когда-то было по вечерам в заросших липами замоскворецких тупичках.
звуки пианино, молодой женский голос запел:
на это раскрытое в тихую листву тополей окно, из которого мягко струился
свет абажура. Не обращая внимания на прохожих, Дроздов прислонился плечом
к стволу темного тополя и стал слушать. Он чиркал зажигалкой, но не мог
курить - спазма сжимала ему горло.
8
кажется, что с полудня до сумерек в расположении батарей и вестибюле
училища прочно поселяется солнце. Оно блестит в натертых паркетных полах
спален, в пустынных коридорах, на подоконниках, оно смотрится в кафельные
полы просторных умывален, белыми сияющими столбами пронизывает воздух
лестничных площадок.
учебный корпус. Но здесь никто не занимается - тут просто больше
свободного места, чем в кубриках. Из просторного класса топографии, где на
стенах развешаны различного масштаба карты и схемы маршрутных донесений,
сейчас звучит патефон, раздается хохот курсантов и голос Полукарова: здесь
работает "Секция патефонной иголки". Сам Полукаров, давший это название
секции, организатор ее, учит желающих правилам модного танго и хорошему
тону. Тут собрались все, кто по разным причинам не пошел в увольнение:
Витя Зимин, Ким Карапетянц, Нечаев, Миша Луц и Гребнин. Здесь же толпятся
любопытствующие зрители из соседних батарей. Курсант Нечаев - высокого
роста, широколицый, конопатый - по-праздничному сверкает всеми начищенными
пуговицами, пряжкой ремня, зеркально отполированными суконкой хромовыми
сапогами. Перед ним стоит Полукаров и недовольным рокочущим голосом
внушает:
подходишь, наклоняешь голову и говоришь: "Разрешите?" Она встает, ты
осторожно берешь ее за талию. Подожди, подожди, что ты меня хватаешь! Ты
что, брат, трактор подталкиваешь, что ли? Хватаешь с лошадиной грацией!
Подожди, да не смотри ты на носки своих сапог. Слушай музыку. Карапетянц,
заводи!
он все делает серьезно - заводит патефон, переворачивает пластинку и снова
садится на подоконник. Полукаров, обворожительно улыбаясь, наклоняет
голову и делает приглашающий жест в сторону поставленного к стене стула,
на котором должна сидеть "она".
Стой! Карапетянц, ты что завел? При чем тут хор Пятницкого? Ошалел? Снимай
пластинку! Ну и бестолочи вы, братцы! Каши гречневой надо сначала с вами
наесться! Кто вас воспитывал, черт вас дери?
серьезно ставит другую пластинку. Гребнин и Луц давятся, трясутся от
беззвучного смеха; однако у Вити Зимина завороженно светятся глаза: он
ждет своей очереди. Зимин в новом, парадном обмундировании, весь
тоненький, выглаженный, чистенький, он очень взволнован и слушает
Полукарова внимательно. Зрители гудят со всех сторон:
обязанностями. Давай танго!
прислушивающимся лицом глядит в направлении патефона и продолжает:
смотришь? Да разве с такой растерянной физиономищей можно подходить к
девушке? Где мушкетерство? Слушай темп музыки и улыбайся! Изображай
гусара! Ну так вот, ты подходишь, берешь ее слегка за талию... Опять
хватаешь? Да ты что?..
столы. Глядя на окончательно растерянную конопатую физиономию бесталанного
Нечаева, на возмущенное лицо Полукарова, на сосредоточенно-серьезную мину
Карапетянца, Алексей тоже хохочет под насмешливые советы оживившихся
зрителей:
ремень, внезапно говорит своим тонким голосом:
водить вконец одуревшего ученика меж столов, показывая премудрые па, а
неуклюжий Нечаев спотыкается, ставит ноги не туда, куда надо, и вообще
напоминает паровоз, который сошел с рельсов и теперь испускает последний
пар.
под мышкой; у него такое лицо, как будто он только что спал.
голову. - Сидел, сидел в читальне - и слышу, будто в классе топоггафии
лошадей водят. Ужасный ггохот. Это что у вас - ипподгом?
крышами закат; взгляд его рассеян.
Человек живет каких-нибудь шестьдесят лет. И не успевает многого узнать и
сделать за свою жизнь. А это егунда, ужасная егунда. Вот, Бисмагка взял.
Стгашная философия уничтожения у этого человека. Фашисты многое у него
пегеняли. Надо знать философию загождений войн.
перекатываясь по этажам. - Старшего сержанта Дмитриева - к выходу!
жилой корпус, соединенный с учебным застекленным переходом.
мелодий, рожденных войной, - как только наступал вечер, в городе начинала
звучать музыка: отдаленный духовой оркестр в парке не заглушал патефонные
ритмы во дворах и ставшие входить в моду аккордеоны. Уже возвращались из
госпиталей Берлина и Вены первые демобилизованные по ранениям солдаты, и
все жили ожиданием тех, кто должен был вернуться с далеких и замолкших
фронтов. Говорили: май - месяц победы, июнь - месяц ожидания и надежды.
ожидая ответа, спросил: - Куда она поехала? (Дроздов ответил.) Ого!
Расстояние!
нестройные звуки пианино. Передвинув жесткий ремень и положив шашку на
колени, Алексей помял в руках темляк, спросил:
место работы. И это все.
сбросил с коленей забренчавшую о паровую батарею шашку. - Вышла замуж - и
еще присылает телеграмму!
9
отмелью, над которой, визжа, носились чайки; а тут, на холме, было тихо,
пахло нагретой травой; на тонких ногах ромашки покойно дремали под
солнцем.
отплыли далеко от города; здесь лес подступал к реке вплотную, и коряги
купались у берега, изламываясь в ее зеленой глубине.
время остановилось.
впившись, хлопотливо возился полосатый шмель, сказала:
подрагивали от ее дыхания, - спросила: - Вы любите цветы? - Покосилась
краем глаза на Алексея. - Не конский щавель, конечно, а вот такие?
карпатских лугах он видел другие ромашки, забрызганные кровью, черные от