поднялся на ноги, медленно и угрожающе. Над скопищем ревущих баронов
вознеслось его лицо, налитое властностью и гордыней. Стоял молча, без
единого движенья, пока все не утихло. Тогда император сел, кивнул послам,
чтобы говорили; послышался голос Заубуша:
образом воспринято было благословение князя Всеволода, приняты дары,
послам поданы стулья (высокая честь!); Журина, откуда-то пробившаяся к
императорскому столу, не осмелилась нарушить торжественного спокойствия
мгновенья, стояла сбоку, смотрела, смотрела на сына: все в ней билось и
пело, она должна бы умереть от радости, но не умирала, не вскрикнула, не
забилась в радостном плаче, преодолела в себе любовь, горе, надежду.
приемом послов, предался церемонии с непривычной для него старательностью
и, можно сказать, усердием.
что блеснуло вот здесь яркими каплями Адельгейдиной крови, прежде всех
знал, но отмахивался от неизбежности, старался заменить пышностью и
государственными радостями ту радость, какую заменить никому и ничем не
дано. Можешь властвовать над огромной страной, но останавливаешься
беспомощный перед одним человеком. Особенно болезненно бессилие - перед
женщиной. Женщина становится тогда страшней многочисленного вражьего
войска. Войско ты способен разбить, женщину - никогда. Он ощутил это,
видно, смолоду, бросаясь на женщин жадно и ненасытно. Красивейшие женщины
империи дарили ему свои ласки, но ожесточенные битвы за власть отбирали
все больше и больше сил, и он вдруг почувствовал, что уже не в состоянии
раздваиваться. Достоинство властелина он всегда считал выше и важней
полноты жизни и улыбки женщины. Плотские наслаждения кратковременны,
достоинство - вечно. Тело стало для него мерзким и страшным, а дух,
раненный властью, содрогался будто в агонии, в судорогах своих рвался то
ли к тягчайшему злодеянию, то ли к подвигу величайшей дерзости. Творя
великое, спускаешь с привязи диких коней своеволья, и они
разносят-разм"тывают колесницу света, а тогда наступает тьма, и нет сил
побороть ее, и открывается ящик Пандоры, вылетают из него демоны
разрушений, до конца истребляя остатки жизни в тебе самом. Что такое
человек? Он тоже считал, что это - прекрасная помесь зверя и бога в единой
ипостаси. Бог удерживает зверя, дух облагораживает тело. Когда все молодые
звери покинули его, Генриху незачем стало удерживать тело. Остался бог, а
что в нем для человека? И вот пришла эта юная русская княжна, и Генриху
показалось, будто все возвращается: радость нового дня, вкус поцелуя,
голоса и краски жизни. Еще ему светит солнце! И не нужно больше
оправдываться даже перед самим собой, а уж начни ты, стань только
оправдываться и перед миром, тогда - тебе конец, потому что мир
безжалостен и не простит одной не взятой тобою женщины, даже если ты
завоевал все крепости, замки и святыни.
отважился избрать себе новую императрицу. Сразу после обрученья опять
ощутил в себе упадок сил. Он еще надеялся на чудо, на лето, на щедрость
жизни, шел к свадьбе упорно, вслепую, навеки отослал от себя единственного
свидетеля своей безудержной молодости и своего нынешнего унижения -
Заубуша, и ничего! Боялся жены, не делил с ней брачное ложе и не надеялся
разделить, а теперь, когда она перед всеми ударила себя ножом, боялся
взглянуть на нее, о чем-то спросить, обменяться хотя бы словом.
послами, с Заубушем, с русским, дивной красоты пришельцем, в пировании
неудержимом, безмерном, диком, чтоб до самого утра. Императрица не
выдержала, ее отвели в постель, а император еще сидел за столом, и бароны
его сидели, он хотел остаться среди мужчин, показать, какой он сильный и
бравый, как может перепить всех, а когда под утро свалился пьяным-пьяный и
вовсе уж изможденный, то приказал отвести себя не в императорскую спальню,
страшными наказаниями угрожал тем, кто осмелился бы побеспокоить,
разбудить Адельгейду.
в объятьях могучую женщину, женщина стонет сладострастно, стонет
обессиленно, рвет ему сердце стонами, наполняет наслаждением и гордостью
за его мужскую силу... Обливаясь потом бессилия, словно при смерти, он
пробудился, сначала долго не мог понять, где он и что с ним, вспомнил
женщину в объятьях, подумал, что был это сон, но снова отчетливо
послышались ему сладкие стоны, непрерывные, назойливые, болезненные;
Генрих вскочил на ноги, метнулся по палате, подбежал к узкому высокому
окну, выглянул в залитый солнцем двор замковый, мутными глазами скользнул
по каменным карнизам. Весь забился от бешенства. Под окном пара голубей
захлебывалась от любовных стонов, миловалась, отряхивала перья. И под его
окном, и дальше, и ниже, на всех карнизах, на каменных выступах играли в
солнечных лучах голуби, стонали, гулили, захлебывались полнотой счастья.
на день, не пропадал где-то целых полгода, будто и не было намерения
спровадить его навсегда.
только за то, что сподобился снова спать у хозяйского порога, мгновенно
явился, откуда-то из глубины дворца, застучал по каменному полу
деревяшкой, показался в дверях.
по двору, на стенах, на башнях лучников и приказать им стрелять в голубей,
выбить всех до единого. И вокруг дворца, и в Бамберге, и всюду, где буду!
Бить этих тварей, жирных, мерзких, вражьих...
лучников в готовности всегдашней, с натянутой тетивой, - так велю!
среди спящих людей, беспорядка и запустения. Вошла в покой, где стояли
император и Заубуш, не замеченной ими, услышала последние слова Генриха,
молча подошла к окну, выглянула, как перед тем император и Заубуш,
сказала, ни к кому не обращаясь:
взялась здесь Адельгейда.
все поняла?
придает ей содержание деяний, наполненность высоким.
проплыла от дверей к окну, в белом длинном платье, горностаи наброшены на
плечи, ребенок и императрица, нежность и мудрость.
одиночестве? - прошептала горько и пропала, оставив императора в
растерянности.
мокрые горы, лишили надежд, довели до отчаянья, когда ты вроде бы навсегда
затерялась в тех горах, а судьба вдруг спасла тебя от забвенья и подняла
на высоту - можно и оглянуться, есть и на что поглядеть, но... но что же
увидишь там, на высоте? Для тебя - пустые годы, дни без событий, зря
потраченное время, а для людей? Чужое слово <Европа> не давало тебе
ничего, но было еще - червонное - слово <Русь>, был Киев зеленый, было
незабываемое, навек утраченное, а теперь будто снова душой обретенное (с
прибытием посольства из Киева, от отца, Всеволода).
так: <В лето 6429. В лето 6430. В лето 6431. В лето 6432. В лето 6433. В
лето 6434. В лето 6435. В лето 6436. В лето 6542. В лето 6543. И никаких
происшествий. Ничего. Пустые годы... Реки выходили из берегов, солнце
нещадно палило, голод стоял по земле, мор налетал, мерли люди, горели села
и города, плакали матери над сыновьями - для летописца то были пустые
годы, раз не задевало эдакое ни князей с епископами, ни бояр с воеводами.
ни несчастий, ни радостей немецкого люда, не углублялась в происходящее
вокруг, замыкалась в собственной беде; сама страдала и считала, что должен