- Перемирие! - проворчал Даву. - Да что вы тут толкуете мне?
Какое же это перемирие, если здесь, в уступленной нам Москве, по
нас предательски стреляли? Вы - пленник, слышите ли, пленник, и
останетесь здесь до тех пор... ну, пока нам это будет нужно!
- Извините, - произнес Перовский, - я не ответчик за других:
здесь роковая ошибка.
- Пойте это другим! (A d'autres, a d'autres!) - перебил его Даву.
- Меня не проведете!
- Свобода мне обещана честным словом французского генерала...
Даву поднялся с кресел.
- Молчать! - запальчиво крикнул он, сжимая кулаки. - Дни ваши
сочтены; да я вас, наконец, знаю, узнал.
Маршал, как бы внезапно о чем-то вспомнив, замолчал. Перовский с
мучительным ожиданием вглядывался в его тонкие, бледные губы,
огромный лысый лоб и подозрительно следившие за ним из-под
насупленных бровей маленькие и злые глаза.
- Да, я вас знаю! - повторил Даву, с усилием высвобождая
морщинистые щеки из высокого и узкого воротника и садясь опять к
столу. - Теперь не уйдете... Ваше имя? Перовский назвал себя.
Маршал нагнулся к лежавшему перед ним списку и внес в него
сказанное ему имя.
- Простите, генерал, - сказал, стараясь быть покойным, Базиль, -
вы совершенно ошибаетесь: я имею честь видеть вас впервые в
жизни.
Глаза Даву шевельнулись и опять скрылись под насупленными
бровями.
- Не проведете, не обманете! - объявил он. - Вы были взяты в плен
под Смоленском, освобождены в этом городе на честное слово и, все
разузнав у нас, бежали...
- Клянусь вам, - ответил Перовский, - я впервые задержан при
входе вашей армии в Москву... Снеситесь с генералами
Милорадовичем и Себастьяни.
Даву вскочил. Его лицо было искажено гневом.
- Бездельник, лжец! - бешено крикнул он, тряся кулаками. - Такому
негодяю, черт бы вас побрал, говорю это прямо, исход один -
повязка на глаза и полдюжины пуль! Маршал позвонил.
- Вы позовете фельдфебеля и солдат! - обратился он к вошедшему
ординарцу, откладывая на столе какую-то бумагу. Ординарец не
уходил.
- Но это будет вопиющее к небу насилие! - проговорил Перовский,
видя с содроганием, как решительно и твердо герцог Экмюльский
отдавал о нем роковой и, по-видимому, бесповоротный приказ. - Вы,
простите, оскорбляете безоружного пленного и к этому
присоединяете убийство без следствия, без суда. Ведь это, герцог,
насилие.
- А, вам желается суда? - произнес Даву. - Берегитесь, суд будет
короток. Вас отлично помнит мой старший адъютант, бравший вас в
плен... О, вы его не собьете!
- Позовите вашего адъютанта, пусть он меня уличит! - сказал
Перовский, с ужасом думая в то же время: "А что, если низкий
клеврет этого палача все перезабыл и спутал в пережитой ими
сумятице и вдруг, признав меня за того беглеца, скажет: да, это
он! И как на него сетовать? Ему так может показаться..." Глаза
маршала странно улыбнулись, брови разгладились.
- Так вы хотите очной ставки? - спросил он, стараясь говорить
ласковее. - Извольте, я вам ее дам... Но помните заранее, если
мои слова подтвердятся, пощады не будет. Позвать Оливье! - сказал
он ординарцу.
Ординарец вышел. Даву стал разбирать и перекладывать лежавшие
перед ним бумаги. Базиль, замирая от волнения, едва стоял на
ногах. "Броситься на него сзади, удушить тощего старика и
выскочить в окно... - вдруг подумал он, - здесь положительно
можно... садом добежать до реки, кинуться вплавь и уйти на
противоположный берег, в огород и пустыри. Пока найдут адъютанта,
явятся сюда, все увидят и начнут погоню - все можно успеть". Руки
Перовского судорожно сжимались; озноб охватывал его с головы до
пят, зубы постукивали от нервной дрожи.
- Вам сколько лет? - спросил, не оглядываясь, Даву. Перовский
вздрогнул.
- Двадцатый год, - отвечал он.
- Молоды... Москву знаете?
- Здесь учился в университете.
Даву обернулся и указал Перовскому на стене, возле стола, карту
Москвы и ее окрестностей.
- Вот эти места подожжены русскими, - сказал он, тыкая сухим,
крючковатым пальцем по карте, - горят сотни, тысячи домов... Вы,
вероятно, также явились сюда поджигать?
Перовский молчал.
- Зачем вы нас поджигаете?
- Ваши солдаты, по неосторожности и хмельные, сами жгут.
- Вздор, клевета! А почему русские крестьяне, несмотря на щедрую
плату, не подвозят припасов? - спросил Даву. - Столько вокруг сел
- и не является ни один.
- Боятся насилий.
- Вздор! Какие насилия у цивилизованной армии? Говорят вам, мы
щедро платим. Это все выдумки людей, подобных вам. Где Кутузов?
Почему он так предательски, без полиции и пожарных инструментов,
оставил такой обширный город? Где он?
- Я задержан вторые сутки и дальнейших распоряжений нашего
главнокомандующего не знаю.
- Вы отъявленный лжец, - сказал, выпрямляясь в кресле, Даву, -
вероломный партизан, дезертир!.. О, вы увидите, как мы наказываем
людей, которые к измене присоединяют еще наглую, бесстыдную ложь.
Даву опять позвонил. Вошел ординарец.
- Что же Оливье?
- За ним пошли.
Даву подумал: "Что с ним возиться! надоели!" - и против имени
Перовского, занесенного им в список, написал резолюцию.
- Вот, - сказал он, подавая ординарцу со стола пачку бумаг, - это
в главный штаб, а этого господина с этим списком отведите к
Моллина. "Моллина, Моллина! - повторял в уме Перовский, идя за
ординарцем и не понимая, в чем дело, - вероятно, председатель
какого-нибудь трибунала". Его привели на площадь, где был
Трубников Александр
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Грабб Джеф
Жюль Верн
Пехов Алексей