салют. Это смущение можно было объяснить только тем, что она узнала смелого
незнакомца, своего соседа по башенке в гостинице "Лилия"; но было ли оно
вызвано досадой? Этого Квентин никак не мог решить.
летах, когда женщина больше всего заботится о сохранении своей увядающей
красоты. Впрочем, и теперь еще можно было заметить, что когда-то она была
очень хороша собой. Ее манера держаться доказывала, что она не только
помнила о своих прежних победах, но и не оставила надежды одерживать новые.
Она была высока и стройна и держалась немного высокомерно. Ответив
снисходительной улыбкой на приветствие Дорварда, она наклонилась и что-то
шепнула на ухо своей спутнице, а та повернулась в сторону часового, как
будто затем, чтобы проверить сказанное, но отвечала старшей даме, не
поднимая глаз. Квентину показалось, что замечание было весьма лестно для
него, и сердце его радостно забилось, уж не знаю почему, когда он увидел,
что молодая графиня ответила, даже не потрудившись убедиться в его
правильности. Быть может, он подумал, что между ним и молодой девушкой
возникла та тайней венная связь, которая придает особенное значение каждой
незначительной мелочи.
минуту все его внимание было поглощено встречей двух дам с принцессой
Жанной. Когда они вошли, принцесса остановилась и ждала их приближения,
сознавая, быть может, что идти вперед ей не подобает, а так как, отвечая на
их поклон, она была смущена, то старшая дама, не зная, с кем она говорит,
обратилась к ней снисходительным тоном, как будто оказывала ей большую
честь.
незнакомку, - что нам разрешено пользоваться обществом особы нашего пола, и
притом такой достойной дамы, какой вы кажетесь. До сих пор, надо сознаться,
мы с племянницей не могли похвастать особенным радушием короля Людовика по
отношению к нам... Что ты, моя милая? Нечего дергать меня за рукав: я вижу
по глазам этой молодой особы, что она сочувствует нашему положению... Верите
ли, сударыня, с тех пор как мы здесь, с нами обходятся не лучше чем с
пленницами! После всех настоятельных приглашений и советов ввериться
покровительству Франции его величество сперва поместил нас в какой-то
дрянной гостинице, а теперь отвел нам угол в этой старой руине, откуда нам
разрешается выползать только с закатом солнца, точно мы совы или летучие
мыши, появление которых при дневном свете считается дурной приметой.
который начинал принимать разговор, - очень сожалею, что мы не могли вас
принять соответственно вашему достоинству. Надеюсь по крайней мере, что ваша
племянница чувствует себя здесь не так плохо?
- Я искала лишь безопасности, а нашла еще и уединение. Затворничество нашего
первого местопребывания и здешняя еще более уединенная жизнь увеличивают в
моих глазах милость, которую оказывает король нам, бедным беглянкам...
душу, благо мы здесь наедине с этой молодой особой. Я говорю "наедине",
потому что не принимаю в расчет этого молоденького красавца часового,
который похож скорее на статую, чем на живое существо, и вряд ли владеет
языком, по крайней мере нашим, цивилизованным языком... Итак, повторяю: раз
уж мы одни с этой дамой, я должна ей высказать, как я сожалею, что
предприняла эту поездку во Францию. Я ожидала великолепного приема,
турниров, каруселей, зрелищ и празднеств, а вместо того попала чуть ли не в
тюрьму! Вместо блестящего общества король познакомил нас с каким-то бродягой
цыганом, через которого мы должны были вести переписку с нашими друзьями во
Фландрии... Быть может, - добавила она, - король желает по политическим
соображениям продержать нас здесь до конца наших дней, чтобы захватить наши
владения, когда вместе с нами угаснет древний род де Круа... Герцог
Бургундский не был так жесток. Он все-таки предлагал моей племяннице мужа,
хоть и очень плохого.
сказала принцесса, улучив минуту, чтобы вставить слово.
- ответила разгневанная дама. - Видит бог, что если я о чем и хлопочу, так
только о племяннице. Сама я давно уже оставила всякую мысль о замужестве. Вы
улыбаетесь.., но, клянусь вам, это правда... Однако это ничуть не извиняет
короля. Все его поступки, да, впрочем, и сам он, напоминают скорее старика
Мишо, гентского менялу, чем преемника Карла Великого.
нотка. - Помните, что вы говорите о моем отце.
