и стол и кров. Нескольких франков, которые оставались у Флорана, хватало,
чтобы выпить стаканчик вина вечером у Лебигра. Постепенно его жизнь стала
размеренной, как часы: он работал у себя в комнате; продолжал заниматься с
Мюшем дважды в неделю, с восьми до девяти; один вечер уделял красавице
Лизе, чтобы ее не обидеть; остальное же время проводил в отдельном
кабинете Лебигра, в обществе Гавара и его друзей.
сурового педагога. Ему нравился этот старый дом. Внизу ему нужно было
миновать лавку вареных овощей с ее неаппетитными запахами; в глубине
маленького дворика остывали лохани с пюре из шпината, глиняные миски с
тертым щавелем. Затем Флоран поднимался по скользкой от сырости винтовой
лестнице, осевшие и трухлявые ступеньки которой совсем покосились, -
ходить по ним надо было с осторожностью. Меюдены занимали весь третий
этаж. Даже когда в семье появился достаток, мать наотрез отказалась
переехать, несмотря на мольбы обеих дочерей, мечтавших жить в новом доме
на широкой улице. Старуха упрямилась, говорила, что как тут жила, так тут
и помрет. Правда, она довольствовалась темной каморкой, уступив хорошие
комнаты Клер и Нормандке. А Нормандка воспользовалась правом старшей и
захватила комнату, выходившую окнами на улицу; это была самая большая и
лучшая комната. Обидевшись на сестру, Клер отказалась от смежной комнаты,
окнами во двор; она предпочла ночевать по другую сторону лестничной
площадки, в комнатушке, которую даже не побелила. Клер имела собственный
ключ и жила независимо; при малейшем столкновении с домашними она
запиралась у себя.
шею. Флоран садился и, поставив мальчика между коленями, слушал его
болтовню. Затем, когда клеенка, заменявшая скатерть, была уже вытерта, за
одним концом обеденного стола начинался урок. Прекрасная Нормандка
встречала Флорана приветливо. Придвинув поближе свой стул, она принималась
вязать или чинить белье тут же, под лампой; нередко она откладывала иглу и
слушала чем-то заинтересовавший ее урок. Вскоре она прониклась большим
уважением к этому ученому малому, который по-женски мягко наставляет ее
сынишку и с ангельским терпением несчетное число раз повторяет свои
указания. Теперь Флоран уже не казался ей уродом. Дошло до того, что
Нормандка почти ревновала его к красавице Лизе. Она пододвигала свой стул
еще ближе и посматривала на Флорана, смущая его своими улыбками.
- Смотри, теперь я посадил кляксу! Отодвинься же!
утверждению, Лиза скрывает свои года и так затягивается в корсет, что
дышать невмоготу; если же колбасница спозаранку выходит зашнурованная и
прилизанная так, что волос от волоса не отодрать, значит, она в раздетом
виде ужасна. Тут Нормандка чуть поднимала руки, показывая, что она у себя
дома корсет не носит; она улыбалась все той же завлекательной улыбкой,
выпячивая роскошную грудь, которая приметно волновалась и трепетала под
тонкой, кое-как застегнутой кофтой. Урок прерывался. Мюш с интересом
наблюдал, как мать поднимает руки. Флоран же слушал ее, подчас даже
смеялся, невольно думая: "Смешные они, эти женщины". Его забавляло
соперничество прекрасной Нормандки и красавицы Лизы.
красивый почерк - приготовлял для ученика прописи, узкие полоски бумаги,
на которых писал крупными и средними буквами очень длинные слова во всю
строку. Он любил слова: "тиранически, самовластие, антиконституционный,
революционный"; подчас он заставлял мальчика переписывать такие
предложения: "День суда настанет... Страдание праведника - приговор
нечестивцу... Час возмездия пробьет, и виновный падет". Выводя эти
прописи, рука Флорана простодушно повиновалась мыслям, теснившимся в его
мозгу; он забывал о Мюше, о прекрасной Нормандке, обо всем, что его
окружало. А Мюш мог бы переписать даже "Общественный договор". Он заполнял
целые страницы, старательно выводя букву за буквой: "тиранически",
"антиконституционный".
продолжала питать ненависть к Флорану, По ее мнению, нелепо заставлять
ребенка работать по вечерам, когда всем детям пора спать. Она, конечно,
давно бы выставила за дверь "долговязого", если бы прекрасная Нормандка
после очень бурного объяснения не объявила матери напрямик, что съедет с
квартиры, если она не вольна принимать у себя дома, кого ей
заблагорассудится. Впрочем, каждый вечер ссора возобновлялась.
притом не верю я тощим. Тощий мужик на все способен. Проку я от этаких
никогда не видела... У него, наверное, брюхо к заду присохло, - плоский,
как доска. Ни кожи ни рожи! Уж на что я, - ведь шестьдесят пять стукнуло,
- а и то бы его к себе не подпустила.
