возникший звук снаряда. Спрыгиваю. Хохот обрывается раньше. Потом разрыв. Я
выскакиваю с фляжкой. И тут дикий, какой-то животный крик Риты. И вместe с
этим криком во мне все обрывается. Помертвев, чувствуя только, что уже
ничего изменить нельзя, бегу туда. Рита стоит на коленях. Когда я подбегаю
ближе, она падает на что-то. Я хватаю ее за плечи, тяну к себе:
Жива!
что-то случилось. Нe могу встать. Рукой не могу пошевелить. Отнялись ноги. Я
все вижу и ничего не соображаю. Чья-то широкая в кисти, страшно знакомая
рука лежит на земле. И тут слышу Ритин захлебывающийся голос:
отстраняя Риту рукой, он силился подняться с земли с напряженным,
нахмуренным лицом, вслушиваясь во что-то, слышное ему одному. Потом что-то
сломалось в нем, кровь потекла у него из угла рта, а он, захлебываясь,
пытался улыбнуться крупными синеющими губами, словно стесняясь, что напугал
нас. И это было несовместимо и страшно. Взгляд его наткнулся на меня, мне
показалось, он меня зовет.
беспомощный, глазами просил меня помочь Рите в этот первый, самый страшный
для нее момент. Это ее пытался он ободрить вымученной улыбкой. Но со мной
что-то случилось от пережитого испуга. Счастливо начатый день, то, что мы
должны были сейчас завтракать, внезапный снаряд и все это сразу происшедшее,
во что я еще не мог поверить, перемешалось в моей голове, и я только тупо
стоял с фляжкой.
вздрогнуть, жуткий в своем одиночестве среди людей крик Риты:
песчаной земле, обрубив лопатой корни, вырыли ему могилу. Лес теперь был
редкий, и солнце жгло в нем, как в поле, а уцелевшие деревья, все сплошь
израненные осколками, были в горячих потоках смолы.
что-то еще подрывают в ней, торопясь, чувствуя на себе взгляды всех. Бабин
лежит на свежей насыпи, завернутый в плащ-палатку, черноволосый,
неестественно желтый, с запекшейся на синих губах кровью; на левой щеке его
ниже уха клочок недобритых волос. Я стараюсь не смотреть на него. Кто-то
шепотом говорит, что орден Красной Звезды тоже надо было снять и сдать в
штаб. И все почему-то говорят шепотом, стесняясь своих голосов. Рядом со
мной Брыль тихо рассказывает кому-то, как он пришел в батальон и, ничего не
думая тогда, пообещал пережить Бабина. И вот получилось, пережил...
стоящих. И сейчас же на насыпь поднялся Караев. Голос его в тишине показался
мне резким:
облегчение.
под холодной водой, и шлепал себя ладонями, веселый, мокрый, живой, а я с
завистью смотрел на его мускулистое тело и считал рубцы... Вот так кончится
война и кто-то еще погибнет от последнего шального снаряда, и с этим разум
не примирится никогда.
толкнул меня. Я посмотрел на него и случайно увидел над ним на дереве серую,
вздувшуюся от дождей пузырями фанерную дощечку и почти смытую надпись на
ней. С трудом различая буквы, я прочел: "Из одного дерева можно сделать
миллион спичек. Одна спичка может сжечь миллион деревьев. Берегите лес от
огня!"
поразила меня. Неужели все, что произошло и пылает уже четвертый год,
возникло от крошечного огонька, который вначале не затоптали, а потом уже
невозможно было погасить?
Мне уже неспокойно становится, что Риты до сих пор нет. Я осторожно
выбираюсь из толпы и иду искать ее. Несколько солдат, торопящихся туда,
попадаются мне навстречу. Один бежит со смущенной и счастливой улыбкой
человека, который боялся опоздать, но в последний момент увидел, что успеет.
увидел ее. Она сидела на поваленном дереве. Не решаясь подойти сразу, я
смотрел на ee спину, на косой залоснившийся след портупеи от плеча к ремню.
Потом сел рядом виновато.
