благородные вопли. "Безобразие, судить надо!.. Хоть бы кто-нибудь "скорую"
вызвал..." А я с чего начал, когда подошел? На кондукторшу разорался - куда
смотрит, тетеря, отправление дает, когда еще люди не сели. Так я ее с песком
продраил - она и ответить не могла, сидела на подножке, вся белая. Я и
вожатому выдал - дорого послушать, на всю жизнь запомнит, как дергать, в
зеркальце не поглядев. Но между прочим, под вагон я не заглянул. Мне как раз
перед этим рассказывали в подробности, как моего батю по частям собирали под
откосом. Я это не в оправдание говорю, какие тут оправдания, но не можешь -
отойди сразу, а языком трепать - это лишь себе облегчение, не вашему
ближнему. А тот между тем лежал себе - безгласный и невидный, прямо как
выключенный телевизор. И никто даже толком не знал, что там от него
осталось.
девок оставили на тротуаре, - а я там не догадался сестренку оставить, - и
пошли на толпу "все вдруг", разрезали ее, как три эсминца режут волну на
повороте. И сразу они смекнули в чем дело, и двое скинули шинельки, с ними
полезли под вагон, а третий держал толпу локтями, чтоб не застила свет. Там
они вашего ближнего положили на шинель, а другой прикрыли сверху и выволокли
между колес. Ничего с ним такого не случилось, помяло слегка и колесной
ребордой отрезало подошву от ботинка вместе с кожей. Правда, кровищи натекло
в пыль, но от этого так скоро не умирают, он просто в шоке был, потому и
молчал.
сердобольная пожертвовала косынку - похлопали по щекам, подули в рот. А
третий уже схватил таксишника и сидел у него на радиаторе. Ну, правда, шофер
и не артачился, он своего знакомого узнал, с которым вчера выпивали,
перекрестился и повез его с диким ветром в поликлинику. Тогда они
почистились, надели шинельки и ушли к своим кралям. И вся музыка... Но
отчего мы все сделались, как вареные раки, когда поглядели им вслед, как они
уходят спокойненько по Сакко-Ванцетти, - они за все время не сказали ни
слова!
молча. И что если мы руками еще можем какое-то добро причинить ближнему,
случайно хотя бы, то уж языком - никогда. Но я уже тут проповеди читаю, а
мне самому все проповеди и трезвоны давно мозги проели, я уж от них зверею,
когда слышу. Почему эти трое и остались для меня самыми лучшими людьми,
каких я только знал. Почему же я и на флот напросился, когда мне пришла
повестка. Мечтал даже с ними встретиться, думал - вот таких людей делает
море. Романтический я был юноша!
видывал. А самые худшие - которые подобрее. Они вам, видите ли, желают
счастья, - так что язык у них не устанет. А если они к тому же всей капеллой
споются - лучше сразу бежать, куда глаза глядят, кто остался - считай себя
покойником. По мне, так этот самый Ватагин, например, такой же покойник, как
и Ленка, хотя он-то выжил, не канул. Я с ним плавал в его последнем рейсе -
ничего в нем уже не осталось легендарного, одна тревога: что теперь говорят
про него, после этой истории? А что могли говорить? Что мне вот этот
"маркони" рассказал про Ленку? Хотя бы новую сплетню родил, а то ведь, как
попугай, повторял, что рыбацкие жены писали в своих заявлениях: бегают к
матросам в кубрик, всем желающим - пожалуйста, потом деньги с аванса дерут.
И при всем, она для него - "отличная девка". Значит - своя? Ну, а своему-то
мы куда охотнее гадим.
какая-нибудь Клавка Перевощикова не пошла бы, она по-другому устроится. Она
тебя встретит, такая Клавка, на причале, повиляет бедрами, и ты пойдешь за
нею, как бык с кольцом в ноздре. И - не прогадаешь, если не будешь особенно
жаться, пошвыряешься заработанными, как душа того просит. Она тебе на все
береговые, на пятнадцать там или семнадцать дней, лучшую жизнь обеспечит -
тепло и уют, и питье с наилучшей закусью, и телевизор, и верную любовь. В
городе водки не будет - она достанет, сбегает к "Полярной стреле", у
знакомой буфетчицы в вагоне-ресторане перекупит ящик. И рыбы она достанет -
какой в нашем рыбном городе и не купишь. Все тебе выстирает и выгладит,
разобьется для тебя, выложится до донышка. И только успеешь во вкус войти -
разбудит однажды утром и скажет: "Проснулся, миленький? Не забыл - сегодня
тебе в море. На вот, поешь и опохмелись..." За Нордкапом очухаешься - ни
гроша в кармане, да они и не нужны в море, зато ведь вспомнить дорого! И
светлый образ ее маячит над водами. Месяца три маячит, я по опыту говорю, а
в это время она себя другому выкладывает до донышка. Вернешься - можешь ее
снова встретить, а можешь - другую, она ничем не хуже. Сколько хотите таких
в порту сшивается, - капитал сколачивают, а потом уезжают в теплые края, -
так и не сходивши в море.
