга
Джорджик, я слышал, уже в могиле, а старина Тем ssutshilsia, ментом стал,
только мы двое и ostaliss, ты б хоть povedal мне, что у тебя новенького,
koresh.
вроде как хихикнув.
Разреши, -- обратился он ко мне, -- я представлю тебе мою жену. Я даже rot
открыл.
ты вроде как чересчур jun, koresh. Да этого просто быть не mozhet!
укладывается), снова хихикнула и говорит Питу:
-- мне ведь все-таки скоро двадцать. Вполне уже можно остепениться, что я и
сделал два месяца назад. Не забудь, ты ведь был младше нас -- из молодых, да
ранний.
perevaritt... не в состоянии, koresh. Пит, и вдруг женился! Так-так-так.
Госфлота, денег, правда, платят маловато, но со временем все образуется, это
точно. А Джорджина...
(жена, бллин! ) снова хихикнула.
на машинке печатает. Ничего, кое-как перебиваемся. -- А я на него, бллин,
как уставился, так и глаз не могу отвести. Он вроде как и ростом стал
повыше, и даже голос стал взрослый, и вообще.
по-прежнему совсем мальчишкой смотришься, несмотря на все твои злоключения.
Да-да-да, мы про тебя все читали. Хотя ты ведь и впрямь еще совсем молод.
Ну, нам пора. -- И он бросил на эту свою Джорджину нежный и влюбленный
взгляд, взял ее руку в свои, и она тоже на него поглядела так, что прямо --
о, бллин! -- Пока, -- бросил мне напоследок Пит, -- мы спешим к Грегу на
вечеринку. -- К Грегу?
естественно. При тебе его еще не было. Ты исчез, и тут появился Грег. Он
иногда вечеринки небольшие устраивает. Так, чепуха: коктейли, салонные игры.
Но очень мило, очень прилично. Как бы это тебе объяснить -- безобидно, что
ли.
Baldiozhnaja tusovka. -- И снова эта самая Джорджина захихикала над моей
манерой выражаться. А потом они рука об руку отправились заниматься своими
voniutshimi салонными играми у этого Грега, кто бы он ни был. А я остался в
odinotshestve допивать tshai, который уже остывал, остался думать и
удивляться.
становлюсь для той zhizni, бллин, которую вел все это время. Восемнадцать --
это совсем немало. В восемнадцать лет у Вольфганга Амадеуса уже написаны
были концерты, симфонии, оперы, оратории и всякий прочий kal... хотя нет, не
kal, а божественная музыка. Потом еще Феликс М. со своей увертюрой "Сон в
летнюю ночь". Дай другие. Еще был французский поэт, которого положил на
музыку Бенджи Бритт -- у того вообще все стихи к пятнадцати годам, бллин,
уже были написаны. Артюр его звали. Стало быть, восемнадцать лет -- это не
такой уж и молодой возраст. Но мне-то теперь что делать?
и передо мной возникали все новые и новые видения, разворачиваясь и сменяя
друг друга, будто в газетных комиксах. Вот ваш скромный повествователь
возвращается с работы домой, а его там ждет накрытый стол и горячий обед,
причем подает его этакая kisa, вся довольная и радостная и вроде как
любящая. Но хорошенько разглядеть ее мне не удавалось, бллин, и я не мог
представить себе, кто это такая. Однако вдруг возникало очень ясное
ощущение, что если я перейду из комнаты, где горит камин и накрыт стол, в
соседнюю, то там как раз и обнаружу то, что мне на самом деле нужно, и тут
все сошлось воедино -- и картинка, вырезанная ножницами из газеты, и
случайная встреча с Питом. Потому что в соседней комнате в колыбельке лежал
гулюкающий младенец, мой сын. Да, да, да, бллин, мой сын. И вот уже я
чувствую, как в груди появляется сосущая пустота, и сам же этому ощущению
удивляюсь. И вдруг я понял, что со мной, бллин, происходит. Я просто вроде
как повзрослел.
лишь вроде как животное, что ли. Нет, даже не животное, а скорее
какая-нибудь игрушка, что продаются на каждом углу, -- вроде как жестяной
человечек с пружиной внутри, которого ключиком снаружи заведешь -- др-др-др,
и он пошел вроде как сам по себе, бллин. Но ходит он только по прямой и на
всякие vestshi натыкается -- бац, бац, к тому же если уж он пошел, то
остановиться ни за что не может. В юности каждый из нас похож на такую
malennkuju заводную shtutshku.
подрастет и сможет понять меня. Однако только лишь подумав это, я уже знал:
никогда он не поймет, да и не захочет он ничего понимать, а делать будет все
те же vestshi, которые и я делал, -- да-да, он, может быть, даже убьет
какую-нибудь старую ptitsu, окруженную мяукающими kotami и koshkami, и я не
смогу остановить его. А он не сможет остановить своего сына. И так по кругу
до самого конца света -- по кругу, по кругу, по кругу, будто какой-то
огромный великан, какой-нибудь Бог или Gospodd (спасибо бару "Korova") все
крутит и крутит в огромных своих ручищах voniutshi griaznyi апельсин.
моему сыну! Я решил, что займусь этим с завтрашнего утра. Вот и чудесно:
новый азарт, есть чем заняться. А кстати и рубеж, ворота в новую, неведомую
полосу zhizni.
бллин, причем на этом я и закончу свой рассказ. Вы побывали всюду, куда