Чтение 31–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

Больших усилий стоило нам организовать ночевку.

Глеб так и не пришел. Мы возмущались, не зная, чем объяснить его
поведение. Улукиткан не выдержал, поймал своего оленя, погнал его через реку
на остров. Он лучше нас понимал, что сулят после жаркого дня черные тучи и
что станет с рекою, когда с гор хлынет дождевая вода.

Мы, мокрые, замерзшие, уже сидели в палатке, когда распахнулась черная
бездна и оттуда брызнул пугающий свет молнии, на миг озарив угрюмые лица
людей стволы лиственниц и грозные овалы туч. Могучие разряды грома, потрясая
долину, гулко прокатились по лесу, и тучи опустили к земле дождевые хвосты.

Улукиткан вернулся один. С его одежды ручьем стекала вода, он посинел
от холода и еле ворочал языком.

-- Какой худой люди: я ему шибко хорошо говорил -- уходи надо, он, как
глухой, не понимай.

-- А ты бы балаган разломал, он бы и пошел, -- сказал Василий
Николаевич с досадой.

-- Э-э, если голова худой -- сила не помогает, -- ответил тот,
сбрасывая с плеч мокрую телогрейку и закутываясь в дошку.

-- С черта вырос, а ума не нажил!.. -- буркнул Трофим.

За палаточной стеною, по черной притихшей тайге, по скалистым ущельям
хлестал косой ливень. Ветер с диким посвистом налетал на лес, расчесывая
непослушные космы лиственниц, в клочья рвал воду в реке, завывал в дуплах
старый тополей. А по горам гуляли чудовищные раскаты грома.

-- Вот он -- приветственный салют Станового!

Ночь навалилась густой чернотой. В палатке тихо, никто не спит,
притаились, словно ожидая чего-то, еще более ужасного. Сколько силы несет в
себе стихия!

С трудом верилось, что после этой страшной бури останется жизнь в
горах, да и сами горы.

Кто-то чиркнул спичкой, закурил. Далеким огоньком засветилась в темноте
цигарка. Люди словно онемели, -- у каждого свои думы. Я перелез через чьи-то
ноги, через ворох мокрой одежды, сваленной у входа, и выглянул из палатки.
Ни неба, ни земли, куда ни посмотри -- всюду тяжелая свинцовая тьма да
бешеный ветер бьется с лесом, пугая все живое жутким воем.

И вдруг блеснула молния, отбросив тьму и осветив на миг потрепанные
лиственницы, вспухшую реку и, за дождевой завесой, остров. Но все исчезло
так же мгновенно, как и появилось, только в душе осталась щемящая боль за
Глеба. "Прилепится же к человеку такое!"

Гроза отходила на север, сталкивая туда тучи. Послабел и дождь, но
страшная тьма не редела, и ветер еще больше свирепел. Его разноголосый вой
мешался в черноте с непрекращающимся треском падающих на землю великанов; со
смертным стоном они ложились, до конца не выстояв свой век.

И странно, даже когда ветер наконец стих, тайга по-прежнему шумела
тревожно. С черного неба падали остатки дождя. Только теперь мы вспомнили об
усталости. Кажется, можно уснуть.

Бедный Глеб! Как он там один на острове? Сумеет ли разжечь костер?

При свете спички находим свои постели, устраиваемся, кто где может. В
палатке тесно, а во второй сложен груз. Но "до утра недалеко, как-нибудь
прокоротаем остаток ночи. Я забираюсь в спальный мешок. Василий Николаевич
рядом что-то тихо жует. Мне есть не хочется, тороплюсь уснуть. Лиханов уже
похрапывает...

Засыпая, тщетно стараюсь припомнить картину налетевшего урагана, не
совсем ясно схваченные детали, нужные для записи, но мысли плывут стороной,
а слух улавливает отдаленный, еще неясный гул. В полусне пытаюсь уяснить,
что это? Хочу проснуться, но не могу поднять головы, пошевелиться. Все во
мне отяжелело...

А гул доносится яснее, наплывает новой неотразимой бедой. Наконец я
вырываюсь из полузабытья. Все та же темная ночь. Вернулся ветер, снова
бродит в вышине. Шумит исхлестанный лес. Все спит.

"Как хорошо, что это был сон", -- думаю я, поворачиваясь на другой бок.

Вдруг справа, подобно взрыву, гигантская волна ударяет о каменистый
берег. Все просыпаются, вскакивают. Что-то явно творится на реке. Какое-то
чудовище, ворча, скребет огромными когтями no дну реки, сглаживая вековые
перекаты, руша берега и сталкивая в темноту выкорчеванные деревья. Все это
где-то рядом, давит на нас, шипит по-змеиному.

Я не могу найти свои сапоги. Трофим напрасно чиркает отсыревшими
спичками. Улукиткан что-то бормочет на своем языке. Василий Николаевич уже
на берегу и оттуда кричит неистовым голосом:

-- Вода! Вода! Поднимайтесь! Вода прет валом!

Мы все выскакиваем разом, кто в чем есть. Хотя бы звездочка блеснула!
Почему так долго тянется эта ужасная ночь? Глаза с трудом различают во мраке
белесую ленту Лючи и бегущие по ней уродливые тени. Это смытые водою деревья
уплывают от своих берегов.

Зея и Лючи, сплетаясь мутными волнами в один беснующийся, клокочущий
водяной клубок, уносят в темень богатую добычу.

