Чтение 31–й страницы книги ~Тропами горного Черноморья~

пиком и Краснополянским отрогом вправо ныряет тропка, ведущая в Первый
цирк. Вот она пробралась по еле видным карнизикам крутого склона и зигзагами
вывела на травянистое дно огромного амфитеатра.

Цирк... Какой это уединенный, обособленный мир. Легкой пирамидой встал
надо мною Первый пик. На его вершине я только что прощался со спутниками.
Слева вздымаются отвесные стены Краснополянского отрога, справа скалистый
Эстонский отрог. А между ними - подобное арене - днище цирка, балконом
повисшее над неведомыми кручами и изрезанное оврагами на мысовидные фестоны.
В овраги устремляются ручьи из недотаявших снежников.

Тропка резво бежит вниз по пышным лугам среди водосборов и лилий. На
более низкой пологой площадке замечаю среди трав инородное пятно: так
выглядят места около прежних пастушеских кошей, лишенные естественной
растительности и заросшие сорняками. Вот и развалины балагана.

Утесы обоих отрогов сходятся книзу, замыкая ущелье. На их крутых
гребнях черные зубчатые силуэты пихт, а между гребнями в дымке влажного
солнечного воздуха высится далекий, но огромный призрачно льдистый Чугуш!

Здесь и зимой и весной неистовствуют лавины, поэтому лог или безлесен,
или занят криволесьем. Спускаюсь к самому руслу. Признаки тропы как-то сразу
пропали среди ровных гравийных участков. Прохожу полсотни, сотню метров -
удобства кончаются. Где же тропа? Проявляю непростительное легкомыслие. Пять
минут назад я стоял на тропе. Значит, нужно было вернуться, любой ценой
нащупать продолжение дороги, хотя бы она повела на подъем. Я же двинулся
руслом, то есть совершил ошибку, типичную для самых неопытных туристов.

Утесы слева и справа сближаются, они неминуемо пересекут полосами
стойких пород дно долины, и поток заиграет на них водопадами. Что за гипноз
этот спуск? Вместо того чтобы вернуться на сто-двести метров, лезу вперед,
скользя по все более крутому руслу, и, только когда оно уходит из-под ног,
обрываясь водопадными ступенями, задумываюсь. Неужели тропа была тупиковая и
пробита коровами только до границы леса? Тогда придется подниматься обратно
на гребень! Или она идет рядом, но выше, по кручам левого берега? Беру
левее, попадаю в непролазное криволесье, подтягиваюсь и спускаюсь на руках -
тропы нет как нет. Решаю спускаться параллельно ручью, не снижаясь к его
предательски скользкому ступенчатому руслу.

Ломлюсь через гнутые буки и рододендрон, разгибаю упрямящиеся кривые
стволы. Такой спуск тяжелее подъема. Лишь там, где кусты пригнуты вниз по
скату, двигаться чуть легче. Я скольжу по стволам и ветвям, съезжаю по ним
то сидя, то верхом. Трещат брюки, на рубашке появляются дыры. Думал ли я,
что повторю злоключения краснолицего?

Как странно, что та же природа, те же кусты и пихтарник, запахи,
краски, когда ты один, приобретают новые оттенки, и восприятие всего этого
обостряется. Отчего это? То ли потому, что не с кем делиться своими
впечатлениями? Или потому что, как ни храбрись, а не уйдешь от сосущего
чувства тревоги: ведь стоит подвернуть или вывихнуть ногу - и ты становишься
беспомощным - поползи-ка отсюда на четвереньках!

Заросли такие густые, что, наверно, никакой зверь здесь не пройдет.
Однако на первой же прогалине вижу кучу медвежьего помета, совсем еще
теплого. Миша посторонился, услыхав треск моих шагов? В такой ситуации я
предпочел бы отложить столь долгожданное свидание.

Сколько раз я с успехом применял в своих лекциях ловкую формулу
Клеопатры Васильевны об исходе встреч со зверем:

"Турист убегает в одну сторону, медведь в другую".

Повторение этой остроты вызывало оживление самой безучастной аудитории.
Но мне приходила на память и другая формула, принадлежащая знаменитому
полярнику Амундсену, касавшаяся, правда, белых медведей:

"Я хорошо знаю, что полярный медведь человека не трогает, но я никогда
не бываю уверен, знает ли это медведь".

Воевать с криволесьем в одиночку еще изнурительнее, чем когда идешь в
компании. Сучья пружинят, бьют. При спутниках выругаешься, так хоть сосед
посочувствует. А тут некому и пожаловаться на неудачу. Споткнулся, ушиб
коленку - и возникает такое беспомощное чувство обиды...

Лезу по гнутым ветвям, спускаюсь на руках, держась за сучья и отыскивая
ногами опору внизу,- еще метр, еще

два метра... Вот снова повис, шарю ногами - пусто, нет ничего. Взглянул
вниз и похолодел, только судорожнее вцепился в ветви. Отвес! С силой
подтягиваюсь обратно. Внизу обрыв метров в двадцать. Сквозь кусты видно, что
как раз по этому скальному перепаду низвергается пенистыми каскадами ручей.
Я уже порядочно изнурен и даже деморализован. Выйду ли? Вдруг заночую, будут
искать...

Добираюсь вдоль края отвеса до прорезающей его расщелины, так
называемого кулуара, направленного вниз по склону. Изысканное театральное
слово мало подходит для этой дикой трущобы, но так принято у альпинистов.
Спускаюсь по кулуару, цепляясь подчас за травинки: бывает психологически
важно ухватиться за соломинку, чтобы сохранить равновесие.