Французская. Но не пугайтесь, сударыня, - продолжала она со своей обычной
мягкостью, - я знаю, вы не хотели меня оскорбить, и я не сержусь.
Располагайте мной и моим влиянием. Я сделаю все, чтобы облегчить изгнание
вам и этой милой молодой особе. К сожалению, я могу сделать для вас очень
немного, но предлагаю свои услуги от чистого сердца.
почтительным поклоном на милостивое обещание принцессы. Недаром она столько
лет прожила при дворе и в совершенстве изучила придворные обычаи. Она твердо
соблюдала правило, которому следуют придворные всех времен: судить и рядить,
не стесняясь, в частной беседе о пороках и промахах своего государя, о
нанесенных им оскорблениях и обидах, но никогда не заикаться об этом в
присутствии самого короля или членов его семьи. Понятно после этого, что
графиня де Круа была крайне смущена своей ошибкой, которая была причиной ее
столь непочтительного отзыва о короле в присутствии его дочери. Она никогда
бы не кончила рассыпаться в извинениях и выражать сожаление, если бы
принцесса не остановила ее, заметив ей ласково (хотя в устах дочери
французского короля это было равносильно приказанию), что она не нуждается в
извинениях и не желает продолжать разговор на эту тему.
пригласила обеих дам занять места рядом с нею, что младшая исполнила с
непритворной робкой почтительностью, а старшая - с деланным смирением,
которое бросалось в глаза. Они продолжали свою беседу, но так тихо, что
часовой не мог расслышать ни слова. Он заметил только, что принцесса гораздо
больше интересовалась младшей из своих собеседниц и, несмотря на все
красноречие графини Амелины, говорившей больше всех, охотнее слушала
короткие и скромные ответы молодой девушки, чем высокопарные и льстивые
комплименты ее почтенной родственницы.
отворилась дверь и вошел человек, весь закутанный в длинный плащ с
капюшоном. Помня приказание короля и не желая заслужить второй выговор,
Квентин в один миг очутился перед пришельцем и, загородив ему дорогу,
попросил его удалиться.
Квентин с твердостью.
герцог, сбрасывая свой плащ.
повиновения от первого принца крови, который вскоре, как говорили, должен
был сделаться зятем самого короля?
Надеюсь, ваше высочество, вы засвидетельствуете, что я исполнил свой долг,
насколько было в моей власти.
принцессе, поклонился ей с натянутой любезностью, всегда отличавшей его
обращение с невестой.
галерее собралось общество, взял на себя смелость присоединиться к нему.
минуту ее безобразие, показывал, что это увеличение их маленького общества
отнюдь не было для нее неприятным. Она поспешила представить герцога обеим
графиням де Круа, приветствовавшим его соответственно его высокому сану, и,
указав ему на кресло, предложила принять участие в беседе.
себе сесть в кресло. Он взял подушку с одного из стульев и, положив ее к
ногам графини, сел так, чтобы иметь возможность, не оскорбляя принцессу,
уделять больше внимания ее хорошенькой соседке.
принцессе, воображавшей, что ее жених хочет этим способом оказать внимание
ей самой. Но герцог Орлеанский, хоть и привык подчинять свою волю суровому
деспотизму Людовика, был все-таки достаточно независим, чтобы поступать по
своему усмотрению в тех случаях, когда над ним не тяготело присутствие
короля; а так как высокий сан позволял ему иногда делать отступления от
церемонных обычаев двора, то он принялся теперь непринужденно восхищаться
красотой графини Изабеллы. Он с таким жаром отпускал ей восторженные
комплименты (что, может быть, отчасти объяснялось излишним количеством вина,
выпитым им за столом у Дюнуа, который далеко не мог назваться трезвенником),
что под конец в пылу своего увлечения, видимо, совсем позабыл о принцессе.
которая уже предвкушала в будущем честь близкого родства с первым принцем
крови. Знатное происхождение, красота и богатство молодой графини
оправдывали эти смелые мечтания ее тетушки, и в них не было бы ничего
несбыточного, если б можно было откинуть в сторону личные расчеты короля.
Графиня Изабелла слушала любезности герцога с видимой тревогой и смущением,
бросая на принцессу выразительные взгляды, как бы молившие о помощи. Но
природная робость принцессы Жанны и ее оскорбленное самолюбие мешали ей дать
разговору другое направление и сделать его более общим, так что, если не
считать нескольких учтивых фраз графини Амелины, беседой вскоре всецело