Наше внимание приковывает остров. Его не видно в темноте, но там
творится что-то невообразимое. Треск, стон падающих деревьев потрясает
долину. Что-то с Глебом? Боль сжимает сердце. Нас разделяет густой
предутренний мрак и недоступная река. Мы бессильны что-либо предпринять.
Трудно даже представить, какой ужас должен охватить человека, оказавшегося в
такую ночь на размываемом острове!

-- У-гу-гу! -- кричит натужно Василий Николаевич, но его голос глушит
река и долетающий с острова грохот.

Что же делать? Неужели парень должен погибнуть, заплатив дорогой ценой
за свою страшную беспечность! И все это должно совершиться почти на наших
глазах! Даже если бы и была с нами лодка, никто бы не рискнул добраться до
острова. Где-то, в глубине сознания, все еще живет надежда: авось, не весь
остров сметет вода.

Река пухнет на виду, лезет на наш берег. Уже стучат топоры -- между
трех старых лиственниц лепится лабаз. Надо как можно скорее убрать с земли
груз и самим бежать к скале; вот-вот вода отрежет нам путь отступления.

Нужно немедленно делать плот. Как только река немного угомонится и
перестанет нести лес, рискнем пробраться на остров.

В небе прорезалась звезда, -- как мы обрадовались ей! А вот на востоке
резкой чертою отделилось от горы небо Светает! Чувствуется, что еще немного
-- и природа торопливо начнет приводить себя в порядок после этой ночи. Но
неуемная река продолжает раздвигать берега, грязными ручейками просачивается
в глубь равнины.

Лабаз уже загружен, накрыт брезентом. Улукиткан ищет оленей, чтобы
прогнать их в более безопасное место. Мы подбрасываем на плечи рюкзаки,
берем топоры, ружья, бежим к скале.

Вдруг из предрассветной мути до нас долетает неясный звук: не то
прокричал филин, не то взревел зверь. Мы задерживаемся. В лесу тихо, только
под ногами неприятно шуршит вода, смывая хлам.

Звук повторился ближе, такой же непонятный, внушающий тревогу.

-- Однако, люди кричи, -- говорит Лиханов, настораживаясь. Я напрягаю
слух и чувствую, как во мне все леденеет от страшной догадки. Неужели
остров... смыт?

-- Спаси-и-ите... бра-атцы-ы-ы-и! -- совершенно ясно долетает с реки.
Глеб! Это он взывает о помощи.

Мы бросаемся на крик. Берег далеко и уже под водою. А крик... вот он...
вон... проплывает мимо, уходит все дальше и дальше.

-- Помоги-и... бра-а-а... -- еле слышится из-за кривуна последняя
мольба о спасении.

Василий Николаевич и Трофим молча снимают шапки. На их сосредоточенных
лицах чувство вины. Я не могу прийти в себя от всего случившегося, не знаю,
что делать. Напрасно всматриваюсь в побелевшее пространство, прислушиваюсь к
всплеску волн разгулявшейся реки. Там уже ничто не напоминает о
существовании Глеба...

Издалека кричит Улукиткан, заставляет немедля вернуться. Мы бросаемся к
скале. Вода уже перехватила нам путь, хлещет мутью по ярам, заливает колоды,
тащит мусор. Нам ничего не остается, как идти напрямик -- теперь дорога
каждая минута. Напрягаем все силы, бредем по пояс в холодной воде, словно
бегущей с ледников. Под ногами невидимый валежник. Лиханов боится воды,
побледнел, его ведет за руку Василий Николаевич.

Усталые, мокрые, мы добрались до края россыпи. Когда оглянулись,
увидели, что где-то у скалы вода прорвалась и кисельной гущей хлынула по
лесу, затопляя низину. Но нас она не захватила. Мы уже сидели на камнях вне
опасности.

-- Недолго гостил у нас Глеб... От одной беды увели, в другую попал.
Судьба, что ли, его тут, на Зее, -- сказал Василий Николаевич, выкручивая
штаны, а на лице еще не пережитая тревога.

-- Парень он был как парень и, видно, неплохой, да дури где-то
нахватался, всему перечит, работать за него должен дядя... Вот таким
когда-то был и я, -- сказал Трофим, вспоминая свои далекие годы
беспризорничества. -- У меня так уж сначала жизнь кувырком пошла, не в ту
сторону, да и время было другое, трудное. А он с чего кособочится, на глаза
слепоту наводит? Надо было на острове спустить с него штаны и дать
ума-разума...

Улукиткан разжег костер. В лице его, в глубине маленьких глаз, таилось
невысказанное. Все молчали. Над лесом висел туман. Сквозь его просветы не
столько виделось, сколько чувствовалось голубое небо, яркое, чистое, какое
бывает только в июне после дождя.

Откуда-то выскочил горностай. По реке, в высоте, просвистела пара
гоголей. Кричали коршуны, выискивая добычу. Мы снова ощутили биение жизни. О
Глебе вспоминали с горьким сожалением, сознавая, что в его гибели повинны и
мы. Теперь нам предстояло заняться розыском трупа.

Пока сушим одежду, завтракаем, созревает план: Трофим установит рацию,
передаст в штаб сообщение о гибели Глеба и мое распоряжение начальнику
партии Лемешу -- немедленно организовать поиски утопленника по Зее от
Джегормы до Лючи, использовав и самолет Мы с Василием Николаевичем, как