Впереди просвет, совсем рядом ревет ручей. Сбегаю по крутой лощине и
ошалело оглядываюсь: справа сверху рушится во всем великолепии мой старый
знакомый, милый Аибгинский водопад! Ведь это все равно что дома, пусть
впереди еще обход древолома и добрых шестьсот метров спуска, но это уже
тропа - знакомая, своя, родная!

Как он хорош, а сегодня особенно хорош, мой добрый друг, водопад!

И все же стою, озадаченный. Я промерил собственными ногами весь левый
берег долины и не нашел тропы. Куда она могла скрыться? Вдруг осеняет
догадка. Не перешла ли эта тропа на правый берег ручья, после того как
несколько десятков метров она бежала прямо по его каменистому руслу? Было
очень просто не заметить, как она юркнула в траву, вот я и продолжал шагать
руслом, пока не вышел к отвесам. Но где же эта тропа выводит к водопаду?

Обшариваю правый берег от самого водопадного уступа. Спускаюсь вдоль
ручья метров на пятьдесят - и вот долгожданная примета! На огромном стволе
большая зарубка - именно отсюда, гораздо ниже водопада, вверх по правому (по
течению) склону ведет старинная торная тропа, меченная зарубками и росписями
эстонцев на стволах. Как я рисковал, а она шла рядом, по соседнему склону...
Неладный же я следопыт!

Пусть сегодня я не пройду по этой тропе (я слишком измучен) , но теперь
я знаю, что подъем на Аибгу через водопад во много раз красочнее и
разнообразнее подъема по скотоводческой тропе через Греческий мостик. Только
так, только в этом направлении и надо водить экскурсии в кольцевой маршрут
по Аибге!

"ЛЮЛЬКА"

Час крупным шагом по тропе, и я у Мзымты. Эх, если бы прямо вброд и на
турбазу! Но июльская река мощна, а я уже достаточно измотан, без спутников
рисковать с переправой не дело.

Вспоминаю, что ниже по Мзымте против поселка натянут металлический
трос, по которому с берега на берег ездит корзиночка для перевозки
пассажиров - ее называют люлькой. Мне еще не приходилось пользоваться этой
переправой.

Вот и трос. Высокие столбы-стояки, на которые намотан железный канат
дюймового сечения. Радость сменяется разочарованием: люлька оказывается на
противоположном берегу, а там ни души. Неужели идти в обход? И вдруг озорная
мысль. У меня совсем новый рюкзак, из грубого, пожалуй, даже слишком
тяжелого и прочного брезента, с широкими лямками из толстых ремней. Не
заменит ли он мне люльку?

Пробую ремни, разглядываю толстые нитки, которыми кожа пришита к
брезенту, и решаюсь. Расстегиваю пряжки, перекидываю оба ремня через трос и
вновь застегиваю. "Люлька" готова. Подтягиваюсь к тросу на руках и
просовываю ноги между лямками. Вот я и "в седле". Ремни так прилегают к
металлу под грузом тела, что двигаться оказывается вовсе не просто:
приходится подтягиваться на одной руке, а другой поочередно передвигать
ослабевающие лямки.

За один прием отвоевываешь всего каких-нибудь десять сантиметров. А
ширина Мзымты не меньше полусотни метров. Выдержу ли? Ведь я уже изнурен
трудным спуском.

Вишу верхом на брезентовом мешке и дециметр за дециметром продвигаюсь
вперед. Ладони горят - так больно впиваются в них плетения троса.

Прибрежные нестрашные участки русла кончились. В полутора метрах подо
мною беснуется порожистая Мзымта, горбы камней заставляют воду пенисто
кипеть. Теперь нельзя допускать и мысли о падении в эту стремнину. Хорошо в
настоящей люльке: она на своем ролике пролетает почти до половины реки, как
бы под уклон по провисающему тросу, и лишь вторую половину пути приходится
"выбирать" ее на подъем. А па рюкзаке до середины с разгона не докатишься.
Трос провис с первых же метров, и нужно все время преодолевать подъем.

Сколько я уже прополз? Пятнадцать? Восемнадцать метров? Уже кончаются
силы, а я даже не на середине реки.

Отдыхаю, покачиваюсь. С независимым видом разглядываю воду:
дугообразные водоскаты, веера, головокружительная, манящая струя стрежня...

Надо двигаться дальше. Подтягиваюсь на левой руке, правой передвигаю
ослабевающие лямки. Смещаю одну... Сейчас вторая. Но где же она? Как? Где
вторая лямка, второй ремень? Значит, я вишу на одном, последнем ремне!

Холодею от ужаса, впиваюсь обеими руками в трос. Что же произошло?
Дрожа от напряжения, повисаю на одной руке, а другой вылавливаю висящую, как
плеть, лямку.

Ощупываю ее конец и понимаю все, что случилось. Когда я оценивал
прочность рюкзака, я не осмотрел места скрепления пряжек с ремнями. А они-то
и подвели. Не швы, не ремни, а сами металлические скобы, которыми кожа
сочленена с металлом. Скобы, рассчитанные на двухпудовый вес рюкзака,
оказались слишком слабыми, чтобы выдержать груз четырехпудового тела. И
именно скобы начали разгибаться. Одна разогнулась скорее, с нее-то и
соскочила ременная петля. А вторая? Лихорадочно ощупываю вторую и с ужасом
обнаруживаю, что она тоже подалась. Значит, и на оставшуюся лямку никакой
надежды. Подо мною бешеная вода, теперь она кажется еще более пенистой, злой
и зеленой. Впереди больше половины жгучего режущего троса - я не вынесу этой