на берегу ей любые подвиги сошли бы, а в море сплетни разносятся без
задержки, как круги по воде от камня. Тут ведь мы все - "братишки", какая
нам корысть языком чесать, если не к корешу сочувствие. И самые трезвые
разума лишаются, а Ватагин и без того не слишком трезвый был. Ведь он как
будто все про эту Ленку знал, когда с ней сошелся, - и что на самом деле
было, и что сверх того натрепали, что же переменилось? А то, что круги
пошли. Что все его хором из беды выручали. Беседы с ним вели - и с ним, и с
Ленкой. А в это время жену его, с которой он уже разводиться собрался,
науськивали писать цидули в управление. И он сдался, Ватагин, сам же и
вычеркнул Ленку из роли. И уж ей-то, конечно, не преминули доложить.
Просто удивительно, как быстро они назад отработали! Вчера спасали, а
сегодня - руки ему не подавали, требовали собрание провести, обсудить
моральный облик, без скидки на производственные успехи, предложить ему с
флота уйти. И кто же спас его тогда - Граков! Буквально он его за уши
вытащил и все речи оборвал на полуслове. А как он это сделал - снял его с
плавсостава и к себе приблизил, чуть не правой рукой назначил в отделе
добычи. Так что все ватагинские радетели к нему же попали в подчинение. Ну,
а тут, сами понимаете, не повякаешь...
бывшего моего кепа, который к нам подходил в "Арктике", с Граковым? За
минеральненькой еще бегал... Вот он и был Ватагин.
8
берег проложил. Это уж рулевой принес на хвосте, все новости из рубки - от
рулевого. Ночью показалось старпому, что порядок течением сворачивает, и он
его решил растянуть. Определился по звездам, да не по тем, и - рулевому:
"Держи столько-то". Ну, дикарь и держит, ему что. Хорошо еще, кеп вылез в
рубку, сунул глаза в компас, а то бы еще полчаса - и мы в запретную зону
вошли бы, с сетями за бортом. А там уже на них норвежский крейсер зарился.
Плакали бы наши сети, он бы их тут же конфисковал. То-то крику из-за этого
было в рубке!
голосу его не убыло.
кажется - если они первыми начали, то первыми и кончат. Черта с два, они на
военке не плавали. Наши все старички еще полеживали.
там, кошке на завтрак, и тех сглазишь. Старпом, слышно, повернулся к нему,
скрипит дождевиком. Ему, конечно, обидно, когда ему грубят. Шарашит его, но
ответить он не смеет. Шурка все-таки старый матрос, а он старпомом первую
экспедицию плавает - какой у него, архангельского, авторитет? И про ночные
его подвиги нам известно.
дело знают.
меня в головах, клюнул плафончик и говорит человечьим голосом: "Бичи!.."
перевернулся.
дальше у вас все наискось пойдет, опять же - плафончик клюнул. И улетел.
спустил ноги.
военке служил. Салаги еще только рубахи успели напялить и в штаны влезали, а
Шурка уже по трапу сапогами загрохотал. Долго им еще плавать, пока они нас
догонят. Но уж обогнать - нет.
черт. Но такой ленивый, что другим тоже лень ему за это выговаривать.
штиль, а балла так полтора, в штиль нам тоже не сахар, ветер лица не свежит.
А над порядками чайки ходили тучами - доброе знамение.
не зряшная; пустыря вроде не дернем; авось, мол, и дальше так пойдет; "тьфу"
через левое, чтоб не сглазить.
Буджолд Лоис
Акунин Борис
Посняков Андрей
Мацумото Сэйте
Андреев Николай
Шилова Юлия