дело. И она начинала расхваливать Лебигра, который действительно волочился
за прекрасной Нормандкой. Лебигр не только учуял здесь богатое приданое,
но и считал, что эта молодая женщина за стойкой его заведения будет
бесподобна. Красноречие старухи было неистощимо: этот по крайней мере не
высох до костей и, наверное, силен, как бык; матушка Меюден восхищалась
даже его икрами, - у Лебигра они были весьма мощные. Но Нормандка пожимала
плечами и огрызалась:
делаю.
кричала:
я у вас позволения спрашивать не стану, ясно? Отстаньте вы от меня.
семье власть, которой злоупотребляла. А старуха, едва ей ночью чудился
шорох, вставала босая и подслушивала под дверью дочери, не прокрался ли
туда Флоран. Но у него в семье Меюден был еще более лютый враг. Как только
Флоран являлся, Клер, ни слова не говоря, вставала, брала подсвечник и
уходила к себе, по другую сторону-площадки. Слышно было, как она в
холодном бешенстве запиралась, дважды поворачивая ключ в замке. Однажды
вечером, когда сестра пригласила учителя отобедать. Клер на скорую руку
сварила себе что-то на площадке и поела в своей комнате. Нередко она
уединялась надолго - ее не видели по неделям. Она оставалась все такой же:
мягкой, но железной в своем своеволии, - зверьком, бросающим недоверчивые
взгляды из-под гривы золотистых с рыжинкой волос. Она пришла в ярость,
когда матушка Меюден вздумала отвести с ней душу по поводу Флорана.
Старуха, дойдя до крайности, стала кричать на всех перекрестках, что ушла
бы куда глаза глядят, если бы не боялась, что ее дочери перегрызутся.
двери Клер. Он увидел, что она стоит с пунцовыми щеками и смотрит на него.
Его огорчала открытая неприязнь девушки; только свойственная ему робость
перед женщинами помешала Флорану вызвать ее на объяснение. В тот вечер он,
конечно, зашел бы в комнату Клер, если бы не заметил этажом выше
бесцветное личико мадемуазель Саже, склонившейся над перилами. Так он и
прошел мимо, но едва успел спуститься на десять ступенек, как дверь в
комнату Клер захлопнулась за его спиной с таким грохотом, что раздался гул
по всему подъезду. Именно этот случай и убедил мадемуазель Саже в том, что
кузен г-жи Кеню сожительствует с обеими сестрами Меюден.
привык вести себя с женщинами, как мужчина, который не рассчитывает на
успех. К тому же он слишком щедро отдавал свою силу мечте. Постепенно он
проникся искренними дружескими чувствами к Нормандке; если на нее не
находила блажь, она была доброй. Но никаких других чувств она в нем не
вызывала. Когда вечером, под горящей лампой, она придвигала свой стул
поближе, словно для того, чтобы заглянуть в тетрадку Мюша, Флорану
делалось как-то не по себе от близости ее мощного и теплого тела. Она
казалась ему огромной, слишком громоздкой, почти пугала своей грудью
великанши; он убирал свои острые локти, отодвигал костлявое плечо,
бессознательно страшась этого тела. Кости тощего смертельно боялись
соприкосновения с жирными грудями. Флоран опускал голову, съеживался,
чувствуя неловкость от исходившего от женщины крепкого аромата. Когда ее
кофта распахивалась, ему казалось, что он видит, как между двумя белыми
холмами встает тонким паром дыхание жизни, дыхание здоровья и веет ему в
лицо, чуть-чуть отдавая смрадом рынка, которое принес знойный июльский
вечер. То был стойкий аромат, словно въевшийся в тонкую, как шелк, кожу,
словно выпот, просачивавшийся из пор великолепной груди, царственных плеч
и гибкого стана, примешал свой крепкий букет к запаху женщины. Нормандка
испробовала все ароматические притирания; она мылась с головы до ног, но
стоило свежей влаге от принятой ванны испариться, как кровь опять
разносила по всему телу мускусно-фиалковый запах корюшки, пряный дух
сельдей и скатов. Тогда развевающиеся юбки Нормандки оставляли за собой
волну теплых испарений; при каждом ее движении от нее исходил тинистый
запах водорослей; эта женщина с мощным телом богини, пленительно чистым и
матово-бледным, напоминала прекрасную античную статую, которую долго взад
и вперед бросало море, пока ее не вытащили на берег сети неведомого ловца
сардин. Флоран терзался; он ничуть не желал ее, все его чувства,
возмущенные послеполуденными запахами рыбного ряда, отвергали эту женщину;
он находил ее отталкивающей, слишком просоленной, от нее горчило, прелести
ее были слишком объемистыми, а тухловатый душок - чересчур ощутимым.
прекрасной Нормандки. Старая дева повздорила с нею из-за лиманды, ценой в
десять су. После этой ссоры она выказывала нежные чувства к красавице
Лизе. Таким способом она надеялась быстрей проведать о том, что, по ее
выражению, "мухлюют Кеню". Но Флоран по-прежнему был неясен для
мадемуазель Саже, и жизнь для нее не в жизнь, как говорила она сама, не
объясняя причины этого. Юная девица, тщетно гоняющаяся за мужскими
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Гуль Роман Борисович
Куликов Роман
Лукин Евгений