слов? Она смотрела перед собой пустыми, погасшими глазами. Щеки ее горели,
на них следы высохших слез. Я вдруг понял, почему она не пошла туда. Она
была Бабину женой и другом, самым близким человеком, прошедшим с ним через
все. Но там, на могиле, среди незнакомых офицеров, и сама она, и ее слезы
выглядели бы иначе. А может быть, она и нe думала об этом.
смотреть перед собой. Я подождал и опять позвал ее:
блеснули на меня открытой ненавистью. Я ни в чем не был виноват перед ней.
Если б я мог сейчас умереть вместо Бабина, я бы сделал это. Но это не
зависело от меня.
Она поднялась и быстро пошла отсюда, торопясь уйти дальше, но второй залп
догнал ее и толкнул в спину.
ушла, я понял, что весь этот горький день во мне жила смутная надежда. Я
почувствовал ее, когда потерял.
батальоном. Я даже не иду прощаться. Так тяжело на душе и так за нее больно!
звезда, и я смотрю на нее. Наверное, ее как-то зовут. Сириус, Орион... Для
меня это все чужие имена, я не хочу их знать.
я. Саенко разбросал толстые ноги с мясистыми ступнями, по ним ползают мухи,
лицо накрыл от солнца черной кубанкой и спит. Панченко тоже спит на боку,
головой на вещмешке с продуктами, охраняя их даже во сне, а от кого -
неизвестно. Словно едет в вагоне поезда, где по военному времени всякое
может случиться. Он и воюет как будто между дел, а главным образом -
добывает продукты, готовит, кормит. Хозяйственные дела одолевают его даже во
сне, лицо у него озабоченное, а на ремне вместо гранат - три фляжки.
себе цену, как всякий мастеровой человек, Васин относится к Панченко со
сдержанным юмором. Мы встречаемся глазами, и Васин улыбается. Я впервые
замечаю, что глаза у него на солнце рыжие. А вообще красивый парень.
Смуглый, волосы с рыжинкой, а брови черные, как нарисованные углем. И шея
крутая, гордая. Сидит, поджав под себя босые ноги, что-то выстругивает из
палки, опустив длинные, рыжие на концах ресницы. Он хотя и мал ростом, но на
иного высокого глянет, будто сверху вниз.
Саенко утруждать себя, изнурять работой не привык. Ему легче к немцам в
разведку слазать, чем вырыть окоп. За этого я не беспокоюсь, жизнь у него
будет как августовский разморенный от зноя полдень, когда в тени и то
шевельнуть рукой лень. Бабы его любят, у него к ним тоже характер мягкий, и
жененка - попадется она ему, наверное, худая, сердитая: таких, кто много
перебрал, под конец самого приберет к рукам какая-нибудь невзрачненькая -
будет денно и нощно не прощать ему, что прежде за другими ее не замечал, и
точить его, и точить, и ворочать за него в хозяйстве. Но Саенко "такий
козак", что растолкать его трудно. Между прочим, из всех моих разведчиков он
один ни разу не ранен, хотя на фронте с начала войны.
к себе в колхоз и будет работать, честный, упорный до невозможности. А черен
несколько лет уже и многодетный. Таким трудягам почему-то нелегко в жизни. И
живут они не очень богато.
не будет уже того, что связывало нас и каждого из нас делало лучше, чем он
сам по себе в отдельности. Э, да о чем я! До конца еще надо дожить.
шевелю на солнце пальцами босых ног. Солнце стоит в зените, небо синее,
безоблачное, хорошо видны сияющие дали, и только по самому горизонту тают
тонкие встающие дымы. Там далекое, непрекращающееся гудение, тяжелая
артиллерия глухо кладет разрывы: гук! гук! Вот уже куда отодвинулся бой.
серебряной мухой, то исчезая в синеве, и тогда только по звуку можно за ним
следить. Одним глазом из-под пилотки я наблюдаю за ним. И впервые завидую
Маккарти Кормак
Елманов Валерий
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей
Лондон Джек
Андреев Николай